Межесвет (СИ)

Глава 5

(Ланн)

Под конец недели он не выдержал:

— Ты так и будешь все время молчать?

Он еще не встречал более утонченной особы. Для нее принятие пищи превращалось в целый ритуал: расстелив на коленях кружевной платок, она брала ломтики мяса или рыбы кончиками пальцев, аккуратно, стараясь не запачкать платье, отправляла их в рот, тщательно пережевывала и только потом глотала. Она пила воду, медленно наклоняя флягу, при этом другой рукой придерживая дно, чтобы не пролить ни капли. Она дважды в день умывалась и чистила зубы кусочками коры, расчесывалась по нескольку раз в сутки, иногда подкрашивалась, макая палец в круглую жестяную коробочку и водя им по губам, и все время оправляла платье.

Ее изысканные манеры пришлись бы к месту в королевском замке, а не во дворце из красного песка и колючего ветра. Он хотел сказать ей об этом, но передумал, потому что знал наверняка: кроме умения себя держать и горделивой осанки в ней не было ничего царственного. Лайя-Элейна с каким-то изощренным удовольствием поведала Ланну самые яркие факты ее биографии. Распутство и смерть сопровождали девушку на протяжении всей ее сознательной жизни — до и после того момента, как ее коснулось колдовство.

Он протягивал ей еду, и она ела. Он устраивал ей постель, и она спала. И за все это время она не проронила ни слова. Он не знал ее имени, не знал, как звучит ее голос, и только однажды его взгляд упал на ее лицо, скрытое в тени капюшона. Пронзительные глаза-льдинки смотрели мимо него, сквозь него, куда угодно, лишь бы избежать визуального контакта. Она не хотела его сопровождать. Она не желала иметь с ним ничего общего. Она предпочитала мужчин вроде Кайна.

Ланн присыпал костер землей и лег на спину. Над головой раскинулось сумрачное небо, затянутое перистыми облаками, песок забивался в волосы и щекотал ему шею. Он закрыл глаза и собирался немного поспать, когда получил запоздалый ответ.

— Мне нечего сказать тебе, ульцескор.

Он повернул голову и взглянул во тьму под ее капюшоном. За последние четыре дня — с того момента, как они достигли пустыни, — путники не встретили ни единой живой души, а ведьма упрямо отказывалась замечать его присутствие. Как будто невидимые руки подавали ей горячую пищу, падавшую с небес, расстилали на земле меха и ухаживали за ее лошадью.

— Почему бы для начала не назвать меня по имени?

— Мы не настолько близки, — отрезала ведьма.

— Это можно исправить.

Ответ Ланна ее позабавил. Ведьма указала на кольцо, которое он подчас нежно поглаживал, даже не замечая этого. Ощущение металла, охватывающего палец, быстро стерлось, Ланн стал воспринимать кольцо как часть своего тела и, казалось, забыл о нем, но один взгляд на материальное воплощение клятвы, связывающей его с Летицией, причинял ему сильную боль. 'Я буду любить тебя'. Не 'пока', не 'если', не 'до тех пор как', просто — 'я буду'… Он тяжело сглотнул, на секунду сомкнул веки, стараясь воссоздать в памяти образ более счастливый, чем тот, что привиделся ему мгновение назад: дорожное платье-накидка, петляющая между деревьев, россыпь черных волос на узкой спине, бледный призрак ускользающего счастья.

Собеседница не позволила ему убежать от воспоминаний.

— А как же Летиция ди Рейз?

— Ну, я не собирался настолько с тобой сближаться, — сказал Ланн и мрачно поинтересовался: — И сколько людей знает о моем неудавшемся романе?

— Вся Гильдия, ульцескор. Денно и нощно мы перемываем косточки вам обоим. Просто умора, не так ли? — Голос Эйры-Луны был поразительно некрасивым и резал слух, как скрежет металла по стеклу. — Тот, кто не испугался Кайна и гнева Вираго, оказался недостаточно хорош для какой-то провинциальной красотки.

— Откуда в тебе столько яда?

— Ты сам хотел со мной поговорить.

