Не померкнет никогда…

ЗАСАДА

За городом остановились. Газик уткнулся носом в густой орешник и замер. Барбашов вылез из кабины. Глядя на него, и остальные спрыгнули на землю. Взрывы бомб, уханье зенитных орудий и пулеметная трескотня отсюда слышались не так отчетливо. Зато яснее стали видны пожары и густое облако черного дыма, поднимавшееся над городом в стороне железнодорожной станции. Время от времени из общего грохота вырывались взрывы особой силы, и тогда на несколько секунд дым озарялся кроваво-красными всплесками, которые, крутясь, словно смерчи, поднимались над землей и гасли уже в вышине. Это рвались на путях цистерны с горючим. Зарево пожара было страшно. Красноармейцы молча смотрели в сторону станции.

Вдруг Кунанбаев взмахнул рукой и громко крикнул:

— Смотрите, самолет! Фашистский самолет!

Все немедленно повернулись туда, куда показывал Кунанбаев. Над городом действительно кружил самолет. Отсюда, с дороги, он казался чуть больше обыкновенной галки. Но это была не птица, а враг, которого впервые увидели над своей землей красноармейцы.

Пожар и взрывы на какой-то момент забылись. Все внимание людей сосредоточилось на этом самолете. И хотя на нем не было видно ни крестов, ни цифр, все знали, что они там есть, и изо всех сил тянули шеи, вставали на цыпочки и напрягали зрение, стараясь рассмотреть их.

Время от времени то спереди, то сзади самолета появлялись белые облачка разрывов. Это начали пристрелку наши зенитные батареи. Но немца это не смущало.

Барбашов тоже некоторое время следил за ним. Затем перевел взгляд на бойцов. За исключением Клочкова, Ханыги и Чиночкина, все это был молодой, не нюхавший пороху народ, лет по девятнадцати от роду. Никто из них еще и года не прослужил в армии, не износил и первой пары полученных у старшины сапог.

«Вояки вы мои желторотые, — невольно подумал Барбашов. — Вам бы еще расти да крепнуть. А тут вон какая каша заваривается. Ну что ж, посмотрим, кто из вас на что окажется способным…»

Красноармейцы по-прежнему, не отрываясь, глядели на самолет. Глаза у них все так же были широко раскрыты, но страху в них не было. Это обрадовало Барбашова. Он еще раз кинул короткий взгляд на вражеский самолет и очень спокойно проговорил:

— Вот что вам надо знать, товарищи…

Красноармейцы, как по команде, повернулись к нему.

— Дивизия ушла на Лиду для того, чтобы оттуда нанести удар по врагу. Дальнейший ее маршрут мне неизвестен. Но мы должны передать ей Знамя. Вы знаете, оно у меня под гимнастеркой. Так вот, если со мной что случится, ваша задача нести это Знамя вперед. Помните, что говорил капитан Анищенков? Не на ученье едем, на войну.

— А чего может случиться? — удивился Волощенко. — До Воложина доедем, а там и штаб, наверно…

— Помолчал бы ты! — оборвал его Клочков.

— Я не говорю, что обязательно должно случиться, — спокойно продолжал Барбашов. — Но если вдруг… Понятно?

— Конечно! — за всех ответил Ханыга. — Теперь только того жди…

— По местам! — приказал Барбашов.

Красноармейцы быстро залезли в кузов. Волощенко завел мотор, и полуторка покатилась дальше.

Ехали лесом. Местами, на вырубках и в мелколесье, через просветы деревьев на горизонте снова был виден город, черный дым и языки пламени. Красноармейцы поднимались на скамейки и, держась друг за друга, старались разглядеть, что стало с Молодечно. Но из-за густой пыли ничего определенного разобрать было нельзя. А скоро, едва машина скрылась в низине, город совсем пропал из виду. И только большое темное, расплывшееся по небу пятно копоти говорило о том, что Молодечно горит.

