Послушная жена

Глава тридцать первая Лара

По дороге туда я наблюдала, как мастерски Мэгги отмахивается от советов свекрови: «Спасибо, Анна, Сэму не нужен джемпер, а то он быстро перегреется»; «Весь полет играет на айпаде? Отлично, нам же спокойнее»; «Я знаю, что кока-кола вредна для зубов, но изредка можно. Считайте, что таким образом мы помогаем выжить дантистам».

Убежденность Мэгги в том, что ее представления пусть и не идеальны, но вполне приемлемы, наполняла меня благоговением и завистью. Я же, стоило Анне произнести «шарф», тут же укутывала Сандро, как египетскую мумию. В отличие от Мэгги, у меня не было мамы, способной нейтрализовать уверенность Анны в том, что без ее помощи я не справлюсь. Как только Сандро родился, свекровь говорила всем, кто был готов слушать: «Конечно, он ребенок требовательный, очень капризный. А Лара склонна к беспокойству. Беременность была тяжелой, и мать, скорее всего, передала малышу свою нервозность и неуверенность. Слава богу, Массимо такой практичный, иначе не знаю, что бы Лара делала».

Мне казалось, что без постороннего пригляда я ошпарю младенцу горло молоком, обварю попку во время купания, недокормлю или перекормлю. Постепенно привычка укоренилась. И теперь я частенько не могла решить, как одеть ребенка, не спросив чужого мнения.

Поэтому, когда Сандро заметил ящерицу, я начала объяснять, что кровать можно поставить подальше от двери, что окна мы будем держать закрытыми, что ящерицы вполне дружелюбны: этакая уменьшенная версия Беззубика из мультика «Как приручить дракона». Но Анна, обретавшаяся по соседству, конечно же, высунула свои антенны, настроенные исключительно на станцию «Лара не справляется», расслышала, как Сандро собирает всю мощь слабеньких легких для полномасштабного рева, и, не обращая внимания на мои уверения, что мальчик через минуту успокоится, с беспомощным блеянием бросилась на поиски Массимо.

Что заранее ставило крест на попытках уговорить Сандро.

Ворвался Массимо, присел на корточки перед сыном и зашипел ему в лицо, стараясь говорить тихо, чтобы никто не слышал:

– Не смей поднимать шум из-за ящерицы! Из-за какой-то чертовой ящерицы! Да она же кроха рядом с тобой! В следующий раз испугаешься муравья? Не пора ли тебе отрастить яйца, сынок? И не порти мне отпуск своим бесконечным нытьем по всякому пустяку. Не будешь?

Сандро покачал головой.

– Не слышу. Так будешь портить мне отпуск?

Я подавила ярость, потоком бурлившую во мне с тех пор, как прошлым вечером Мэгги подтвердила мои подозрения.

То, что Массимо сделал со мной, значения уже не имело. Но Сандро – другое дело. Ради него я была обязана оставаться сильной.

Массимо притянул мальчика к себе, а я напряженно ждала ответа сына. Взгляд вдруг упал на кованую лампу на прикроватной тумбочке, и я представила, как с силой опускаю ее на череп Массимо, в кои-то веки видя в его глазах испуг. У меня даже рука непроизвольно дернулась.

– Нет.

Ответ Сандро, похоже, удовлетворил Массимо. Муж встал, менторски ткнув в ладонь указательным пальцем, словно сверлом. Затем, будто заподозрив, что кто-то еще вошел в комнату, приподнял Сандро, развернул и запечатлел на лбу сына крепкий поцелуй.

– Вот и молодец.

По лицу мальчика пробежал страх, сменившись облегчением, когда Массимо снова опустил его на пол и придал ускорение, хлопнув по спине:

– Ну, беги. Попробуй отыскать Сэма.

– Он придет в норму, как только освоится, – пролепетала я, прячась за чемоданом и старательно его разбирая, чтобы Массимо не углядел «дерзость» у меня на лице. Муж двигался позади, и плечи у меня напряглись, а тело приготовилось к удару по почкам или толчку в стену.

Но муж положил подбородок мне сзади на плечо, целуя в ухо.

– Конечно, он придет в норму.

На долю секунды я расслабилась, в душе мигнул крохотный огонек надежды. Но тут Массимо схватил меня за запястье, так сильно впившись большим пальцем, что рука онемела. Я приучила себя не сопротивляться. Расслабляла тело, и на внутренней стороне запястий синяков обычно не оставалось. Глаз я не закрывала, но смотрела не на мужа, а как бы сквозь.

– Он придет в норму, потому что в отпуске я намереваюсь заняться этим паршивцем сам. И не позволю тебе баловать его до такой степени, что он начнет пугаться собственной чертовой тени.

