Межесвет (СИ)

Глава 15

(Шадрен)

Архиведьма обитала в круглой башне под самыми облаками. Сквозь решетки на окнах пробивался тусклый свет, и она купалась в нем, стоя в наиболее яркой точке, на пересечении лучей. За несколько столетий, проведенных в мрачных, промозглых подземельях, она истосковалась по солнцу и свежему воздуху. В первом ей было отказано даже здесь — рассвет обходил Альдолис стороной. Изредка кровавое зарево на горизонте знаменовало его приход, но это сияние постепенно блекло и затухало, уступая очередной долгой ночи. Солнечный свет был губителен для некоторых горожан, и здешние колдуньи решили полностью от него отказаться.

Нефела привыкла жить в скромности: она не испытывала нужды в отдыхе, пище и воде, что уж говорить о предметах роскоши, поэтому комната была абсолютно пустой — за исключением небольшого черного сундука из гладкого камня. Шадрен, отдышавшись после долгого подъема по спиральной лестнице, нашел этот сундук весьма занимательным: его крышка была плотно закрыта, и, как ни приглядывайся, он не мог разглядеть на ней ни защелки, ни отверстия для ключа.

Нефела повернулась грациозно, не спеша. У нее был иссеченный шрамами рот, сквозь черты лица просвечивали волосы, сквозь руки — складки одежды. Шадрен постепенно привыкал к неземному облику тутошних обитателей, к чудным одеяниям, сотканным из дыма, серебристой спектры или непроницаемой тьмы. Мантия архиведьмы напоминала рваный лоскут звездного неба, каким-то невероятным образом надетого на женский силуэт. Он узнал ее по движениям, по тонким рукам, по гладким прямым локонам цвета воронова крыла, спускавшимся до самых пят.

— Я тебя помню, — оторопело пробормотал Шадрен.

— Неужели? — отозвалась Нефела. — Как тебя зовут?

Ее голос был замогильным и холодным и звучал, как несколько голосов одновременно. Он представился, испытывая неловкость. Пятнадцать лет назад она решила его судьбу, определив мальчика в экзалторы. Целые века Совет прятал архиведьму глубоко под землей, и если у Гильдии могло быть сердце — то этим сердцем была она, Нефела. Что ж, если так, то теперь от некогда сплоченной, могущественной организации осталось одно название. Предательство Кайна заставило усомниться в проверенных веками правилах, покачнуло старые устои, перевернуло все с ног на голову.

— Но как ты здесь оказалась?

Она произнесла лишь одно слово:

— Лайя.

Он невольно почувствовал уважение к Черной Вдове: она сумела точно подгадать момент, чтобы отпустить архиведьму на волю. Во время расспросов в Гильдии, в которых всякий раз фигурировала Морвена, Шадрен лишь прикидывался глухим и страдающим избирательной потерей памяти. Ему было прекрасно известно, что за всем случившимся стояла Лайя-Элейна и ее сообщница, Сканла-Кай. Он инстинктивно защищал сведения о кайлеах, сам не до конца понимая, зачем это делает.

— Ты удивлен, что меня освободили? — В лице архиведьмы, несмотря на его транспарентность, не было ничего отталкивающего. — Я тоже. Маска, что ты носил, сделана мною. Твое ружье. Кольцо… — Она глянула на его правую руку и осеклась. — Ах да, вы больше не надеваете кольца.

Повисло молчание. Так вот почему экзалторское снаряжение стало хуже — теперь его делали другие руки, не столь умелые, как эти. Шадрен порывался спросить, с кем Нефела разговаривала в их первую встречу, и в то же время боялся навлечь на себя ее гнев. Воздух над сундуком слегка вибрировал, под плотной крышкой скрывалась сила — Нефела увезла его из Гильдии против согласия Совета, как некогда Кайн забрал свою маску и плащ.

Она перехватила его взгляд.

— Тебе интересно, что в ларце? Бедствия — ведьмины и людские. Приоткрой — и выпустишь боль, и горе, и болезнь. Мана — тоже беда из шкатулки, но куда больше, чем все остальные.