— Не об этом.

Ведьма была неумолима.

— Это глупо.

Она, конечно же, говорила о кольце. Предмет не поможет сохранить чувства. Ланн и не надеялся на подобное, поэтому сказал:

— Да.

— Тебе стоить забыть о ней, — продолжила истязать его Эйра-Луна. — Люди не умеют быть верными. По крайней мере, долго.

— Это утверждает бывшая шлюха? — не сдержался Ланн.

Она немного помолчала и произнесла:

— Ты тоже умеешь быть ядовитым, если захочешь.

— Так ты избрала этот путь, потому что разочаровалась в любви?

— Вовсе нет. — Ведьма блаженно потянулась, сцепив руки в замок и запрокинув голову. Капюшон сполз ей на затылок, и даже при слабом свете сумерек он смог разглядеть улыбку на ее лице. — Просто мне это нравилось. Это исчерпывающий ответ? — Дождавшись утвердительного кивка Ланна, Эйра-Луна придвинулась чуть ближе и протянула ему ладонь. — Теперь, когда ты знаешь, что я ничуть не сожалею об этом, сможешь ли ты пожать мне руку?

Ланн мгновение непонимающе смотрел на нее, затем простер ладонь ей навстречу. Ведьма не стала искать себе оправданий, и это в какой-то мере расположило его к ней. Их руки соединились, палец шлюхи лег на завитки кольца, бывшего олицетворением чистого, незапятнанного чувства, но Ланн не испытал ни малейшего желания отодвинуться.

— Меня зовут Лиандри, — сказала ведьма. — Это мое настоящее имя. Сестры называли меня Лири.

Ланн выпустил ее руку.

— Так это было семейным делом? — шутливо осведомился он.

— Нет, — она улыбнулась, — они не разделяли моих интересов. Природа не наградила сестер броской внешностью — чуточку смазливые, только и всего. Возможно, именно поэтому они меня так ненавидели. Впрочем, они не брезговали подаренными мной украшениями, которые я покупала на те самые 'грязные' монеты. Ты не думай, — поспешила добавить Лиандри, заметив, что в его взгляде что-то изменилось, — мы не голодали, и у нас был кров над головой. Никто не заставлял меня брать деньги или подарки. Но я быстро привыкла получать за это плату.

Ланна порой удивляло, с какой легкостью ведьмы говорили о своем прошлом. Когда он спросил Лайю-Элейну о ее деформированной руке, та ответила без малейшей заминки: 'Ее забрал Паук'. Как будто она давно смирилась со своим уродством и забыла боль и унижение, источником которого оно являлось многие годы. Ей не обязательно было об этом рассказывать — Ланн знал, насколько жесток мир и как жестоки дети. Лиандри тоже нелегко было выжить в атмосфере ненависти и презрения, хотя, видит Богиня, она всячески пыталась угодить своим сестрам, несмотря на их отношение. Его пробрало холодом при мысли о юной девушке, которую родители не ждали к ужину и не тревожились, где она ночует. Может, темное искусство исцелило их обоих — и ее, и Лайю? Ради Летиции ди Рейз Ланн был готов на все. А она… она была не готова. И теперь он понял, что связывало всех ведьм, которых он знал: они приносили немыслимые жертвы за крупицы силы. Потому что это возносило их над остальным человечеством? Позволяло ощутить себя богами? Делало членами той самой высшей касты, над которой не властен справедливый суд?

Он взглянул в голубые глаза Лиандри, словно это могло помочь ему проникнуть в самую глубину ее души и прочесть там ответ. 'Просто мне это нравилось'. Снежная Ведьма была порочна, она подчинялась желаниям плоти, не думая о последствиях, так почему же он ее не презирал?

— Тебе не стоит беспокоиться обо мне, — словно угадав его мысли, произнесла Лиандри. — Гильдия взрастила меня как оружие, и оружием я являюсь.