Я, как всегда, протестовала молча, прижав свободную руку к боку и мысленно плюнув в мужа яростным аргументом: чтобы добиться желаемого результата, он применил наихудший педагогический метод – издевался над ребенком, который не мог ответить тем же. Но боже меня упаси высказать такое вслух. Массимо правильно нашел мою ахиллесову пяту. Начни я прекословить, Сандро доставалось бы еще сильнее. Сорокапятилетнему мужику нетрудно взять верх над семилетним мальчиком. Или над тридцатипятилетней женщиной.

Сколько раз я поддавалась на его уловки? Сегодня вечером, например, когда мы были в постели, муж гладил меня по лицу, ерзал по мне, бормоча очередные жалкие оправдания из числа тех, на которые я когда-то повелась:

– Я строг с Сандро только потому, что боюсь, как бы люди не сочли тебя плохой матерью, это разбило бы мне сердце.

И подобных оправданий было множество – лукавых, лживых сентенций, выдаваемых за любовь, но на самом деле пустых изнутри: «Я сам выбираю для тебя наряды только потому, что хочу продемонстрировать всем, какая у меня красивая жена», «Твои желания для меня важнее всего, просто я не всегда понимаю, чего ты хочешь».

А отсюда было совсем недалеко до попыток убедить меня, будто он занимался сексом с Кейтлин, лишь бы не беспокоить меня, раз я все время так устаю.

«Или еще какая-нибудь хрень собачья», как сказала бы Мэгги.

Я намеренно избегала разговоров о том, что невестка рассказала мне перед дорогой. Ведь тогда придется признать, что мне все было известно, и почему же я осталась с Массимо? Да Мэгги просто сочла бы меня самой жалкой личностью на этой планете. А может, так оно и есть, раз я годами покупалась на фальшивку, покоряясь воле Массимо, которая бесцеремонно вторгалась в мой внутренний мир, размывала мою личность, подобно зимнему морю, бьющемуся о меловые скалы.

Но ведь я сама хотела обманываться. Сама позволила мужу так себя вести, послушно улыбаясь для публичного фото, а потом, когда объектив закрывали крышкой, корчась в ненавистных декорациях.

Я гордилась удивлением, мелькавшим на лицах людей, когда я представляла сначала своего красивого итальянского жениха, а позже – такого компанейского мужа, самодовольно ловя тень зависти: «Недурно устроилась». Наслаждалась ревнивыми взглядами, когда, уходя с работы, забиралась в ожидавший меня БМВ Массимо – мужчины, который знал, какое вино заказать, как снять лучший номер в отеле, как заставить обычную девушку чувствовать себя принцессой.

Но медовый месяц закончился внезапно. Рождение Сандро вырвало нас из той бури эмоций, которую я приняла за любовь, за всепоглощающий интерес ко мне, очарованная речами Массимо, собственными представлениями о нем и о том, как сильно я его люблю. Через несколько дней после рождения Сандро оказалось, что вечеринку прервали в самом разгаре, электричество вырубили, а мы бултыхаемся на липком полу по колено в проколотых воздушных шарах и пропитанном пивом серпантине.

Я продолжала разбирать чемодан, пытаясь отгонять воспоминания, вылетающие из него с каждой вынимаемой вещью. Футболка, в которой я была, когда Сандро случайно сбил со стола айфон Массимо и разбил его. Длинное платье, в котором я рыдала на заднем сиденье такси, возвращаясь домой с летней вечеринки, которую устраивала его компания. Шлепанцы, которые были на мне, когда муж выгнал меня на заснеженную улицу, пока маленькие ладошки Сандро прижимались к окну.

Я положила на прикроватный столик серебряный медальон, принадлежавший матери, ощупывая крохотную шишечку, оставшуюся на месте спайки разорванной цепочки. Новые яростные волны сливались, накатывая друг на друга, но в свое время мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы похоронить именно это воспоминание.

Я смотрела в окно на терракотовые плитки двора, заставляя себя представить шум и суету замковой жизни в шестнадцатом веке. Но старинные фрески и прекрасные арочные изгибы не помогли: воспоминание, которое я пыталась затолкать подальше, задушить, уничтожить, внушая себе, что этого никогда не было, все-таки всплыло на поверхность. Я смахнула медальон в ящик, но слишком поздно: нахлынувший поток чувств того дня было уже не остановить.

Сандро было месяца четыре. Я не спала всю ночь, соски у меня потрескались и болели, угнетало безжалостное однообразие: крик, встать, покормить, перепеленать, уложить, крик, встать, покормить, перепеленать, уложить… Каждое причмокивание сына у груди вызывало новый приступ боли. Когда Сандро наконец-то заснул в кроватке-корзинке, я рухнула на подушку; в голове клубился туман усталости, но уснуть я боялась: вдруг ребенок снова проснется и мне придется выползать из глубокой тьмы полного изнеможения.

