Межесвет (СИ)

Глава 12

(Шадрен)

Голоса звучали невнятно и глухо, как сквозь толщу воды, он улавливал в них нетерпение и горячность. До него долетали обрывки разговора. Они обсуждали предстоящую трапезу: как его лучше разрезать и поделить и кому достанется самый лакомый кусочек. Он не помнил, сколько дней пробыл среди снегов, на постоянном холоде, иссушавшем тело и душу, и позабыл, что успел пересечь белую пустошь и шагнуть под своды темного города, где нашел долгожданный приют. Сейчас он был здесь, и ему было хорошо: вода закипала на медленном огне, и экзалтора обволакивало тепло. Они съели его сокола, и он тоже ел, и смеялся вместе с ними, гостеприимными хозяевами, обгладывая мясистое бедро. Фрей выискивал для него мелких птиц в вышине, потому что руки Шадрена ослабли, и он не мог вскинуть ружье, а теперь сокол покормил его в последний раз.

Бремя вины и раскаяния легло на его плечи не сразу. Он был голоден, действительно голоден, а экстренные ситуации требуют радикальных решений. Экзалтора удивляло лишь одно: что эти люди, алчущие чужой плоти, до сих пор не сожрали друг друга. По их словам, они забрели в пустыню еще детьми, влекомые любопытством, и не смогли найти обратного пути. В окончание истории он охотно верил — здесь не было ни единого ориентира, — но что заставило их забраться так далеко от дома? Соль защипала ему глаза, когда он поднял отяжелевшие веки и взглянул на две согбенные фигуры, колдовавшие над котлом. Старость уравняла их, сделала одинаковыми: брат и сестра, Гензель и Гретель, Сильвестр и Сильвия. Может, они боялись одиночества? Или любили своих двойников, свои зеркальные отражения так сильно, что сердце вздрагивало при мысли о расставании, а для удара не поднялась рука? Любовь сплела их в единое целое: такого не бывает между людьми, живущими среди благ цивилизации.

Сперва они втащили Шадрена в хижину и долго жаловались, какой он измученный и худой. Потом без лишних церемоний стянули с экзалтора брюки, отложив в сторону кожаный пояс, перевернули на спину, ощупали его бедра и ягодицы и решили, что он все-таки пригоден в пищу. Он еще тогда понял, что близнецы разного пола, потому что женщине нравилось гладить его смуглую кожу и совать пальцы куда не следует, а мужчина взирал на это с неодобрением. Старуха напоминала усохший скелет, грязная латаная одежда висела на ней как на вешалке, лоб казался до безобразия высоким, а оставшиеся волосы образовали вокруг головы белый пуховый венец. Он хотел спросить хозяев, чем они питались все это время, кроме случайных путников, но слишком устал, чтобы говорить. Фрей влетел в хижину без стука, нарушив неписаный закон, и был жестоко наказан. Пока женщина ворковала над Шадреном, предвкушая отличный ужин, старик захлопнул дверь и гонял птицу по комнате до полного изнеможения обоих, а затем додумался набросить на нее сеть. Фрей кричал и отчаянно бил крыльями, но смерть наступила быстро. Как и его прежний хозяин, он погиб от ножа.

Шадрен проснулся от боли. Старуха водила по губам экзалтора чашкой с зазубренным краем, и по его подбородку, застревая в жесткой щетине, струились капельки крови. Он не брился уже очень долго, не было желания и сил. Женщина стирала кровь пальцем, совала в рот и повторяла процедуру.

— Сладко, — шамкала она.