Он знал, что это ложь, но не хотел спорить

— Пусть так. — Ланн решил оставить этот разговор и указал на мерцающий рубеж, вдоль которого они двигались. Конечно, Лайя-Элейна запретила им пересекать Грань и приближаться к ней более чем на несколько ярдов, но временами ульцескор улавливал за стеной неясное движение теней, и его начинало раздирать любопытство. — Как ты думаешь, у них есть города? Или что-то такое?

— Кто знает, — вздохнула Лиандри, а после метнула в него быстрый взгляд. — Ты хочешь посмотреть?

Ланн оторопело покачал головой. Они все расплачивались за поступок Шайны-Ламех, бывший для самой девочки не более чем невинной проделкой. Она вернула Летицию к жизни и вместе с тем приблизила конец света — по крайней мере, так казалось поначалу, когда Грань угрожала вскорости накрыть весь цивилизованный мир. Гильдия сумела создать идеальный заслон: Грань окружили цепью камней с магическими печатями, остановив ее движение. Это не помешало существам, являвшимся чем-то средним между призраками и вампирами, покидать ее пределы. Они питались кровью и внутренними органами, могли вселяться в тела своих жертв и какое-то время жить среди людей. Подобные случаи были немногочисленны, и в Гильдии не стали бить тревогу, расценивая этих созданий как еще один вид чудовищ, восприимчивых к яркому свету. Солнце превращало их в пыль, как и обжигающие лучи экзалторских ружей, но за Гранью, в месте, где никогда не наступал рассвет, чудовищная регенерация делала их неуязвимыми, и сама мысль о том, чтобы войти туда, казалась самоубийственной.

— Ты боишься, — заключила Лиандри.

— Я привык называть это здравым смыслом.

— Ты боишься, — повторила она, отчетливо выговаривая слова.

— Если бы Лайя только знала, что ты станешь подстрекать меня на суицид…

Ведьма хрипло рассмеялась.

— Лайя? Лайя рассчитывает, что ты станешь ублажать дочь Келлера, а я в случае необходимости стану его подружкой — все равно он уже ни на что не способен. Это путь малой крови. Но это не то, чего хочешь ты, — она сверкнула глазами, — и не то, чего хочу я.

Лиандри, откинув капюшон, подставила лицо звездам и позволила ветру играть со своими волосами. Ланн с трудом отвел взгляд. Он еще не совершил ничего предосудительного, не посмотрел на ведьму с чрезмерным интересом, но его уже точило чувство вины, тянущее и невыносимое, как тупая боль в желудке. Ему хотелось убедиться, что он не испытывает к Лиандри физического влечения, но ульцескор не смел поднять глаз. Почему Тиша не надела это проклятое кольцо? Может ли он рассчитывать на ее возвращение? Ланн невольно представил ее в постели с другим мужчиной, и раскаяние немедленно сменилось вспышкой гнева. Но представители сильного пола не умеют колдовать и не состоят в ковенах, так что если Летиция действительно отправилась туда, куда собиралась, ей не грозит избыток мужского внимания.

— Тебя когда-нибудь интересовали девушки? — неожиданно спросил он.

— Меньше, чем мужчины. — Лиандри умолкла на несколько секунд, а когда заговорила вновь, ее голос стал тише, словно их мог кто-то подслушать. Ее губы, подведенные красным, призывно блестели в полутьме. — В Гильдии у меня не было подружки, хотя у многих они были. Понимаешь, о чем я говорю?

Ланн кивнул. Ему казалось, что подолгу оставаясь с Лиандри наедине и думая о ней, он, разбитый и измученный сомнениями, может на миг увидеть в ней Летицию. И тогда мир перевернется вверх тормашками, он забудет, какая из дорог верная, и рискует сойти с тропы в темный лес, полный греха и обмана. Лайя-Элейна, не познавшая мук страсти, тем не менее знала, насколько изменчиво сердце. Паучиха возомнила, что может читать в его душе, как в раскрытой книге, она воспринимала Ланна как обычного мужчину, а ведь он таковым не был. Долгое время для ульцескора не существовало никого и ничего, имевшего исключительную ценность. Все было пылью и прахом, а теперь ни одна женщина не сможет затушить в его сердце огонь, который разожгла Летиция, кроме нее самой. Да, думал Ланн, закрывая глаза, и она уже попыталась это сделать. Она, сама того не желая, открыла ему обратную сторону любви.

