Межесвет (СИ)

Глава 32

(Ланн)

Может быть, Кольм узнал голос своего господина. Ланн не мог этого знать и опасался спрашивать. Касательно этого крика нельзя было с точностью утверждать даже то, что он принадлежал человеку. Для мальчика будет лучше, если он решит, что в храме скрывалось чудовище, а то, что они слышали, было предсмертным воплем боли.

В воздухе вились белые крупинки, падали им на плечи, оседали на волосах. Им приходилось пробираться сквозь снежные завалы, и дорогие брюки из мягкого бархата, заменившие Ланну привычные кожаные штаны, входившие в облачение ульцескора, промокли до колен. Ульцескор искоса глянул на Кольма: кончик носа и щеки зарделись от жалящего снега, мальчишка стучал зубами и, очевидно, промерз до костей, но тем не менее не жаловался, с достоинством снося все тяготы путешествия. Кольм позволил себе только одну слабость: не выпускал из рук край Ланнового плаща, потому что боялся потеряться во мгле.

Как только они достигли рыночной площади, серьги окончательно погасли. Прилавки замело снегом, и только хлопанье палаток на ветру напоминало о том, что когда-то здесь были люди. Кольм усилил свою хватку и прижался к Ланну, не отставая от него ни на шаг. Ульцескор присел на корточки и пошарил под прилавком в поисках фонаря, но обнаружил лишь прогоревший факел.

Мальчик с тревогой наблюдал за ульцескором, тенью во мраке, чуть более черной, чем окружающее пространство. Сам он не решился бы сунуть руку во тьму: кто-то или что-то могло схватить его и утянуть под прилавок, а там расправиться с ним десятком мучительных способов. Кольм чувствовал себя маленьким мальчиком, хотя полчаса назад не позволил бы страху взять над собой верх; но ведь теперь рядом был смелый, взрослый мужчина, по сравнению с которым он был безнадежно слаб. В этом страшном, новом мире он не представлял своей жизни без Ланна и собирался цепляться за него до последнего, если ульцескор вдруг решит его оставить.

Наконец искомое было найдено. Кольм вскрикнул от восторга, когда факел загорелся и озарил оранжевым светом небольшой участок, на котором они стояли. Тьма отступила, съежилась и как будто растеряла изрядную долю своей зловещести. В глазах мальчика плясали отблески пламени. Теперь они могли двигаться не на ощупь и по пути осматривать окрестности, точно восторженные туристы.

Городок был покинут в спешке, как и дворец: в этом не было сомнений. Ни в одном окне не горел свет, не слышалось никаких звуков, кроме шепота снега и свиста ветра. Ланн ощутил внезапный прилив нежности от того, что живое, человеческое существо жмется к его бедру, ища у него тепла и защиты. Что бы он делал, оказавшись здесь совсем один? Грань была чистым безумием, выдумкой сбрендивших богов, но с ее существованием, как и с периодами межесвета, можно было примириться. Прежний мир давал человеку целые сутки передышки. Но тьма и тишина сжимались со всех сторон уже неизвестно сколько, грозя раздавить тебя, высосать из тела все соки и лишить рассудка.

Ланн быстро отчаялся и перестал искать выживших. Ему вряд ли удалось бы перекричать метель, да и человеческий голос мог привлечь рефиайтов. Он боялся не за себя — за мальчика. На сердце лежала какая-то тяжесть, будто он не сделал всего, что требовалось, но ульцескор отмел эти мысли и направился к главным воротам.

Спустя несколько шагов они наткнулись на тело ребенка. Оно ничком лежало на ступеньках крыльца, наполовину заметенное снегом, и Ланн было подумал, что ребенок мертв, когда тот вяло пошевелился. Вместе с Кольмом они вытащили его из сугроба. Ульцескор присел на крыльцо, усадил найденыша к себе на колени и принялся интенсивно растирать его через одежду. Кольм в это время согревал маленькие руки в своих ладонях.

На вид ребенку было четыре или пять лет. Светлые волосы были коротко острижены. Определить его пол по лицу и одежде не представлялось возможным, поэтому Ланн спросил:

— Ты мальчик или девочка?

Найденыш обернулся и взглянул на него испуганно, по-совиному распахнув глаза.

— Мальчик.

