Послушная жена

Глава тридцать пятая Лара

Кажется, я проспала всего секунд тридцать, когда проснулась и увидела, что Сандро стоит надо мной, шипит «мама» и бросает испуганные взгляды на Массимо. Я выволокла себя из постели, глядя на затылок мужа на подушке. Лицо его закрывала простыня. Неужели я в последний раз просыпаюсь рядом с ним? Значит, вся предыдущая жизнь в одночасье обломилась хрупким стеблем?

Можно было не спрашивать, что случилось у Сандро: я и так понимала по выражению его лица. Стыд. Унижение.

– Сейчас приду и помогу тебе. Дай только оденусь. – Я выползла, оставив дверь приоткрытой; утреннее солнце отражалось от булыжников, и глаза у меня слезились.

Я вошла в комнату сына и, сморщив нос, принялась разбирать постель.

– Ничего страшного. Рядом с кухней есть прачечная. Быстренько отнесу простыню туда, и никто не узнает.

– Не говори папе, ладно? И Сэму с Франческой. Они и так считают меня младенцем.

– Иди сюда. – Я прижала сына к себе, прикрыла глаза, словно засыпанные песком, и уткнулась носом ему в волосы. – Ты перерастешь это. Просто понадобится чуть больше времени. Все мы добиваемся успехов в свой срок: одни дети начинают ходить и говорить намного позже остальных, другие долго мочатся в постель, но в конце концов каждый выучивается всему, что нужно. И я не променяю тебя ни на кого в мире.

– Мама?

– Да? – отозвалась я, собирая простыни в комок.

– Почему ты вчера ругала папу?

– Что ты имеешь в виду? – уточнила я, содрогаясь от мысли, что Сандро слышал наш разговор.

– Я описался сразу после того, как ты ушла спать, но потом услышал, что вы ссоритесь, и не вошел.

– Так ты всю ночь провел в мокрой постели?

Сандро пожал плечами:

– Я сверху полотенце положил.

– Ты плакал?

– Да не очень.

Стоицизм моего малыша, а может, привычка ничего не ждать от жизни ввергли бы меня в полное отчаяние, останься для него хоть какое-нибудь место в моей душе.

Сандро сидел на кровати, свесив ноги с края.

– Это из-за меня ты кричала на папу? Потому что он вчера утром пытался помочь мне научиться плавать?

У меня аж сердце зашлось. Сандро уже поступал точно так же, как и я: переписывал историю, потому что настоящая была слишком жестока. Я опустилась рядом с ним на колени.

– На самом деле папа поступил ужасно. Он пытался не помочь тебе, а заставить сделать то, к чему ты не был готов. Но кричала я не из-за этого.

К такому я не готовилась. Не сообщила Массимо, что ухожу от него, и тем более не репетировала разговор с сыном на тему «мама с папой будут жить отдельно». Мысли метались, как мотыльки на свету, натыкаясь на множество событий, которые должны были произойти, прежде чем состоится объяснение. Самое первое и главное – достать из сумки документы Сандро. Во-вторых, продумать, что можно сделать, имея в кармане менее двадцати фунтов. Но остаться я, а точнее, мы – не могли.

Сандро обнял меня.

– Сегодня я буду вести себя хорошо. – Он помолчал. Потом глубоко вздохнул, словно стараясь найти в себе мужество. – Как ты думаешь, папа будет счастлив, если я попытаюсь поплавать с Мэгги? Он порадуется?

Его плечики напряглись под моими руками.

Я наклонилась, чтобы ребенок не увидел, как глаза у меня наполняются слезами.

– Ты не совершил ничего плохого и вовсе не обязан делать нас счастливыми. Сделать друг друга счастливыми могут только сами мама и папа. – И, сказав это, тут же поняла, что очень долгое время никто из нас счастлив-то и не был.

Слезы все-таки полились из глаз на терракотовую плитку.

Сандро взял полотенце и вытер пол.

– Не плачь, мамочка.

Я попыталась улыбнуться, но сдерживаться больше не могла. Рассказывать Массимо, о чем я думаю, было все равно что открыть двери в птичник. Одно за другим чувства, еще недавно скромно мостившиеся на жердочке, не надеясь, что их выпустят, выпархивали, хлопая крыльями, на свободу, не уверенные, что выживут во внешнем мире, но готовые рискнуть. Да что угодно, лишь бы вырваться из клетки страданий.

Сандро похлопал меня по спине.

– Ш-ш-ш. Хватит плакать. Папа рассердится.

Да, так и будет. Но на этот раз мне было просто необходимо столкнуться с его гневом.

Я достала Сандро чистую одежду и оставила его переодеваться. Выходя из комнаты, посмотрела на бассейн. Вокруг еще никого не было. Идея через пару часов выйти к шезлонгам и, сдерживая эмоции, сделать маленькое объявление казалась далеко не такой осуществимой, как минувшей ночью.