— Ты куришь?

Лиандри достала из кармана платья пестрый мешочек, стянутый тесемкой. Ульцескору внезапно стало спокойнее на душе. Лайя-Элейна понимала, что не сможет его заинтересовать, и поэтому свела его вместе со Снежной Ведьмой. Но разве Лиандри не изменилась за годы воздержания, за долгие ночи в холодной постели, когда ее было некому согреть? Во имя темного искусства Лиандри запретила себе желать, и пусть Кайн смог одним умелым прикосновением растопить прочную ледяную преграду, которую она возвела вокруг своей плоти, этот человек, ныне мертвый, уже не представлял для нее опасности. А ведь она могла сейчас бродить по миру, глубоко несчастная в своем безумии, не сознающая, кто причинил ей такое зло.

— Нет? Тогда мы сделаем вот так.

Прежде чем он успел ее остановить, ведьма бросила на тлеющие угли горстку сухих листьев. Трава задымилась, распространяя сильный запах, забивающийся в ноздри и туманящий сознание, словно наркотик.

— Надеюсь, — Ланн кашлянул и прикрыл ладонью лицо, ощутив нарастающее беспокойство, — ты не собираешься делать глупости.

— Можешь не волноваться на этот счет. Я не Шайна. — Его неловкие попытки закрыться от дыма вызвали у нее раздражение. Лиандри схватила его за рукав. — Дыши глубже, — попросила она. — Считай это подарком или жестом доброй воли. Не бойся меня. Не бойся ничего. Я… — И ее голос затих, а лицо расплылось и скрылось в клубах зеленоватого пара.

…Он поворошил палкой угли и выкатил картофелину на траву. Лавандовые облака стремительно плыли по сумрачному небу, в воздухе отчетливо пахло дождем. Из ближней палатки донеслись голоса, за ними последовал громкий взрыв смеха. Лирен смеялся долго и заливисто, будто ребенок, не знающий печали. Ланн подождал несколько секунд, поднял картофель и принялся перебрасывать его из ладони в ладонь, чтобы остудить. Смуглая рука взметнулась в воздухе над Ланном и соколом устремилась вниз, собираясь похитить угощение, но он уловил движение за спиной мгновением раньше и был готов к нападению. Он схватил девушку за руку выше локтя и с легкостью перебросил ее через себя. Вес Салемы не превышал его собственный, несмотря на разницу в росте. Оказавшись на земле, она рассмеялась и спросила:

— Поделишься со мной, Ланн?

— Нет, — ответил он, счищая кожуру пальцами.

— Даже одной? — Салема приподнялась и нежно погладила мальчика по бедру. — Самой маленькой? Подгоревшей?

Ланн стряхнул ее руку и взял палку. Салеме ужасно хотелось посидеть рядом с ним, смотреть на него и касаться его, раз уж ей не дозволено большего, и она принялась рассыпаться в благодарностях, как только мальчик потянулся к костру. Он бросил в ее сторону крохотный черный предмет, и Салема поняла, что это не картофель, только когда взяла его в руки. Видя, как ее лицо искажается в гримасе, Ланн улыбнулся. Ничего не доставляло ему такого удовольствия, как подшучивать над Салемой, питавшей к нему отнюдь не дружеские чувства. Точно так же он знал, что девушка отужинала с лордом и демонстрируемый ею голод является чистым притворством.

— Дурак! Ненавижу! — закричала Салема.