Над чашкой вился дымок, а от одуряющего запаха на глаза навернулись слезы. Еда. Настоящая горячая еда. В последнее время Шадрен питался одним сырым мясом, иногда оно не успевало остыть, прежде чем попадет в желудок, но вот уже много дней он не ел ничего и держал во рту кусочки льда, чтобы утолить жажду. Он отдал бы все за кусок свежего хлеба или ложку гречневой каши, а тут — мясной отвар. О боги, как он был им тогда благодарен, а хозяева, видно, рассчитывали, что от чашки супа экзалтор станет толще раза в полтора. Надо отдать им должное: брат и сестра принялись за путешественника, когда от Фрея остались одни воспоминания. Они разбивали птичьи косточки куском льда и высасывали содержимое, а затем крошили остатки в пыль и ссыпали в кипящую воду, но это варево уже не насыщало. Они проголодались опять, потому что голод вечен, он будет приходить снова и снова, пока вздымается грудь.

Плавая в котле, Шадрен не чувствовал своих ног. Наверное, у него бы достало сил оттолкнуть этих дикарей, видевших в нем лишь большой ломоть мяса или затравленное животное, не способное на бегство. Но экзалтор смотрел на двух стариков и сознавал, что они блуждали в пустыне десятки лет, так и не сумев выбраться, и обосновались в долине, защищенной от ветра двумя рядами скал, когда надежды уже не осталось. Ему было некуда бежать — разве что в холодный мир белизны, от которой болели глаза.

— И что же тебя спасло?

— Голос Идрис, — охотно ответил Шадрен. — Она оставила во мне частичку себя, как часто бывает с теми, кто нам небезразличен. Я вылез из котла, повинуясь этому голосу, схватил со стола нож и перерезал им глотки, как свиньям. Они собирались разделать меня этим ножом, так что вряд ли заслуживали лучшей смерти. Затем я похоронил их. — Экзалтор помолчал. Рядом с Мортой лежал сложенный вчетверо плащ, а на нем хрустальная маска. Ружье одиноко стояло у стены. — Морвена возвращает мне все, чего я лишился: мои вещи, мои воспоминания. Это прощание?

— Тебе решать, человек.

— Спасибо, что заступилась за меня. Перед своими сестрами.

Морта холодно взглянула на него.

— Не стоит благодарности. Я действовала не в твоих интересах.

— Чем же я так тебе не нравлюсь?

— Ты приносишь несчастье.

Это заявление вызвало горькую улыбку на его губах. Родителям Шадрена пришлось продать лавку с пряностями, чтобы покрыть его игорные долги. Отец был отчасти виноват в пристрастии мальчика к азартным играм, так как сызмалу водил его на скачки, и одной маленькой победы хватило, чтобы Шадрен окончательно увлекся. В пятнадцать лет он не представлял своей жизни без всплесков адреналина, которыми сопровождались удачные партии, и имел обыкновение обирать противников до нитки. Он не просто выигрывал, он втаптывал оппонентов в грязь, не забывая о грязных словах и неприличных жестах. История окончилась тривиально до безобразия: появилась одна девушка, не из его круга, и Шадрен проиграл ей все, что принадлежало ему и его семье. В тот вечер он впервые познакомился с отцовским ремнем, хотя родитель бил его скорее из отчаяния, а не ради того, чтобы преподать урок, а на следующий день Шадрен ушел навсегда. Он мог стерпеть побои, но немой укор в глазах матери был для него как ножом по сердцу.

Шадрен решил, что его соперница жульничала, и несколько дней следил за ней. Ее кисть двигалась под столом, но в ладони ничего не было. Ее губы что-то шептали, но он не мог разобрать слов. Именно тогда он узнал о тех, кого называют ведьмами. Первым побуждением было сказать родителям, оправдаться перед ними. Потом он отбросил эту мысль. Будь она хоть самой Богиней, отныне ему не доверят и монеты.