Несмотря на мольбы Массимо, я пропустила мимо ушей все его извинения и оправдания: конечно, он с ней не спал; это было просто единение умов, обнаруживших множество точек соприкосновения, ну, может, чуть более близкое; Кейтлин так внимательно слушала, когда ему было одиноко и он впадал в отчаяние, а я была так далека, недосягаема, погружена в ребенка; потом общение вошло в привычку, а потом она сама заболела и нуждалась в Массимо, как никогда.

Бред сивой кобылы.

Я увернулась от его рук, тянущихся к моим, напоминая себе, что рано или поздно блестящая россыпь мужниных слов потускнеет, как серебряные подсвечники из благотворительного магазина. Массимо плакал исключительно из страха, что я раскрою его блеф и покажу всей семье, какой он на самом деле.

Я представила, как привлеку всеобщее внимание. Мэгги и Берил оторвутся от обсуждения прически Кейт Миддлтон в глянцевом журнале. Анна с хмурым видом остановит эксперименты с анаграммами для своего загадочного кроссворда. Нико захлопнет очередной фолиант об «идеальных растениях для кислых почв», сунув между страниц закладку. Все будут ждать, когда я объявлю меню дня, причем обязательно учту, что Франческа не любит помидоры, Сэм терпеть не может пармезан из-за «тошнотворного» запаха, а Нико не нравится баранина, разве только совсем постная. А я, значит, встану и объявлю: «Дорогие родственники, вы удивитесь, но мы с моим мужем, вашим сыном и братом, годами жили во лжи. И поэтому решили отдохнуть друг от друга…» Неужели я действительно готова увидеть, как ужасающее потрясение черной птицей облетает всех, крылом смахивая с лиц радость, веселье и предвкушение нового счастливого дня и погружая в общую яму горечи? А как же Сандро?

Плечи у меня поникли. Я помедлила, прежде чем войти в супружескую спальню. Интересно, удастся ли мне пережить проклятый отпуск и дождаться, пока мы вернемся домой, когда можно будет строить планы и готовиться без свидетелей.

Я открыла дверь, но осталась на пороге. Массимо натягивал штаны. Ни грамма жира не портило его идеальную фигуру. Я по привычке втянула живот, готовясь к очередному замечанию, высказанному под видом обычного разговора, но с примесью скрытых указаний, как мне себя вести, и угроз насчет того, что произойдет, если я этого не сделаю. Но вместо этого муж протянул ко мне руки, лицо его исказилось страдальческим выражением. Я сунула руки в карманы.

– Лара, я люблю тебя. Знаю, что не могу заставить тебя остаться, но, пожалуйста, не предпринимай пока ничего.

Я покачала головой.

– О какой любви ты говоришь, если позволял такое? Ты думал только о себе.

Я все же зашла в спальню, но придерживала дверь пяткой, чтобы она не закрылась полностью. Если муж вдруг набросится на меня, Мэгги и Нико в соседней комнате.

– Что я должен сделать, чтобы ты дала мне шанс загладить вину перед тобой? И перед Сандро.

Вырвавшийся вопрос: «Что ты предлагаешь?» – удивил меня саму, отдаленно напомнив о женщине, которой я когда-то была, – вела переговоры на работе, собирала информацию, прислушиваясь к чужому мнению, а не цепляясь за собственное. Мне не удалось сохранить последние фрагменты своей личности, и они исчезли под натиском Массимо, который постоянно втолковывал мне, кто я такая. Придется заново учиться независимому мышлению.

Лицо мужа меж тем прояснилось.

– Составь список всего, что ты хочешь изменить, и дай мне время до Рождества.

– У тебя было десять лет, Массимо. Наш сын ночью описался, после того как ты напугал его, бросив в бассейн, и мальчик всю ночь лежал в мокрой постели, боясь разбудить тебя, поскольку знал, что ты разозлишься.

Массимо провел пальцами по волосам, кудри упали на лицо, придавая ему бесшабашный вид, который мне так нравился.

– Прости меня. Я все делал неправильно, а в итоге потерял тебя. Как в пословице: что имеем, не храним, потерявши, плачем. Ты хотя бы до конца отпуска останешься?

Меня тянуло сказать «нет». Собрать сумку и бежать без оглядки, бежать подальше, туда, где лесть, раскаяние и хитрые доводы Массимо не смогут вернуть меня назад. Пора перестать верить, что он изменится. Я стояла, смотрела на мужа, и в голове проносились миллионы образов. Бокалы с шампанским, которыми мы чокались за здоровье, и керамические миски, которые он швырял в стену. Нежные поцелуи в губы и болезненные шлепки по руке. Его оптимизм и жизненная сила, которые освещали все вокруг, и его угрюмость, которая тяжело облепляла нас, словно мокрое полотенце. Лицо человека, которого я, несмотря ни на что, любила. Вместе с которым смеялась, когда он не заставлял меня плакать. Которым гордилась, когда мне не было за него стыдно. Которым восхищалась, когда не презирала его.

