Не померкнет никогда…

РАЗВЕДКА

Группа Барбашова шла только ночью, отлеживаясь днем в непролазной чаще, в оврагах. Бойцы были голодные, измучены гнусом, в мокрой, непросыхающей одежде.

Уже на дальних подступах к Смолевичам чаще стали встречаться хорошие дороги, по которым круглые сутки двигались мотопехота и танки врага, в то время как по проселку назад, в тыл, эвакуаторы тащили изуродованные, обгорелые, как головешки, самоходки, орудия с разбитыми лафетами и развороченными стволами, сожженные автомобили и прочую технику, испытавшую на себе удары советской стали.

В поисках своих частей Барбашов упрямо, не меняя направления, вел людей строго на восток еще три ночи. На исходе четвертой нервы не выдержали, и он заметался, как слепой, неожиданно сворачивая то вправо, то влево.

На рассвете отряд вышел к ржаному полю. Из конца в конец его легко и плавно перекатывались волны, а на середине, словно островок, возвышалась кипучая поросль ивняка. Людям непременно надо было где-то обсушиться, прожарить на солнце липкое от сырости, тошнотворно пахнущее кислятиной белье, и Барбашов решил переждать день в кустах.

Чтобы не оставлять за собой след, разошлись цепью и двинулись на середину поля. Здесь, забравшись в кусты, бойцы с облегчением разделись и разулись. Барбашов тоже скинул гимнастерку и впервые с момента выхода из городка решился снять с себя Знамя. Клочков осторожно разрезал нитки, и, подмяв рожь, расстелил на ней полотнище. Бойцы на четвереньках сползлись к священной реликвии. Большинство из них так близко видели Знамя впервые. Оно было бархатистое, узорчатое. В центре его красивым шрифтом, каким когда-то печатали первые воззвания и декреты Советской власти, была вышита надпись:

Клочков аккуратно разгладил на Знамени складки и, сосредоточенно разглядывая его, всей пятерней поскреб затылок.

— Вот ведь и недорогая вроде бы штука, а цены ей нет, — проговорил он, многозначительно поджав губы.

— Да уж, бывало, как ночью заступишь на пост номер один, в оба уха темноту слушаешь, как бы кто к Знамени не подкрался, — вспоминал Косматых.

— Можно потрогать, товарищ старший политрук? — неожиданно спросил Кунанбаев.

Бойцы заулыбались.

— Конечно, можно, — разрешил Барбашов. — А случится что со мной, не трогай, а хватай его в обе руки и неси дальше.

— Зачем — случится? Лучше вы сами несите, — смутился Кунанбаев. — Я даже не знаю, куда нести.

— Да, — сразу стал задумчивым Барбашов. — Ты не знаешь, я не знаю, а нести надо. И понесем… Есть у нас что-нибудь жевать, Федор Васильевич?

— Ничего, товарищ старший политрук.

Бойцы снова расползлись по своим местам. Ханыга собрал с ивы несколько сухих листьев и, мелко растерев их, свернул цигарку.

— Кому невтерпеж — могу осчастливить, — объявил он.

К нему сразу потянулись Косматых и Клочков.

— Подожди, не трать спичку, — остановил Ханыгу сержант. — У меня где-то малость махры затерялось.

Он вывернул нагрудный карман и высыпал на ладонь щепотку-две табачной трухи, перемешанной с хлебными крошками и еще бог знает с каким мусором. Ханыга ссыпал все это в свою цигарку и, чиркнув спичкой, прикурил. Над рожью поднялось полупрозрачное облачко сизого дыма. Сначала его выпустил изо рта Ханыга, потом Клочков, потом Косматых. Последним к окурку снова приложился Ханыга. Но розовый огонек только обжег курильщику пальцы и потух.

— А у меня в субботу, двадцать первого июня, как нарочно, из тумбочки кто-то целый кисет домашнего табаку спер, — вспомнил Косматых. — Его б сейчас на всю дорогу хватило. А табачок знаешь какой был? Каптерщик раз затянулся — чуть богу душу не отдал.

— Ну вот он и спер, — рассудил Клочков. — А ты тоже раззява. Хороший табак держать в тумбочке. Это же надо придумать!