Ее губы изогнулись в усмешке, шрамы растянулись, показались глубже, шире. Кто ее изуродовал? Люди из Гильдии? Но она ведь и так шла против своей природы, изготавливая оружие для истребления сестер! Шадрен уставился в пол, ощутив жгучий стыд за человечество, за организацию, в которой состоял. Гильдейский устав пошатнулся, заржавел стальной обелиск — молчаливый бог, которого он для себя выбрал. Вода точит камень. Он на миг усомнился во всем, в своих представлениях о чести, о справедливости, в самой своей сути.

— Но ты ведь… — Шадрен осекся.

— Да. Именно беды я вкладывала в хрусталь масок, в теплый металл ружей, в переливчатую ткань плащей и блокирующих мешков.

'Ты приносишь несчастье'. Ему многое стало понятно: не он избрал Гильдию, это Гильдия выбрала его; он был инфантильным, взбалмошным мальчишкой и не ведал, что творил, а превратился в дурного вестника. Экзалтор приходит лишь туда, где есть нарушитель, а за ним по пятам шагает смерть.

— Кто ты, что смогла взять их голыми руками? Что ты?

— Тень.

— Но… — снова возразил он.

— Каждой Тени нужен сосуд для пребывания в реальности, — сказала архиведьма, — иначе она исчезнет. Но избрать сосуд — значит заключить себя в клетку из плоти, слабой, хрупкой и недолговечной, и ограничить свои возможности. Вместо этого я черпала силу из этого ларца, а там ее предостаточно. — Он едва успел обдумать ее слова, ибо следующий вопрос прозвучал незамедлительно: — Зачем ты пришел?

— Меня прислала Морвена. Если я желаю остаться в темном городе, я должен стать… кем-то другим.

— Монстром, — уточнила Нефела.

— Да, — неохотно кивнул Шадрен. — Мне есть из чего выбирать?

— Морвена пьет жизненную эссенцию, подпитывая Тень. — В Альдолисе обходились без титулов, каждый мог назвать ее Морвеной: и архиведьма, и тот маленький демоненок под городской стеной. — Ты хочешь остаться здесь или остаться с нею?

Он попытался мыслить трезво — и не смог. В нынешней ситуации не было места простым 'хочу' или 'нет', над ним довлело нечто сильнее желания, и оно приравнивалось к потребности.

— С нею.

— Значит, даханавар. Ты найдешь его в Доме Скорби.

Нефела выжидающе смотрела на мужчину, не спешившего уходить. Одно его присутствие вызывало не очень приятные воспоминания — о многовековом заточении, о духах сестер, которые истязали архиведьму в стенах подземелья, донимая ее разговорами. Были и такие, что мешали ей работать, и она не могла выполнить суточную норму, а за это ее наказывали: заставляли подолгу держать руку в черном ларце. И тогда ощущения возвращались, будто она и не была Тенью, а принадлежала к роду людей; ей чудилось, что бедствия отрастили зубы и сдирают с нее кожу, клочок за клочком.

Совет постоянно нуждался в услугах Нефелы. Больше всего времени уходило на работу с тканью — блокирующие мешки были одноразовыми, единожды использованные приходилось сжигать в специальной печи. Когда экзалтор сдавал полномочия, у него отбирали ружье и маску. Эти вещи считались 'грязными' и подлежали переработке.

— Почему ты медлишь? — спросила архиведьма.

Шадрен покачал головой.

— Я не понял. Даханавар? Дом Скорби?

Нефела отвернулась к окну, всем своим видом выражая нетерпение. Глаза архиведьмы, светившиеся молочной белизной и оттого казавшиеся слепыми, принялись выискивать что-то среди облаков. Спустя минуту она спросила:

— Ты знаешь, чем является Морвена? Как называют таких, как она?

— Кайлеах?

— Нет. Не это.

Он немного поразмыслил.

— Ты говоришь о вампирах?

Архиведьма кивнула.