Поначалу Барбашов следил за тем пятном вместе со всеми. Потом поудобнее откинулся на спинку сиденья и вытянул ноги, насколько позволяла кабина. Ему хотелось спать. Сказывались бессонные ночи. Перед глазами поплыли виденные за эти сумасшедшие дни картины. Откуда-то из розовой тьмы на него нескончаемым потоком двигались люди, повозки, машины, мягко стукались буферами вагоны и проплывали мимо. А на их место опять наплывали люди, повозки, фуры с сеном, ревущая скотина, пыль, пыль, пыль… Барбашов попытался стряхнуть с себя дремоту, мотнул головой. Но поток не пропал, а лишь забурлил сильнее. Лица людей стали злее. Повозки и машины помчались быстрее. Неожиданно из общей толпы, плывущей перед ним, как туман, вырвалась лошадь и с диким ржанием понеслась прямо на него. Барбашов попытался отскочить в сторону, но не смог — ноги словно приросли к земле. Тогда он выхватил из кобуры пистолет и, не целясь, выстрелил в лошадиную морду. Лошадь упала. Барбашов проснулся. Сердце учащенно билось, на лбу выступил пот. «Фу, черт, нервы шалят», — подумал он и, открыв окно кабины, высунулся наружу. Встречный ветер приятно ударил в лицо. Барбашов с наслаждением потянулся и огляделся по сторонам.

Проехали уже больше половины пути, а дорога по-прежнему оставалась пустой. Ни указателей, ни регулировщиков. Даже мост через Березину оказался без охраны. Барбашов достал карту. «Учились, учились маршам, а до дела дошло… Ну кто знает, по какому маршруту тылам двигаться?»

Его волнение заметил Волощенко.

— Да вы не смотрите на карту, я тут каждый поворот знаю. Сейчас лес кончится — полем поедем. А там еще малость попылим, и город покажется.

Барбашов ничего не ответил, огляделся по сторонам. Округа дышала покоем и миром, как неделю, как месяц, как год назад. По небу медленно плыли облака. Разморенные жаром кусты лениво покачивались в такт слабым порывам ветра. В голубой выси, недвижимо распластав крылья, широкими кругами парил коршун. И все-таки чудилось что-то тревожное в спокойной тишине этого знойного полдня. Кругом ни души, только этот коршун…

Неизвестность всегда тяготит.

Лес скоро расступился, и машина вынырнула на обширный, километра в полтора, покос, в дальнем конце которого зеленой стеной поднималась рожь. Волощенко сбавил скорость и круто вывернул баранку в объезд большой, выбитой колесами ямы.

Перед полем кусты и деревья снова вплотную подступили к дороге. Ветки с шумом забарабанили по крыше кабины, и солдаты в кузове дружно пригнули головы.

Машину качнуло на очередном ухабе и тут же бросило в сторону. В лицо Барбашову брызнули осколки разбитого стекла. Он инстинктивно закрыл ладонями глаза, хотел прижаться к двери, но кубарем вылетел из кабины. Что произошло в следующий момент, он не видел. А когда пришел в себя, то почувствовал, что его куда-то волокут. Открыл глаза и попытался высвободиться. Но его цепко держали за портупею и ноги и тащили все дальше в лес. Тогда он приподнял голову. Спереди его поддерживали Ханыга и Клочков. Оба бледные, мокрые от пота, они то и дело оглядывались назад, откуда беспрестанно доносился неприятный глухой шум. Барбашов рванул ворот гимнастерки и сунул руку за пазуху. Ладонь скользнула по гладкому шелку полотнища. «Цело!» — обрадовался Барбашов и застонал:

— Стойте, братцы! Я сам пойду.

— Скорее, скорее! — услышал он в ответ хриплый голос Клочкова.

Но Барбашов заупрямился и встал на ноги. На минуту бегущие остановились. Барбашов огляделся по сторонам. Рядом с ним стояли Клочков, Ханыга и еще один боец из его группы. В стороне, схватившись за живот, корчился Кунанбаев. Возле него, стараясь ему помочь, суетился Чиночкин. Справа стояли еще двое красноармейцев. Лица у обоих были полны тревоги.

— Что случилось? — ничего не понимая, спросил Барбашов.

— Засада там, — бросил в ответ Клочков и потянул Барбашова за собой.

— Какая засада? — не понял Барбашов. — Ведь впереди свои, дивизия там…

— Немцы впереди!

— Где люди? — упрямо продолжал Барбашов.

— Отстреливаются! — крикнул Клочков и еще решительнее потянул его в сторону.

Барбашов оглянулся назад и только теперь понял, что шум тот — не что иное, как перестрелка на опушке леса. Но выстрелов он не слыхал и сейчас. В голове у него все гудело от удара, и даже голос. Клочкова доходил до него удивительно медленно и глухо.

— Отходить надо, товарищ старший политрук! Знамя у нас! — снова потянул его за руку Клочков.

— Куда?

— В лес, там разберемся! — ответил Клочков.

Отряд скрылся в чаще.

Барбашов больше не сопротивлялся. Командовать он тоже не пытался, так как чувствовал, что сил у него едва хватает на то, чтобы двигаться вместе со всеми.