И тут на цыпочках вошел Массимо. Не с чашкой чая, не с тостом, да хоть бы с чертовыми капустными листьями[31]. Зато с жалобой, что у нас уже больше недели нет секса, а у него «ведь есть потребности», которым мое бедное, истекающее болью, ноющее тело должно подчиниться. У меня едва хватило сил перевернуться и, натянув одеяло, пробормотать:

– Не сегодня, я не могу.

Но Массимо поступил по-своему.

Теперь я поражаюсь, что у меня хватило решимости и воли сопротивляться ему. Пока мы боролись, он сорвал с меня драгоценный медальон с маминой фотографией, последней перед смертью.

Цепочка тогда так впилась в шею, что сейчас это место снова заныло.

Не хотелось вспоминать, как Сандро проснулся и заорал, когда Массимо попытался применить силу. Но на фоне пронзительного младенческого плача, эхом разносящегося по спальне, даже Массимо не мог сосредоточиться на сексе. Он скатился с меня:

– Заткни этого сосунка!

Да, муж чувствовал себя виноватым и просил прощения.

Потом.

И сотни раз с тех пор.

Я поверила ему. Поскольку в глубине души не сомневалась, что Массимо любит меня, что моя жизненная задача – поддерживать этого, в общем-то, ущербного человека, спасать от самого себя, служить ему якорем, что без меня он останется без руля и без ветрил наедине с демонами, заставляющими его набрасываться на любимых людей.

Но теперь я больше не могла притворяться. Он никогда меня не любил.

Он любил себя.

Ну, возможно, еще Кейтлин.

Эта мысль вызывала у меня тошноту. С чего я напридумывала какой-то ерунды о судьбе злосчастной шкатулки? Убедила себя, что муж решил не дарить ее мне, поскольку подлива оказалась с комочками, носок обнаружился под диваном, а Сандро отказался пользоваться горшком. Годилась любая из тысячи и одной нелепой причины, почему я так и не получила подарок, вроде бы купленный для меня. Но в этом и заключалась проблема жизни с человеком вроде Массимо. Безумное поведение начинает казаться нормальным, пока не видишь, как решаются проблемы у таких пар, как Мэгги и Нико.

Идея сесть рядом с Массимо и завести честный разговор, начав с фразы: «Знаешь, а я очень расстроилась, когда ты…», была родом из романтических комедий, а не из совсем не смешной истории моей жизни без любви.

Я так и не спросила его о судьбе золотой шкатулки, как и о многом другом, чего не понимала. Не спросила потому, что струсила. Ведь гораздо легче смириться с недовольством мужа, чем бросить вызов.

Когда я вышла в сад при замке, размышляя о последнем отпуске, который мы провели вместе перед смертью Кейтлин, мне вспомнились мелкие детали, вслед за которыми нахлынула волна отвращения к себе.

Вот Кейтлин и Массимо плещутся в бассейне, подныривая друг под друга, как игривые подростки. Вот Кейтлин в бикини показывает Массимо некоторые движения пилатеса, и ее длинные пальцы нажимают ему на живот: «Внутреннюю зажатость, Массимо, надо убрать». Или они сидят на шезлонгах бок о бок, о чем-то напряженно перешептываясь, и Массимо купает Кейтлин в лучах своего внимания. Светить отраженным светом – не для нее. Она всегда сама была звездой, ее обожали Нико, Франческа и, как теперь выясняется, Массимо.

Догадывалась ли я? Или предпочла затолкать свои подозрения подальше, на самое донышко сознания? Но стоило Мэгги упомянуть о содержимом шкатулки, как у меня в голове щелкнули полсотни выключателей, осветив сияющими лучами заросшие паутиной закоулки, где покрывались пылью похороненные воспоминания.

Я попыталась представить, как вступаю в борьбу с мужем. Вот мы садимся под этими сводами за семейный ужин. Я стучу чайной ложкой о стакан: «Анна, Нико, Массимо, хочу вас кое о чем спросить и надеюсь, что вы сможете пролить свет на…»

Мимо прошла Мэгги рука об руку с Нико. Вся расслабленная, движения плавные, никем не подкорректированные. Без макияжа, с распущенными волосами, в потрепанных джинсовых шортах, она выглядела так, будто направлялась на рок-фестиваль в Гластонбери. Такой контраст с безупречными нарядами Кейтлин: строгие футболки в сине-белую полоску, белые джинсы и солнцезащитный козырек, развернутый назад и прикрывающий конский хвост.

До жизни с Массимо мне бы и в голову не пришло искать знакомства с Мэгги: слишком растрепанная и малообразованная, слишком прямолинейная. Даже когда у меня еще были подруги, ни одна из них не обходилась без губной помады и никто не пользовался продуктовым пакетом вместо сумочки. Но теперь именно те качества, которые мне нравились в Мэгги, грозили помешать нам подружиться.

Я не могла рисковать, поддавшись искушению сказать правду.