— Дай ей то, чего она хочет. А потом возьми что-то взамен.

— Например?

Когда она взглянула на него, ее глаза потемнели.

— Кровь.

Шадрен покинул башню, ничего не сказав. Мысль о подобном обмене виделась ему одновременно и омерзительной, и манящей. Экзалтор представил, как Морвена стонет и выгибается в его руках, как он вонзает зубы в нежное горло, и его рот наполнился слюной. Устыдившись собственных фантазий, он остановился на секунду, чтобы оглядеться и отереть губы, а потом бездумно зашагал по пустынным аллеям. В спину летели шепотки, а однажды перед ним промелькнула тень, перебегавшая дорогу между домами: горожане прослышали о суровой расправе над теми, кого он встретил во время предыдущей прогулки, и старались не попадаться ему на глаза.

Нефела не объяснила Шадрену, где находится Дом Скорби, и он не видел ни единого указателя, но темный город был одним из тех мест, в которых невозможно заплутать: чудесным образом ты всегда попадал туда, куда направлялся. Предчувствие заставило экзалтора остановиться перед сооружением, отдаленно напоминавшим храм, какими он их помнил. Острую крышу здания поддерживали шесть прямоугольных колонн, на гранитных ступенях сидел худой мужчина в рваном плаще. Незнакомец поднял голову, услышав шаги: половину лица закрывал капюшон, и на экзалтора уставился один алый глаз.

— Ты пахнешь, — сказал вампир.

Шадрен не знал, как это понимать, но на всякий случай отошел на шаг. Кровопийца улыбнулся, меж губ сверкнули белоснежные клыки. Его кожа отличалась мертвенной бледностью, как и положено всякому уважающему себя вампиру, да и негде здесь было солнечные ванны принимать. Он протянул руку в знак перемирия:

— Я не охочусь на своей территории.

— Но я пришел именно за этим.

Лицо вампира отразило недоумение.

— Чтобы меня покормить?

— Чтобы стать охотником. Что для этого нужно? — Недолго думая, экзалтор расстегнул рубашку и обнажил шею. Вампир облизнулся. — Укуси меня.

— Я мог бы. — Алый глаз хищно блестел, в уголках рта выступила слюна. — Но тогда ты будешь едой. Я не из тех, кто может запросто остановиться. Это ты должен кусать, приятель.

— Тебя?

Вампир усмехнулся.

— Нет. Тех, — он махнул рукой на храм, — что внутри.

— Мертвых? — ужаснулся Шадрен.

— Они не то чтобы покойники. Но они и не живые, это точно. Они меня кормят.

— И я должен… — экзалтор тяжело сглотнул, — пить из них кровь?

— Все верно, друг. Заплати пошлину и входи.

— Какую еще пошлину?

Вампир критически оглядел просителя.

— Возьми мой плащ, а я возьму твой.

Шадрен с некоторым колебанием согласился. От чужого плаща веяло свежестью и мокрой землей. Вампир поднялся со ступеней и с явным удовольствием натянул на себя обновку, затем слегка поклонился и сделал приглашающий жест.

— Дом Скорби в твоем распоряжении.

Экзалтор не торопясь поднялся по лестнице. Тяжелая дверь с полустертым орнаментом издала пронзительный скрежет, едва он надавил на нее плечом, но через несколько толчков сдалась под его напором и отворилась. Внутри было темно, хоть глаз выколи, и царила могильная тишина. Шадрен провел рукой по стенам у входа в надежде нащупать факел, но напрасно. Он уже намеревался вернуться к вампиру и задать вопрос относительно источника света, которым тот мог бы его снабдить, когда надтреснутый голос заставил его вздрогнуть.

— Так, так, так, — прошамкал кто-то, и этот кто-то приближался, шаркая башмаками. Перед экзалтором вырос сгорбленный силуэт. — Добро пожаловать, милок. — Старуха не вышла ростом и еле доходила ему до пояса. Она закрылась морщинистой рукой, подойдя к двери. — Отойди-ка.