— Хорошо, — сказал ульцескор. Маленькие девочки вызывали у него куда больше беспокойства. Он плохо представлял, как с ними обращаться и куда потом девать. — Как зовут? — осведомился он чуть менее мягко. — Имя у тебя есть?

— Динь, — шепотом признался ребенок. Вдруг его личико исказилось, будто он собирался разреветься. Ланн мгновенно напрягся, приготовившись к самому худшему. — Я хочу писать.

— Кольм, — распорядился ульцескор, — заведи Диня за угол и помоги ему.

Паж сделал, как было велено, и вернулся через пару минут. Легонько подталкивая ребенка в спину, он странно поджимал губы. Динь закрывал ладонями что-то пониже пояса.

— Что случилось? — строго спросил Ланн.

— Молнию заело, — нехотя признался Кольм.

Ульцескор издал тяжелый вздох. Расправившись с пикантной проблемой, он поднял ребенка на руки и накрыл его краем плаща. Крошечная ручонка сомкнулась на его рукаве, и чувство тяжести, которое Ланн испытывал до сих пор, бесследно рассеялось. Он уже не думал, что бросает здесь кого-то на произвол судьбы; в нем поселилась холодная уверенность, что он спас всех, кто еще мог быть спасенным.

Детям все еще требовалась пища и пылающий очаг, как и самому Ланну, хотя это маленькое происшествие чудесным образом согрело всех троих. Они могли выбить дверь любого дома и переждать непогоду внутри, но метель была не слишком сильна, а ульцескор хотел как можно скорее выбраться отсюда и найти пристанище в другом месте: там, где горят огни и есть живые люди.

Он поспешил к вратам со своей ношей. Кольм перестал цепляться за ульцескора: ему выпала честь нести факел. Идя на некотором расстоянии от Ланна, мальчик опасливо озирался. Снег искрился, когда на него падал свет огня, и площадь казалась усыпанной стеклянным крошевом.

Впереди вырисовалась черная громада ворот. Слабая надежда зародилась в душе Кольма: ожидание того, что охранники не стали жертвами монстров, не поддались вьюге и все еще стоят на своих постах. Может быть, они организовали лагерь между крепостными стенами, и именно поэтому в городе, похожем на белый призрак, воющий от тоски, никого нет.

Ланн опустил ребенка на землю и взялся за лебедку. Динь обхватил ручками его колени и терпеливо ждал, пока ульцескор поднимет ворота, а Кольм охранял тыл, водя факелом во тьме. Стальная решетка заскрипела и поползла вверх. Из пустоты между стенами повеяло стужей, куда более свирепой, чем та, что буйствовала на улице. Это было сродни дурному предчувствию, и рука ульцескора на миг замерла, перестав вращать лебедку. Динь, словно разделяя опасения Ланна, прижался щекой к его ноге.

— Что такое? — забеспокоился Кольм.

У них не было другого выхода — разве что карабкаться по скользкой, обледеневшей стене. Ни дети, ни ульцескор не обладали навыками скалолазания, что уж говорить о наличии специального снаряжения. Ланн поднял решетку целиком на случай немедленного бегства. Вместо того чтобы подхватить Диня, он забрал у пажа факел и велел обоим детям держаться позади.

Как только ульцескор шагнул за ворота, светоч оказался не нужен. Ланн прошел через слой мрака, как сквозь бесплотную ширму, а внутреннее пространство между стенами оказалось залито светом. Он прикрыл глаза ладонью, ничего не видя, выставил факел вперед, будто клинок. Настоящий меч покачивался на бедре, и при необходимости Ланн мог сменить импровизированное оружие на настоящее в мгновение ока.

Он не думал, что она вернется. Но она была здесь.

Помещение, использовавшееся для досмотра поклажи, ее стараниями превратилось в дивное ледяное царство. С потолка свисало столько голубых ламп, сколько ей удалось утащить из дворца, и в их призрачном свете все блестело и переливалось, заставляя щурить глаза. Снежные гобелены украсили стены, под ноги лег хрустящий ковер, в камине среди комьев снега горел застывший белый огонь. На филигранной мебели изо льда, изобилующей завитками, был один и тот же орнамент. Она как будто хотела приумножить свои страдания, заполнив свое жилище тем, что было ей ненавистно. Мертвые розы цвели на спинках стульев и прозрачных столешницах, ледяные стебли с острыми шипами опутывали ножки шкафов, оконные проемы и столбики кроватей. Особенно бурно цветы разрослись по углам, заменив паутину.