Она вскочила и яростно швырнула в него угольком. Ланн чуть отклонился, давая снаряду пролететь мимо. Затем вскинул глаза на Салему, и холодная ясность его взгляда подействовала на нее успокаивающе. Причина его несговорчивости так и осталась для нее загадкой, но Салема уже тогда чувствовала, что Ланн никогда ей не уступит, не ляжет в ее постель и не будет ей принадлежать. И она смирилась…

…Она без конца целовала его лоб, щеки, губы, а он неподвижно лежал на берегу и остекленевшими глазами смотрел в небо, словно мертвец. Над головой повис мерцающий купол, ограждающий их остального мира, от всех, кто мог или хотел им помешать. Теплые пурпурные волны и золотые берега. Каскад падающих волос в отблесках алого. Серповидные зрачки в ее глазах. Она что-то кричала, трясла его за плечи, но ее голос тонул в шуме волн. Потом она смирилась с его молчанием и апатичностью, положила голову ему на грудь, сомкнула веки и, кажется, уснула. Тогда он, борясь с оцепенением, охватывающим тело, приобнял ее одной рукой. И ощутил умиротворение и покой, почувствовал себя совершенно свободным, могущим сдвинуть горы и перевернуть мир, вот только ему совсем не хотелось двигаться. Он хотел лишь закрыть глаза и уснуть рядом с любимой, забыться в вечном сне. Ее палец охватывало изящное кольцо…

…Снег кружился в воздухе и покрывал плечи Лиандри и ее склоненную голову. Ланн различал в белых завихрениях очертания эскадры лунных кораблей, скользящих сквозь молочный туман. Их паруса раздувались, наполняясь светом, и на каждом жемчужной нитью была выткана витара — птица с клиновидными перьями, режущими камень и железо. Будь птицы настоящими, он мог бы оседлать одну из них и взмыть в небо, достичь перевернутого замка и задать Богине один-единственный вопрос, терзавший его столь долгое время: почему? Почему она дала силу такой, как Летиция, и без того щедро одаренной природой, девушке со светлым будущим, перед которой открывалось множество дорог? Сделав ее ведьмой, Богиня практически лишила ее этих даров. Неужели Королева-Колдунья позавидовала смертной, чья красота и жизненная сила угаснут со временем, в отличие от нее самой? Теперь госпожа ди Рейз стала одержимой: в своей погоне за силой она оставила отца и отвергла любовь; ничего она не желала так страстно, как обрести могущество…

А снег падал, описывая спираль, и таял в волосах Лиандри, почившей безмятежным сном, таким непохожим на его собственный. Высокие силуэты возникли за ее спиной, словно просочившись сквозь непроглядную пелену снега, взяли ведьму под руки и приподняли над землей. Голова Лиандри запрокинулась назад, волосы упали на спину, обнажив шею, и двое существ немедленно приникли к белой коже у нее под ушами, все глубже и глубже впиваясь в плоть. Две алые струйки потекли по шее, и только тогда Ланн понял, что они не ласкают Лиандри, пытаясь доставить ей удовольствие, а высасывают из нее жизнь. Он попытался шевельнуть рукой, но его члены не слушались, как будто он пребывал в коме или летаргическом сне. При следующем усилии все его тело пронзила острая боль, такая сильная, что глаза на миг застлала тьма. Спустя секунду к нему вернулись зрение и слух, и Ланн услышал, как стонет Лиандри, чьи сладкие грезы внезапно сменились кошмарами. Один из кровососов оторвался от шеи ведьмы, оценивающе поглядел на Ланна, и, осознав беспомощность ульцескора, широко усмехнулся. Его рот представлял собой ужасающее зрелище: вместо двух длинных клыков, какие обычно бывают у вампиров, он обладал двумя рядами заостренных стальных клиньев. Монстр собирался опять припасть к источнику жизни и тепла, когда его товарищ внезапно отпрянул от ведьмы и обвил руками горло, издавая громкие булькающие звуки. Алые ручейки на шее Лиандри застыли и покрылись коркой льда, и вся кровь, что успели выпить вампиры, заледенела у них в жилах. Их кожа обрела прозрачность, и Ланн мог видеть, как холодный яд растекается по венам, заставляя тела цепенеть. Кровососы смотрели друг на друга, и в их стекленеющих черных глазах был неописуемый ужас, когда бессилие, над которым они только что потешались, захватило их целиком.