Вступление в Гильдию было неплохим шансом реабилитировать свое честное имя и отомстить всем ведьмам сразу. Шадрен не знал, подойдет ли он для такой работы, хотя рос здоровым и крепким, но все оказалось проще, чем он представлял. Выяснив, сколько ему лет и кто его родители, мальчика отвели на нижний этаж подземелья и оставили наедине со странным существом, с головы до ног облаченным в черное. Видны были только тонкие руки, прозрачные и отсвечивающие голубым, судя по всему, принадлежащие женщине. Позже он разглядел, что ее стан окутывает не ткань, а складки мерцающего дыма. Колдунья говорила о чем-то неважном, не имеющем отношения к делу, обращаясь скорее к невидимому собеседнику, чем к Шадрену. Потом она начала спорить с невидимкой, понизив голос до страстного шепота, и это продолжалось несколько минут. Мальчик вслушивался в ее слова с любопытством, но ровным счетом ничего не понял. За ним пришел мастер, колдунья ограничилась рассеянным кивком, словно потенциальный претендент в экзалторы нисколько ее не интересовал или она успела позабыть, зачем его привели. Шадрен ее больше не видел: ни среди Вираго, ни в рядах обычных ведьм. Тогда он не придал этому значения, как и тому, что экзалторское снаряжение, которым его снабдили спустя месяц, было новехоньким: плащ с иголочки, на него шитый, на ружье ни царапинки, на маске ни единого скола.

Позднее мальчик с удивлением узнал, что подавляющее большинство экзалторов были выходцами из благородных семей и все они без исключения — белоручки и недотроги. Практически каждый носил в душе бремя вины и явился в Гильдию за искуплением.

— Можно мне продолжить?

— Конечно, — пожала плечами Морта.

Шадрен смотрел на огненные перья на ее капюшоне, пока у него не начало рябить в глазах, а потом заговорил. У городской стены он встретил ведьму, бледную и исхудавшую, как он сам. Она пересекла ледяную пустошь, но ее не пустили в Альдолис. При виде Шадрена, двигавшегося вперед одной только силой воли, ее глаза зажглись надеждой. Ведьма практически повисла на нем и стала умолять взять ее с собой.

— Скажи, что мы пришли вместе. Если останемся здесь, то погибнем, так не лучше ли соврать? В этом нет ничего постыдного. Я готова назвать тебя отцом своего ребенка, хоть ты и экзалтор.

Шадрен тупо глядел на нее. Он плохо соображал.

— Почему они не дают тебе войти?

— Потому что я не чудовище. Только он. — Ведьма пошарила позади себя рукой и вытолкнула на свет дрожащего от холода демоненка с заостренными ушками и перепончатыми, как у дракона, крыльями. Тощий скелет обтягивала темно-серая кожа, покрытая мелкими чешуйками на плечах и коленках, узкие глаза без белков были темными и непроницаемыми. Когда он вырастет, крылья поднимут его в небо, но для ведьмы, его матери, существует лишь один путь — вниз. — Если ненавидишь меня, так пожалей малыша. Смотри, — она заплакала, — у него живот вздулся от голода.

— Я могу взять ребенка. Но не тебя.

Ведьма перестала лить слезы и замерла, не веря своим ушам. Потом инстинктивно прижала к себе демоненка и выдохнула:

— Почему?

— Таковы правила. — Он принес Идрис в жертву этим 'правилам'. Отступать уже было поздно. — Это место для падших. Ты ведьма, и ты в своем уме.

— А ты человек, — прошипела она. — Мы могли войти втроем, как семья. Ты знаешь ответ, экзалтор? Привратница гонит меня прочь.

— Ответ? — переспросил Шадрен.

— Если ты попадешь внутрь, уговори ее впустить меня. Ты не можешь быть настолько безжалостен. Таких людей не бывает.

Он вспомнил Кайна.

— Бывает.

— Я нарушила закон Гильдии. Неужели это так важно?

— Это единственное, во что я верю.

Шадрен жалел ее, но преступления, совершенные осознанно, казались ему тяжелее тех, виной которым был гнев. Он предал свою любовь и сохранил верность закону. Глупо держаться за свои принципы, они меняются в соответствии с обстоятельствами, и только гильдейский устав нерушим, как стальной обелиск.

— Тогда больше не попадайся мне на глаза, — сказала она.