Но главным было вовсе не это. Она не просто оборудовала свой дом; она населила его всякой живностью, такой как лошади, собаки или крысы. И, конечно же, это не обошло стороной людей. Стало ясно, куда подевались трупы: все они были здесь, выполняли привычную для себя работу — готовили ужин, мыли полы, меняли постели, наряжали господ. Теперь уже не определишь, кем были эти статуи: рефиайтами, вселившиеся в человеческие тела, или ни в чем не повинными обывателями; потому что под слоем льда каждый из них был неподвижен и мертв. А сама она, виновница торжества, возвышалась над этой обителью холода и тишины, сидя на хрустальном троне. Ее платье было из снега, ледяные побрякушки, бледные подобия истинных драгоценностей, красовались на ее запястьях и шее и поблескивали в черных волосах.

Ланн с ужасом понял: для Лиандри это являлось некоей разновидностью игры, кукольным домиком в натуральную величину. Темное колдовство извратило ведьму, но оно было повинно в ее нынешнем состоянии не больше, чем годы заточения в Башне или дурное отношение родственников. Сердце Лиандри было сковано льдом, и Ланн ближе всех подошел к тому, чтобы его растопить. И не сделал этого.

Ей нравилось общество людей, нравилось быть объектом поклонения. Когда-то Лиандри восхищались из-за ее красоты, в придачу она была искусной любовницей, и мужчины приезжали издалека только ради того, чтобы провести с ней ночь. Она забыла, как доставлять удовольствие и как его получать, но все еще остро нуждалась в обожании. Живых ли, мертвых? Ее жизнь была пустой, и оттого она мало ценила чужие жизни.

Ульцескору сдавило горло, и он едва смог вымолвить:

— Лири.

Из ее глаз на него смотрела зима: безжалостная и холодная. Ланн даже усомнился в том, узнает ли она его. Ее обращение произошло совсем недавно; те падшие, с которыми ему доводилось встречаться в коротких схватках, были монстрами в пятом или шестом поколении. Лиандри отпустит их? Или же…

Динь сбросил ладонь Кольма, мешавшую ему смотреть, и чередой коротких, неловких шагов приблизился к ульцескору. Его рот приоткрылся от изумления, когда он разглядывал место, в котором они оказались. Ланн машинально поднял его в воздух и прижал к сердцу, как собственного ребенка. Ведьма, сидящая на троне, все еще молчала.

— Почему ты здесь?

Опять тишина. Он не мог сражаться с ней, не с двумя детьми за спиной, да и возможно ли ее победить? Лиандри спасла ему жизнь, но и он ее спас. Они квиты.

— Ты позволишь нам пройти?

Никакой реакции. Ну и черт с тобой, подумал Ланн. Он швырнул факел на землю, обернулся к Кольму и подтолкнул его вперед. Пламя зашипело, растопив часть снежного ковра, как будто прожгло в нем дыру. Они двигались мимо статуй людей и животных, навеки заточенных во льду, прислушиваясь к каждому своему шагу. Кольм был чуть впереди, чтобы Ланн мог не терять его из виду. Время от времени ульцескор поглядывал на Лиандри. Она не сводила своих ярко-синих глаз с вертикальными зрачками с группки смертных, свободно пересекающих ее владения. Они обогнули длинный обеденный стол с трапезничающими придворными и находились на полпути к цели, когда Лиандри прервала свое затяжное молчание.

Ланн остановился, стал к ней вполоборота. Он не поверил своим ушам. Снежная Ведьма, проявив исключительное терпение и любезность, повторила свои слова. Малыш заворочался в объятьях ульцескора, а Кольм судорожно схватился за сердце и едва не потерял сознание от того факта, что одно из холодных изваяний вдруг заговорило.

— Отдай мне ребенка, — сказала Лиандри.

— Нет. С ним все в порядке. Он не монстр.

— Откуда ты знаешь?

На это у него не было ответа. Ланн не знал. Он мог проверить, ему следовало проверить, но он этого не сделал. Почему-то в отношении Диня подобные мысли казались кощунством, хотя среди рефиайтов были и дети. Ульцескор чувствовал ответственность за это дитя, чудом вырванное из цепких когтей мороза. Во имя всего святого, оно не могло оказаться чудовищем.