Не открывая глаз, Лиандри подняла руку и ощупала свою шею. Две глубокие отметины стали результатом ее безрассудства, но ведьме вряд ли грозила смерть от потери крови. Тела их обоих — ее и Шайны — сами по себе являлись чудом: лед и огонь, заключенные в плоть, которая каким-то немыслимым образом выдерживала губительные для человека температуры. И Ланн со всей ясностью осознал, что те пути, которыми они пришли к силе, не имеют никакого значения — ведь с тех пор они перестали быть людьми. Они стали существами пусть не высшего, но иного порядка, и судить их за совершенные в прошлом злодеяния — все равно что судить мертвых.

— Ты увидел хороший сон? — хрипло спросила Лиандри. Ланн не мог ответить или даже покачать головой, так как наркотик все еще сковывал его тело. Она указала на двух существ, навеки застывших по обе стороны от нее, словно каменные стражи. — Я говорила тебе, чем являюсь. Так чего мне бояться — вне Грани или за ней? Я неуязвима. Они не могут вскрыть меня, как делают с людьми. Ах, Ланн… — Его имя прозвучало в устах Лиандри столь нежно, что это сгладило природную скрипучесть ее голоса. Она опустила руку между ног и прижала ладонь к своему лону. — Если бы я пустила кого-нибудь внутрь, он бы умер от жуткого холода. Кайну следовало сделать это, потому что я любила его… и ненавидела. Хочешь, — она подползла к Ланну на коленях и коснулась ледяными пальцами его щеки, — я и тебя полюблю? Ты забудешь Летицию ди Рейз. Клянусь, что забудешь.

Он знал, что должен дать Лиандри ответ, пусть это будет стоить невероятных усилий. Руководствуясь собственными представлениями о доброте, она искренне хотела унять его боль и подарить ему забвение. Время лечит, но Лиандри могла этим пренебречь: Снежная Ведьма предлагала исцеление здесь и сейчас. В ее голубых глазах бесновалось пламя страсти. Лиандри знала, что рано или поздно до этого дойдет, так как она осталась наедине с мужчиной, который не вызывал у нее отвращения. Влечение не оставило ее — напротив, оно стало сильнее. Не замечая Ланна и не разговаривая с ним, она всеми силами пыталась оттянуть неизбежное.

Она сняла с него куртку и прижалась гладким лбом к его груди. Сквозь рубашку Ланн ощущал холод ее тела, тем не менее трепетавшего от желания. Лиандри коснулась языком ложбинки у него под шеей, склизким и стылым, как у змеи. Он вздрогнул. Воздух толчком вошел в легкие, оцарапав глотку. Он отстранил ведьму так мягко, как только мог.

— Я не хочу забывать, — выговорил Ланн, не чувствуя, как язык касается нёба и зубов и слыша свой голос как будто издалека. — Я хочу верить.

Прошла одна бесконечно долгая секунда — и огонь в ее глазах дрогнул и погас, словно его затушило резким порывом ветра. Лиандри легла на землю чуть поодаль, спиной к Ланну, набросив на голову капюшон и поджав под себя ноги. Он не помнил, когда заснул, а утром, увидев маячившие над ними две ледяных статуи, убедился, что все случившееся не было плодом его больного ума. В тот день Снежная Ведьма не произнесла ни слова, следующие сутки тоже были отмечены обоюдным молчанием. Они вернулись к тому, с чего начинали, и в душе Ланн был этому рад. Лиандри слишком быстро и охотно раскрывалась перед ним, а он предпочел бы, чтобы это происходило шаг за шагом, чтобы они могли стать — не любовниками, нет — но добрыми друзьями, ведь ульцескор, привыкший справляться с трудностями самостоятельно, сейчас больше всего нуждался в поддержке. Знала ли Лайя-Элейна, кого она выпускала на свободу, позволив Лиандри покинуть Башню Луны? Или же Снежная Ведьма тщательно хранила эту тайну, лелея ее в своем сердце, и никто и не подозревал, что в ней может снова вспыхнуть былая тяга к утехам плоти? Лиандри годами не покидала Гильдию, и ее картина мира, сложенная из обрывков воспоминаний, имела мало общего с действительностью и требовала немедленных поправок. Прошло несколько дней, прежде чем Ланн понял, что эта ответственность легла на его плечи.