По ее волосам пробежали электрические искры, и ведьма отвернулась. Шадрен приблизился к темной громаде города, над которым раскинулось ржаво-красное небо. Он обернулся: из-за гор вставало солнце, но его лучи не проникали сквозь незримую завесу, окружавшую Альдолис, и в городе царила вечная ночь. В стене, черным блестящим кольцом окружавшей город, не было врат. Входом служили четыре низких арки, к которым вели истоптанные тропинки. Сквозь арки можно было пролезть на четвереньках или на животе. Шадрен, ничуть не стыдясь, рухнул на колени перед стеной, как перед огромным божеством, у которого он собирался искать милосердия, пригнул голову и пополз. Его плечи едва втиснулись в узкий проход, а свободное пространство между его телом и стеной заполнила сила. Она забивалась ему в легкие, щекотала ноздри и как будто сдавливала его со всех сторон: с каждым пройденным метром это давление усиливалось.

Последний рывок — и Шадрен оказался на свободе, смог расправить плечи и вдохнуть полной грудью. По левую его руку размещалось озеро с угольной водой, оно пузырилось и шипело. Вокруг озера росли чахлые кусты со сморщенными темно-зелеными плодами, и Шадрен не решился бы их попробовать даже под страхом смерти. Справа в загоне, высоком, как для лошадей, металось несколько собак. Одна из них оперлась на ограду передними лапами и протяжно выла, запрокинув голову. Ее веки были стянуты металлическими скобами, из пасти капала кровавая пена, одно гнилое ухо судорожно дергалось, на левом плече недоставало солидного куска плоти. Другие псы выглядели не лучше: наполовину мертвецы, голодные и усталые. Шадрен собрался с духом и медленно пошел вперед, к высокой башне из камня, находившейся между озером и загоном. Он натянул невидимую нить, приведя в действие предупреждающий механизм: на шесте у подножия башни зазвенел колокольчик.

Шадрен остановился. Ведьма с демоненком сказала, что здесь есть привратница, и он решил подождать. Смотрительница появилась спустя минуту: прошла сквозь закрытую дверь, как призрак или наваждение. Алый плащ с тройной луной, знак отличия гильдейских колдуний, облегал ее силуэт. При виде хозяйки собаки зашлись радостным лаем. Излишне преданный пес совершил попытку перепрыгнуть ограду, напоролся брюхом на острые навершия и так и повис на них, болтая лапами.

— Ну что ж, здравствуй, — приязненно поздоровалась она.

Шадрен вздрогнул. Голос, мелодичный и грудной, стрелой ворвался в его сознание и завибрировал под стенками черепа. Он где-то его слышал, в месте, где ветки деревьев сплелись так тесно, что их нужно было рубить клинком, а воздух был отравлен чумой. Из его ушей текла кровь, он почти оглох, но она оставила ему жизнь. Черные локоны, обвивающие руку Ланна, словно змеи, боль в глазах Морвены, лжеведьмы из Блука, быстрый шепот, успеть бы рассказать да сообщить…

— Сканла-Кай, — произнес Шадрен.

Она кивнула.

— Ты пересек пустошь, экзалтор. Мои поздравления.

— Почему ты здесь?

— Я расплачиваюсь за свои грехи. — Сканла повернулась к нему спиной и указала рукой на широкую полосу ржавых шипов, тянущуюся от стены до стены. За ней начинался город. — Ты, если ответишь верно, можешь пересечь границу. Я не могу. Таково мое наказание. Я жива — и лишена плоти. Я человек — и чудовище. Я в городе — и в то же время вне города.

— Сколько это продлится?

— Тысячу лет.

— Это долго?

Она не ответила.

— Там, за стеной, ведьма и демоненок, ее сын.

— Я знаю, — сказала Сканла. — Они приходили.

— Ты не пустишь их?

— Мать умрет раньше. Я возьму ребенка. Он из редкой породы — линкетт, маленький кошмар. Мы заботимся о своих потомках. Где твой сокол?

Кровь отхлынула от его щек. Шадрен со страхом отшатнулся, словно Сканла могла заглянуть в его глаза и узнать, что на самом деле произошло. Он произнес заплетающимся, как у пьяного, языком:

— Фрей погиб.