— Одним словом, махре конец, спичкам конец, газета тоже приказала долго жить до очередной подписки, — подвел итог Ханыга.

— Вот уж газет-то можно было запасти. Чего доброго, а их хватало, — усмехнулся Косматых.

— Ладно, хлопцы, хватит болтать. Давайте спать, — прервал сержант разговор бойцов.

— Шо спать, сержант, жрать охота, — кисло протянул Ханыга. — На голодное брюхо какие сны. Дал бы ты нам сала по куску, вот тогда бы мы уснули…

— Са-ла? — вскинулся Клочков. — А может, тебе еще оладьев с повидлой подать? Угощайтесь, Степан, забыл уж, как тебя по батюшке зовут! Ишь чего захотел: «Сала!» Где мне его взять? Вот отправлю сейчас на целый день на пост, будет тогда «сало».

— Там уже стоит Кунанбаев, — не испугался Ханыга.

— А ты будешь у него подчаском. И вам, товарищ Чиночкин, спать обязательно надо. Вы и так человек тонкой наружности, а теперь от вас вовсе кожа да кости остались. Ослабеете — тяжело будет идти.

— Я жилистый, — попробовал отшутиться Чиночкин.

Но Клочков уже не слушал его.

— Если только ты своим пустомельем разбудишь командира, я тебе такой наряд дам вне очереди, что до конца пути с дежурства не слезешь! — пригрозил он Ханыге.

Ханыга взглянул на командира и быстро отполз в сторону. На угрозы сержанта он давно уже перестал обращать внимание, но беспокоить Барбашова ему не хотелось, хотя разбудить его он не мог. Старший политрук не спал.

Оказалось, что между полем и лесом с двух сторон протянулась деревня. Ветер то и дело доносил оттуда запах дыма, лай собак и крики грачей. Барбашов невольно прислушивался к ним, и сон не шел. Солнце уже высоко забралось над голубой кровлей. Воздух нагрелся, пропитался густым ароматом зреющей ржи и при каждом, даже слабом, колебании приятно обдувал лицо.

— А урожай в этом году богатый будет, — тяжело вздохнув, проговорил Косматых. — Рожь вымахала коню по холку, а вся прахом пойдет. Ведь тут что ж, верных центнеров пятнадцать — двадцать на каждый гектар уродится.

— Да, уж не упустит немец такого добра, — согласился с ним Клочков.

— А чье теперь будет это поле? — спросил Косматых.

— Бис его знает, — откровенно признался Ханыга.

— Ну все же?

— Понаедут разные паны, колонисты. Найдутся хозяева. До нашей земли всегда охотники были.

На минуту под кустом снова стало тихо. Потом медленно заговорил Ханыга:

— Фашистам с Советской властью не терпится рассчитаться. Чтоб опять по-старому все пошло. Вот что им надо.

— Ну этого они вряд ли добьются, — уверенно возразил Чиночкин.

— Я думаю, товарищи, отправить сегодня ночью кого-нибудь в деревню, — неожиданно сказал Барбашов. — Надо в конце концов выяснить обстановку да заодно, если удастся, раздобыть харчей.

— А если в селе немцы? — спросил Барбашова Чиночкин.

— Это не имеет значения. Будем действовать скрытно, — ответил Барбашов. — Помните, товарищи: с нами Знамя. Оно дороже жизни. Рисковать им никому не дано права.

— Я так полагаю, товарищ старший политрук: вы мне разрешите выполнить эту задачу, — попросил Клочков.

— Нет, Федор Васильевич, — отказал Барбашов. — Я уже решил послать в село Степана Ханыгу. Пусть идет вместе с Косматых.

Клочков никак не ожидал такого ответа, но спорить не стал. На некоторое время во ржи наступила тишина. Все лежали, думая каждый о своем. Потом Клочков подполз к Ханыге, не торопясь отстегнул от пояса гранату и, протянув ему, коротко сказал:

— На. Авось пригодится.

…Село уснуло, не зажигая огней. Только в окнах двух-трех хат тускло желтели огоньки лампад. Где-то последний раз брякнули ведра, скрипнула калитка, сердито лязгнул засов, и все стихло, будто вымерло. Даже собаки перестали брехать.