— Зачем он тебе?

— Я буду его растить.

Вряд ли из Лиандри могла выйти хорошая мать. Кольм тяжело сглотнул и тронул ульцескора за рукав. Тот не отреагировал. Он завладел ее взглядом, ища в нем признаки человечности. Возможно, Лиандри заморозила людей уже мертвыми. Да, так могло быть. С минуту он убеждал в этом себя.

— Отдай мне его, Ланн. — Ведьма приподнялась, и снег, из которого состояло ее платье, начал осыпаться, как штукатурка. — Он мне нужен.

Он покачал головой.

— Уходи отсюда. Совет пришлет экзалторов. Бледные Воды ближе всего к Грани, и причину катастрофы будут искать именно здесь. Тебя не пощадят. Уходи, Лири.

Лиандри подождала, пока он договорит.

— Они уже здесь, — сказал она. — Я видела их у болот.

Несмотря на то, что Ланн относился к экзалторам с неприязнью, это известие его обрадовало. Гильдия больше не была ему другом, но, по крайней мере, они были на одной стороне. Касательно Лиандри он был ни в чем не уверен — с первого момента их встречи.

— Иди в Альдолис. У тебя будет шанс на новую жизнь. — Он не любил лгать, но иногда приходилось. Слабо верилось в то, что для нее найдется место в темном городе. — Может, тебе там будет лучше. — Хладнокровие изменило ему, и Ланн добавил, уже тише: — Может, и не будет. Но ребенка ты взять не можешь. И я тебе его не отдам.

— Нет? — спокойно переспросила она.

— Нет, — подтвердил Ланн.

Лиандри медленно поднялась со своего ледяного трона. Ульцескор почуял неладное, и не он один: Кольм бросился к лебедке, спотыкаясь и падая, но ему недостало сил, чтобы повернуть колесо. Пол под ногами содрогнулся, протяжно загудел камень, первая трещина поползла по ножке кресла и расколола надвое ледяную розу на его подлокотнике. А затем на них обрушилась лавина звука: светильники взрывались, выпуская в воздух порции ядовитого газа, гобелены осыпались со стен кучками снега, филигранная мебель распадалась на кривые ледышки. Статуи с человеческими лицами падали, оставаясь целыми, словно разрушение было над ними не властно или боги, обладающие неограниченной силой, пощадили их. Поднялась настоящая метель, неистовый ветер мешал идти, яростно жалил и швырял снег.

Ланн оказался не в силах противостоять бурану: ветер сбил его с ног. Ульцескор спрятал ребенка под плащ и полз на четвереньках, одной рукой прижимая его к себе. Острые обломки летели в лицо, и Ланн втянул голову в плечи и зажмурился, чтобы уберечь глаза. Динь всхлипывал, его маленькое сердечко бешено колотилось. Наверное, за всю жизнь малыш не натерпелся столько страху, как в эту ночь.

Кольм был в относительной безопасности, скорчившись у стены рядом с лебедкой. Лишь он видел Снежную Ведьму, раскинувшую руки в стороны и сотрясавшуюся от приступов истерического смеха. По ее щекам текли слезы, мгновенно превращаясь в замерзшие ручейки, и мальчик не мог понять, она радуется или печалится. Ее состояние Кольм определил как полное, безвозвратное сумасшествие, и, вероятно, так оно и было. Получив отказ, Лиандри собиралась похоронить их заживо под слоем льда, вместе с собой. Он очень ярко представил разверстую пасть могилы, в которую сбросят их почерневшие тела.

Кольм издал дикий, истошный вопль. Ветер резво подхватил этот крик и вплел в свое завывание. В рот набились комья снега и ледяные осколки, один из которых разрезал мальчику щеку. Ощущение крови и ее медный привкус привели его в чувство. Он яростно потер глаза и вгляделся в окружающий хаос. В завихрениях метели Ланна было почти не видно: струи воздуха яростно били ульцескора в спину, и он то и дело припадал к земле, чуть заваливаясь на левый бок, так как боялся придавить малыша.