— Очень жаль. Ты тоскуешь по нему?

— Да, — сознался Шадрен.

Она замолчала, подбирая слова.

— Как дела в Гильдии?

— Старая Вираго ушла на покой. Ее место заняла Черная Вдова.

— Рада это слышать. А что насчет экзалторов?

— Они по-прежнему существуют. — Шадрен подумал, что большого вреда не будет, если он расскажет ей все. Сканла-Кай стала узницей, она никуда не уйдет. — Но поговаривают, что новые маски и ружья не так хороши, как раньше. Они трескаются и гнутся, а ведьмина сила возрастает. Может, из-за волнения энергий, связанного с Гранью.

— Мы победили, — шепотом произнесла Сканла. И совсем тихо: — Лайя… — Она справилась с нахлынувшей было слабостью, сделалась выше ростом и как будто значительнее. — Ты будешь отвечать на вопрос? Иначе тебе не войти в Альдолис.

— Задавай.

Собаки никак не могли заткнуться, особенно та, что висела брюхом на заборе, и Сканла прикрикнула на них. Они мгновенно умолкли и послушно растянулись на земле, лишь раненый пес не перестал скулить. Ведьма звука пропела несколько нот, и незримая сила подняла пса за загривок и уложила рядом с собратьями. Сканла-Кай сложила руки на груди. Ее перчатки были ярко-красными, под стать накидке.

— Зачем ты хочешь войти в город?

Шадрен раскрыл рот, чтобы ответить, но Сканла предупреждающе вскинула руку.

— У тебя есть одна попытка. Верен лишь один ответ. Если ты скажешь правду, тебя утопят в кипящей смоле. Если ты соврешь, я скормлю тебя собакам.

Его уверенность как ветром сдуло.

— Что же я должен сказать? — растерянно произнес он.

Сканла передернула плечами.

— Ты знал, что людям сюда доступ закрыт.

— Здесь есть хоть один человек, кроме меня?

— Откуда мне знать? При мне люди не приходили. Только ведьмы.

— И ты… — Шадрен посмотрел на смоляное озеро, исходившее пузырями, на свору голодных собак. — Пропустила хоть одну?

— Я не намерена отвечать.

— Там, за стеной — смерть.

— Я знаю, — кивнула Сканла.

— У меня нет средств к выживанию. Негде взять дров для огня. Некого подстрелить. Там, за стеной — только лед, плачущая женщина и ребенок. Они измучены и голодны.

— Нас всех терзает голод.

— Там, за стеной…

— Я знаю. Ты можешь умереть где хочешь. Или дать верный ответ.

Он сдался, его плечи поникли.

— Хорошо. Я понял.

Шадрен сел на землю и обхватил голову руками. Сканла-Кай возвышалась над ним, будто каменный идол, готовый вечно ждать ответа, если в том будет необходимость. Огромный пузырь вздулся на поверхности озера и лопнул с влажным хлопком, капли смолы брызнули на кустарник, прожигая в узких листьях рваные отверстия. Дыхание паром вырывалось изо рта у собак, их пустые глазницы и скованные веки смотрели в сторону мужчины. Черные завихрения высотой в два человеческих роста появились откуда-то позади башни, описали полукруг и соединились в точке, где сидел экзалтор. Он закашлялся, вытер рукой рот: на ладони была слюна, смешанная с пылью. Шадрен поднял глаза на Сканлу: от привратницы он не получит ничего — ни воды, ни места для отдыха, ни сострадания.

— Что ж, ответ очевиден, — хрипло проговорил он. — Я заслужил это сполна — за то, что сделал с Фреем. Я палач, но я слаб духом, как большинство людей. Я не ищу спасения и не могу сказать, что пришел с миром. Я пришел с предупреждением от имени той, кто больше не имеет веса ни в Гильдии, ни за ее пределами. Теперь она просто старая ведьма, а мне нечего терять, кроме своей жизни. Ты хочешь ее, привратница? Мою жизнь?