Ханыга толкнул пулеметчика в плечо и медленно пополз к плетню. Ночь выдалась темная, глухая, с непременным намерением разразиться затяжным ливнем. Но Ханыга все-таки ухитрился разглядеть для себя лазейку в плетне и скоро очутился в огороде, сбоку небольшой, по окна вросшей в землю хатенки. Косматых, по уговору, остался ждать его у околицы. Двоим в огороде делать было нечего, да и за проулком не мешало установить наблюдение. Хатенку выбрали не случайно. Ни возле нее, ни по соседству не было слышно собак. А это намного облегчало задачу.

Подобравшись к окну, Ханыга долго прислушивался. За окном бойко тикали ходики и кто-то тяжело кашлял. Ханыга осторожно постучал в стекло. Кашель сразу прекратился. Ханыга постучал еще раз. Послышались шаги.

— Кого надо? — сиплым стариковским голосом спросили из темноты.

— Свой я. Русский я, батя, открой! — горячо зашептал Ханыга.

— Не велено по ночам пущать! — неожиданно раздался женский голос. — Иди, милый, дальше!

— Откройте, люди добрые, христом-богом молю.

Неизвестно, что больше подействовало на хозяев — то ли вкрадчивый голос ночного гостя, то ли упоминание о боге, только окно открылось. К Ханыге склонилась невысокая фигура. Это был старик.

— Кто же ты такой будешь? — снова, уже намного дружелюбней, спросил он.

«Была не была», — решил Ханыга и, подтянувшись к самому уху старика, прошептал:

— Красноармеец я, батя. Немцы есть в селе?

Старик надсадно охнул:

— Через три дома стоят! Полезай скорей в хату. Как только ты на них не налетел? — запричитал он.

Ханыга, ощупав на всякий случай гранату, вьюном скользнул в кислое тепло и разлегся на полу. Старик проворно захлопнул окошко, задернул занавеску и уселся на лавку. Некоторое время в хатенке никто не шевелился. Все трое, затаив дыхание, прислушивались к тому, что делалось на улице. Но за окном по-прежнему было тихо. Ханыга приподнялся с пола и сел.

— А к вам-то не придут немцы? — спросил он перво-наперво.

— Не придут, — спокойно ответил старик. — Ежели тебя не заметили.

— Это почему же? — не понял Ханыга.

— Нечего им тут делать, — так же спокойно объяснил старик. — Немцу сало на закуску нужно. А в этой хате сало только с тараканов топить можно.

— Ясненько, — сочувственно протянул Ханыга. — Сала нет — это плохо. Так, может, корочка хлеба самая завалящая найдется?

Наступила пауза.

— Дай, отец, хоть корочку пожевать. Какой день во рту маковой росинки не было, — взмолился Ханыга.

— Вот я так и знала, чего ему надо, — неожиданно закудахтала старуха. — А ведь не за хлебом просился?!

— Так ведь голодный я, мать! — невозмутимо продолжал Ханыга.

— А мне-то што! — отрезала старуха. — Колхозу хлеб давай! Немцам хлеб давай! А нам-то не больно кто его дает.

— Накорми его, Дарья, — сказал старик.

— И не подумаю, — заупрямилась старуха. — На кого нас бросили? Земли нет. Скотины нет. Чем жить будем?

— Он в этом не виноват. Сказано, накормить его надо, — сурово повторил старик и закашлялся.

— Он не он, все они одним миром мазаны. Убегли, и всё тут. А нам теперь подыхать, — заворчала старуха и слезла с койки.

Ханыга слышал, как она, ступая по полу босыми ногами, пошла за перегородку, долго шарила там в потемках, что-то искала, чем-то гремела. Потом вернулась в горницу и подала Ханыге ломоть хлеба пальца в три толщиной, отрезанный поперек всего каравая, и большую железную кружку, доверху наполненную молоком.

Ханыга, не говоря ни слова, набросился на еду.

— Перекрестился бы, — посоветовала старуха.

— Обязательно, мать… потом, — жуя, ответил Ханыга и невольно подумал: «В потемках видит, старая. Вот это теща была бы, у такой не забалуешься!»