Он послушно отошел, и дверь шумно захлопнулась, отрезая поток света. Они остались в кромешной тьме. Костлявая рука нащупала руку экзалтора и куда-то его повела.

— Куда мы? — спросил он.

— Тише! — шикнула на него старуха. — Перебудишь всех.

Шаги отдавались гулким эхом в пустом зале. Старуха подчас останавливалась и заходилась кашлем, уткнувшись лицом в передник, и это было куда громче, чем осторожный шепот Шадрена. Его глаза постепенно привыкали к темноте, и вскоре он мог разглядеть очертания стен и дверных проемов, но ничего более. Она снова остановилась, на этот раз не из-за приступа кашля, выпустила его руку. Минута промедления — и в глаза ударил свет.

— Возьми. Только на меня не свети.

Она вручила ему лампу в форме свечи. Держаться можно было только за сам цилиндр, но стекло не нагревалось, и Шадрен мог свободно сжимать его в руке. Он поводил лампой туда-сюда, пятно света коснулось полуистлевшего платья, и старуха отпрянула, бормоча ругательства. Он это сделал не со зла и тотчас извинился:

— Я не хотел.

— Идем уж, — проворчала она.

Теперь она шла впереди, экзалтора окружало кольцо света, а со всех сторон на него наползала тьма. Шадрену доводилось иметь дело с искаженным пространством, и его ничуть не удивляло, что внутри храм был намного обширней, чем казалось снаружи. Он тревожился по другому поводу: его не спросили, зачем он пожаловал и что ищет.

— Сюда.

Экзалтору пришлось пригнуть голову, и они прошли под низкой аркой. Когда-то это могло быть жилой комнатой: в углу размещалась односпальная кровать, напротив стоял платяной шкаф, а рядом с ним — стол с письменными принадлежностями. Помещение пропахло сыростью и пылью. Шадрен подошел к столу и убедился, что чернила в баночке засохли, а бумага крошится в руках.

— Я буду неподалеку, если понадоблюсь.

С этими словами старуха откланялась. До Шадрена постепенно дошло: она приняла его за того вампира, что сидел на лестнице перед храмом. Видно, со зрением у нее было неважно, а вопроса, который мог его выдать, она просто не разобрала. Тем лучше. Но зачем она привела его сюда? Он еще раз посветил на кровать, стол, шкаф — ничего. Он двинулся в противоположный конец комнаты, утонувший во мраке. Шаг, второй, третий… лампа выпала из его руки, чудом не разбившись.

Его дыхание сбилось, тело парализовал страх. Шадрен крепко зажмурился и дал себе время успокоиться. Спустя несколько секунд он наклонился за лампой.

Девушка раскинулась в глубоком кресле и вполне могла сойти за мертвую, если бы не одно но — она дышала. На правой стороне шеи была глубокая рваная рана, платье на груди пропиталось кровью, руки были искусаны до самых локтей, но ее грудь продолжала равномерно вздыматься, как у спящей. При жизни (или после жизни, он не мог сказать точно) она была красавицей.

Шадрен понял, что должен делать. Изнутри поднялось возмущение: он не хотел ее трогать. Не лучше ли позвать старуху и сказать, что сегодня он желает полакомиться кем-то другим? Но часто ли вампиры меняют предпочтения? Шадрен опасался, что старуха начнет что-то подозревать, приглядываться к нему, задавать каверзные вопросы; а ведь он всего лишь человек, забредший в логово монстров, чтобы стать одним из них. Ремень для ружья не оттягивает плечо, у него при себе нет ни меча, ни кинжала. Не волк в овечьей шкуре, а безобидный барашек под личиной хищника: сорви покров — и стая мигом разорвет тебя в клочья. Он затравленно оглянулся.

Вампир обманул его. У экзалтора во рту не было удлиненных острых клыков, но не в этом заключалась главная проблема. Пустить кровь можно десятком разных способов, но чтобы ее испить, требуется жажда. Красная жажда. Проще говоря, Шадрен не обладал вампирским аппетитом.