— Зачем ты хочешь войти в город?

Шадрен издал короткий смешок.

— Чтобы меня съели.

Он ждал, что магия звука разорвет его на части. В ушах стоял звон металла — и яростные крики, и страстные призывы, и обещания расплаты, и отчаянные вопли боли. Несмотря на все то, что он совершил, его сущность взывала к спасению. Он хотел жить — так неистово, как не хотел никогда. Убийца, предатель, подонок, лжец — он был ими всеми, и все-таки…

— Добро пожаловать в Альдолис.

В голосе Сканлы-Кай не было ни радости, ни разочарования. Каким мелким казался этот человек, каким незначительным по сравнению с тем бременем, что ей приходилось нести. Он умрет и превратится в прах, а она останется привратницей на тысячу лет. Это долго? Это — целая вечность и еще немного.

Шадрен поднялся с земли. Он весь дрожал. Края плаща взметнулись за спиной Сканлы, как языки огня, она раскрыла для экзалтора объятья, холодные и пустые. Он сделал шаг, оступился и упал. И падал, падал, падал…

— И? — спросила Морвена.

— И что? — Он медленно перевел на нее взгляд. Перед глазами плясали красные пятна. Ведьма лежала на постели, подперев рукой голову: он не помнил, когда и как она здесь оказалась. — Где Морта?

— Ей надоело тебя слушать, и она ушла. Ты слишком углубился в воспоминания и не заметил этого. Но мне интересно, что было дальше.

Он помрачнел.

— Ты сама знаешь, что было. Я очнулся здесь. С тобой и Кат Ши.

— Ее зовут Фрейя, — услужливо подсказала Морвена. — Ты не помнишь?

— Теперь вспомнил. Я все не мог решить, как ее назвать.

— Что ты почувствовал, когда увидел меня? Что ты подумал?

— Ты действительно хочешь знать?

— Почему нет?

Снаружи загремело, хлынул дождь, сверкнула молния. Шадрен поднялся, чтобы закрыть окно: обе части витража то и дело вспыхивали, свет растекался по черным прожилкам на стекле, как яд по венам. Эта гроза была искусственной, сотворенной руками колдуньи, как и все погодные явления, происходившие под куполом города. Альдолис стоял на твердой земле, но все здесь было не так, по-другому. Солнце не вставало утром, луна казалось вырезанной из картона и обклеенной мятой фольгой, а стены дворца могли излучать слепящее сияние, будто зеркала, отражающие невидимый свет.

Шадрен повернулся к ведьме, опершись ладонями на подоконник и чуть откинувшись назад. Посмотрел на Морвену в упор, так пристально, что это заставило ее отвести глаза. Вопреки всему, он не чувствовал себя хозяином положения.

— Мне хотелось заняться с тобой любовью.

К ее щекам прилила кровь. Она подтянула голову к коленям, спрятала лицо. Находясь рядом с Морвеной, Шадрен забывал о том, что она чудовище. Она могла быть опасной и жестокой, но от нее не веяло смертью.

— Ты не это ожидала услышать?

Ведьма спросила глухо:

— Ты все еще этого хочешь? Сейчас?

— А чего хочешь ты, Морвена из Блука?

Ей было тяжело признаваться в своих чувствах.

— Чтобы ты изменился.

— Я должен стать одним из вас?

Их взгляды на мгновение встретились.

— Да, — сказала Морвена. — Тебе следует увидеться кое с кем. Ее зовут Нефела, и она архиведьма. Они были лидерами, как сейчас Вираго.

— А если я откажусь?

— Тогда тебе придется уйти.

— И ты не будешь тосковать по мне?

— Буду. Шад… — Ее глаза полыхнули зеленым огнем. Он не хотел ее любить, не хотел быть с ней — умом не хотел; но было в ней что-то чрезвычайно притягательное, что-то от Лилит, перед которой не устояли ангелы. — Пожалуйста.