Пока Ханыга ел, хозяева молчали. Но как только он протянул кружку им обратно, старик спросил:

— Откуда ж ты идешь?

— От Молодечно, отец.

— Один али с товарищами?

— С товарищами.

— И все голодные?

— Все, как есть…

— Сколько же вас тут прошло! — вздохнул старик. — Може, полк, а може, дивизия. И теперь все идут: по одному, по два…

— А что вообще слышно, батя? Где фронт? Наши где бьются? — спросил Ханыга.

Старик ответил не сразу. Внутри у него что-то вдруг засипело, заклокотало, и он зашелся долгим, мучительным кашлем.

— Староста сказывал, Москву скоро возьмут, — не дождавшись мужа, выпалила старуха. — К осени, говорят, вся война кончится.

— А поблизости-то где-нибудь есть бои? — спросил Ханыга.

— И нету, и не слышно, — категорически ответила старуха.

— До Москвы еще далеко, — прокашлялся наконец старик. — Не мели, чего не смыслишь. Минск взяли, это точно. А до Москвы еще идти да идти. Войска ихнего мимо нас проехало видимо-невидимо, — продолжал он. — Все у них этакое справное, прилаженное, не скрипнет нигде, не брякнет. Хари у всех здоровые, пьяные. Харч, значит, имеют богатый. Вот и выходит на круг, мил человек, что сила силу гнет и плакать не велит.

— А кто это староста? — спросил Ханыга.

— Новая наша власть. Поменьше — староста, побольше — комендант.

— И давно они объявились?

— С неделю. Председателя нашего бывшего, значит, повесили, царство ему небесное, колхоз прикрыли и сами теперь командуют.

— Ну а народ на это как смотрит?

— По-разному, — просто ответил старик. — Есть такие, которые радуются, землю думают обратно получить. А для большинства пришла беда.

— А партизаны тут какие-нибудь есть? — спросил Ханыга.

Старик покачал головой.

— Не слышно. Да и откуда им взяться! Нешто так сразу можно на дыбы вставать? — рассудил он и снова содрогнулся от распиравшего его изнутри гуденья, клокотанья и тяжкого, похожего на работу проношенных кузнечных мехов сопенья и кашля.

Минуту-две Ханыга молчал. Расспрашивать старика было больше не о чем. Ханыга чувствовал это и, как только старик, сплюнув, помянул пречистую деву-богородицу, встал. Оставалось несделанным еще одно важное дело. Ханыга, обдумав, как поделикатней к нему приступить, решил бить на жалость.

— Не подсобишь ли ты нам, батя, харчами? — попросил он как можно жалостливее. — Товарищи мои совсем исхудали, а идти до своих еще бог знает сколько.

— Ну вот, одного накормили, теперь всех корми! — опять заквохтала старуха. — И мыслимо ли такое дело…

Но старик снова хлестнул ладонью по столу.

— Поголосила, и хватит! Чай, не чужие оне нам! Подсобить надо. Картошки дам. Лучку дам. Буряков дам. А хлеба нет. Нема хлеба. Колхозишко наш не из богатых, вот и мыкаемся, — закончил он, вставая.

Старуха поднялась следом за ним, и оба они скрылись за перегородкой.

Через час с мешком за спиной Ханыга вышел в сени. Старик ждал его на крыльце. Воспользовавшись этим, старуха, как мышь, юркнула в чулан и, вернувшись оттуда, сунула солдату в руку узелок с яйцами.

— Ты уж только не сказывай там никому, что я тут, старая, болтала, — зашептала она.

— Порядок будет. Шоб меня украли, — поклялся Ханыга и, растроганный, поцеловал старуху в лоб.

Старик проводил его до проулка. Дальше Ханыга просил не ходить. На улице в любую минуту можно было столкнуться с немцами, и подвергать напрасному риску старика бойцу не хотелось.

Старик на прощание прошептал:

— Непременно вертайтесь поскорее!

— Вернемся! Только когда — не знаю, — пообещал Ханыга, и они расстались.

У околицы в условленном месте Ханыгу встретил Косматых.

— Ну чего ты там копался? — заругался он. — Светает, а его нет и нет. Да неужто это все харчи? — вытаращил он глаза, увидев за спиной у Ханыги мешок…