Меховая накидка примерзла к стене, и паж с ожесточением содрал ее с себя, оставшись в рубашке и бриджах. Стужа без промедления заключила его в свои морозные объятья. В первый момент Кольму почудилось, что воздух, который он только что жадно схватил ртом, нисколько не прогрелся, и его легкие затвердели от холода. Он опять взглянул на ульцескора, заметенную снегом фигурку в самой сердцевине белого ада, и накатывающая паника отступила. Чем Кольм может ему помочь? Что он вообще может сделать? В поле его зрения попала лебедка, и он бросился к ней, ни о чем не думая, судорожно счистил с механизма налипший снег. С минуту Кольм пыхтел и напрягал все мышцы, чтобы совершить один-единственный поворот, но безуспешно: колесо намертво сковал лед. Мальчик заплакал от досады и не смог закрыть лицо, ибо его руки прилипли к металлу. Он сорвал кожу на ладонях, до крови искусав губы, слезы застыли на его щеках. Вынув рубашку из брюк и подставив голый живот метели, Кольм обернул руки тканью и вновь принялся за дело. Силы покидали его, не постепенно, а какими-то рывками, будто кто-то раз за разом вгонял в его тело нож. Колесо не сдвинулось ни на мил. Кольм не был особенно верующим, но сейчас молился, уже не про себя, а вслух, взывал к богу или богам, обладающих достаточным могуществом, чтобы вытащить его из этой передряги. Ни один человек не сумел бы повернуть это колесо, не с помощью грубой силы. Снежная колдунья обрушила на них неистовство стихии, как будто одной беды было недостаточно, и им суждено было замерзнуть насмерть, быть погребенными меж этих стен. Кольм не хотел умирать. И когда осознание близящейся гибели стрелой ворвалось в его разум, круша надежды на своем пути, лебедка вдруг завертелась под его одеревеневшими ладонями. Она пошла так легко, словно препятствие, сдерживающее ее до этого момента, просто исчезло.

С этой стороны не было теневого заслона. Там, за воротами, полыхал свет столь яркий, что выжигал сетчатку. Вместе со светом ворвалось тепло. Обычная прохлада поздней осени ощущалась как летняя жара, и она безо всяких усилий разогнала стужу, как слепящая зарница рассекает ночной кошмар с наступлением дня. Лед плавился, пятясь к своей королеве, подальше от солнца, снежинки таяли, не достигая земли. Кольм вышел навстречу небу и солнцу, и слезы бежали по его лицу. Несмотря на изодранные руки, на ноющие мышцы и обморожение, он чувствовал себя счастливым. И свободным.

Ульцескор проследовал за Кольмом, уже на двух ногах. Он опустил на землю Диня: малыш был жив-здоров. Что-то рухнуло за его спиной, тяжело и шумно, вздымая пыль, но Ланн не оглянулся. Врата захлопнулись, как тюрьма, заперев Лиандри в ее бессердечном царстве.

На низком парапете, между двумя зубьями крепостной стены, сидела девушка с длинной белой косой. Она глядела вслед трем удаляющимся фигуркам, пока они не скрылись из виду, а затем обзавелась крыльями и взмыла в небеса, никем не замеченная.

Интермедия. Чудесное воскрешение

Ничто не нарушало тишину, кроме его жалобных всхлипов. Он не мог больше кричать, горло саднило, в груди образовалась опаленная дыра. Здесь никого не осталось, только мертвые. И он сам был уже мертв, лишь измученное сердце зачем-то продолжало гнать по венам кровь. В дверь осторожно постучали, и он открыл ее, думая, что смерть наконец-то явилась за его душой.

На пороге возникла тонкая женская фигура, облаченная в темное платье с высоким воротником. При виде старика, сгорбившегося до самого пола, она опустилась на колени и взяла его ладони в свои. Его взгляд прояснился от слез, и он решил, что бредит; но этот бред был желанным.

— Что случилось, папа? Почему ты плачешь?

Под плотной тканью платья ее грудь стягивали ровные стежки.

— Дейдре, — прошептал он. — Я думал, что потерял тебя.

— Нет, нет, — ласково произнесла она, обнимая его за шею. — Я ни за что не брошу тебя. — Ее рот приоткрылся, обнажая клыки столь белые и сверкающие, точно они были выточены из алмазов. — Отныне мы будем вместе, вместе навсегда.