— Не получается, милок?

Он вовремя вспомнил, что старуха не любит свет, и предусмотрительно спрятал руку с лампой за спину. Пронеслась шальная мысль: вот оно, оружие. Ударить ее по голове и убежать, стремглав носиться по залам, пока не свалишься от усталости, а затем отдать себя на растерзание монстрам, рыщущим во тьме.

— Она почти пустая, — с сожалением произнесла старуха. — А сколько молодой крови было, горячей, сладкой, как вино. И странно ведь. Красотки обычно горькие на вкус, а эта не такая. Ты будешь? Или позволишь мне? — Она чуть помолчала и продолжила извиняющимся тоном: — Только раз я испила ее, уж прости. Не смогла удержаться.

— Уйди, — прошептал Шадрен.

Старуха ушла тихо, без упрека. Красная жажда все не являлась, но экзалтор не мог отдать последние капли крови, оставшиеся в прекрасном юном теле, этой ужасной ведьме, скрывавшей свое лицо; он не мог позволить ей допить. Шадрен опустился на пол перед креслом, взял девушку за запястье, повернул ее руку ладонью вверх и накрыл ртом рану, в которой блестела кровь. Он уверял себя, что иного выхода нет, что он делает лишь то, за чем явился. Кровь была едва теплой и ничуть не сладкой — так ему показалось вначале. Спустя несколько секунд Шадрену захотелось впиться зубами в плоть, да так сильно, что он не смог удержаться, оставил руку жертвы и приник к левой, нетронутой стороне шеи. Он опомнился лишь тогда, когда кровь перестала течь.

Тело девушки сморщилось у него на глазах, кожа потемнела и обвисла, волосы упали на землю одним блеклым пучком. Не было стыда, не было отвращения, а в голове стучало: еще, еще. Он не насытился. Ему хотелось пить и заниматься любовью.

— И ты его не остановишь? — озабоченно спросила Децима. — Он идет к матери.

— Нет, — сказала Нона. — Она боится боли — и хочет ее.

— Как можно хотеть боли? — удивилась сестра.

— Смертные, — пожала плечами Нона. — Их не понять.

Они сидели на ступеньках перед Домом Скорби, но Шадрен, проходя мимо, не заметил их: превыше всего его интересовало удовлетворение своих потребностей. Децима проводила его взглядом. Нона перестала расчесывать рукой волосы, лежащие на плече, и поднялась на ноги. Шадрен перестал быть человеком — и тем самым избавил их от постыдной обязанности вести за ним слежку. В знак благодарности Нона подала руку вампиру, и он медленно и нежно приник к ее запястью. Маленький укус, две капельки крови — почти поцелуй.

— У меня была только Идрис.

— Я знаю.

Морвена стояла у раскрытого окна. Шадрен видел, как дрожит ее рука, сжимающая занавеску. Кровь отхлынула от ее лица, льняные кудри растрепал ветер. Самое страшное — неизвестность, и она не могла заставить себя обернуться и посмотреть ему в глаза: тому, кем он стал по ее воле.

— А теперь у меня будешь ты, — сказал он.

Морвена заплакала, закрыв лицо ладонями.

— Могу я войти?

— Я не знаю, — глухо отозвалась она. — Можешь ли?

— Но ты меня не пригласила. Я же вампир.

Она удивленно оглянулась. Шадрен стоял на пороге, опираясь плечом на дверной косяк и заложив ногу за ногу. На нем было то тряпье, что он выменял у собрата. На таких гадают в полумраке шатров — высоких, смуглых, широкоплечих, — а встречи с ними не сулят ничего хорошего. Он не стригся с того времени, как покинул Гильдию, и оказалось, что его волосы красиво вьются. Темный локон падал на один глаз, на лице играла слабая улыбка. Он лукавил. Не существовало той силы, что могла помешать ему войти.

Морвена зарделась, отерла лицо. Плакать уже не хотелось.

— Так как?

Что еще она могла ответить?

— Входи.