Попытки разобраться в мутном бурлящем потоке эмоций и выудить связный ответ нарушил крик: «Помогите! Помогите! Кто-нибудь!»

Я навострила уши, гадая, не Франческа ли с Сэмом возятся в бассейне, играя в одну из своих дурацких игр, когда один притворяется акулой, а другой – жертвой. Но крик становился все ближе и безумнее.

Я распахнула дверь и увидела Берил, которая, пыхтя, мчалась от бассейна, босая на одну ногу, высоко подняв длинную марлевую юбку.

– Сандро в воде без нарукавников!

Сразу все поняв, я побежала, не обращая внимания, что плотная джинсовая ткань шорт натирает бедра. Массимо стрелой полетел к бассейну, босиком по гравию. Я рванула за ним, путаясь в собственных ногах и все больше паникуя при виде двух оранжевых нарукавников, валяющихся на шезлонге. Массимо нырнул в воду прямо в одежде. Сандро лицом вниз скользил под водой в центре бассейна, рыжеватые волосы распушились вокруг головы, как лепестки одуванчика, но руки-ноги двигались. А может, их просто шевелила волна, ударившая о тело, когда Массимо рванулся к сыну. Я хотела закричать, но горло стиснул спазм. Массимо вытащил мальчика из воды, и Сандро безвольно повис у него на руке спиной вверх. Надо же, спина все-таки загорела, хотя я постоянно мазала сына сильным солнцезащитным кремом. И все равно кожа мальчика казалась бледной на фоне мужниной смуглоты.

– Массимо! Он хоть дышит? – Мой голос чиркнул по поверхности бассейна, скорее дрожащий, чем пронзительный. Никакой истерики, которая охватывала меня даже в те минуты, когда я, лежа без сна в ночи, только представляла разнообразные сценарии трагедии с ребенком. Ни бешенства, ни метаний, никаких попыток устроить сцену. Нечто куда хуже истерики. Раскаленный страх, будто из меня выкачали всю кровь, заменив кислотой, обжигающей вены и постепенно забивающей все органы, скапливаясь в последнем пристанище – сердце, в конце концов превратившемся в обугленный и пустой комок плоти, который не бился ради будущего, а лишь тосковал по прошлому.

Одной рукой Массимо держал сына, а другой греб, поэтому лишь сдавленно хрюкнул в ответ.

– Не знаю. Звони в скорую.

Я смутно осознавала, что Берил, топая и задыхаясь, спешит наверх, Мэгги кладет руку мне на плечо, Анна выкрикивает в телефон инструкции службе экстренной помощи, а Нико забирает Сандро у брата и укладывает боком на землю. Мой мальчик всегда казался таким легким, худеньким, почти бесплотным. Теперь его неподатливое, вдруг потяжелевшее тело заставляло мышцы Нико напрягаться, гнуло спину, наполняло пространство физическим напряжением.

Упав на колени и отгоняя бессвязные мысли – плитка теплая, это хорошо, мой мальчик не замерзнет, – я стиснула руку Сандро, пытаясь передать всю свою любовь, отчаянно внушая ему, что я здесь, чтобы ребенок почувствовал абсолютную силу материнской любви, которая непременно вытащит его из того туманного края, куда он ускользает.

Массимо нажимает ладонями Сандро на грудь. Вдувает воздух мальчику в рот. Кто-то сдавленно повторяет: «Давай, давай» – то ли я, то ли Массимо. Или это мои мысли вырываются в атмосферу, превращаясь в слова? Какие густые волоски у Массимо на тыльной стороне кистей. Крепкие, сильные пальцы мнут слабенькую грудку Сандро, желая вернуть его к жизни. Берил четким голосом, без обычной хрипотцы, считает интервалы, распоряжается. По воде скользит стрекоза, и я гадаю: неужели только это – радуга цветов, сверкающая на солнце, – и останется в памяти от того момента, когда умирал мой сын?

И вдруг очень тихий звук от Сандро. Настолько слабый, что непонятно, Сандро ли его издал, или это лопнул пузырь ужаса, сжимавший мою грудь. Потом резкое движение, голова мальчика дернулась вверх, и на грудь и брюки Массимо хлынули потоки рвоты. Муж не пошевелился, не отшатнулся. Просто поник плечами.

– Слава богу. Слава богу.

Сандро открыл глаза:

– Мама?

Я сделала вдох. Легкие жадно втягивали воздух, как будто раньше бронхи погрузились в зимнюю спячку, а я и не заметила.

– Мама здесь, зайка. Ты упал в бассейн. Но папа тебя спас. Теперь все хорошо.

Издалека донесся вой сирены.

Сандро несколько раз моргнул, щурясь. Потом сорванным голосом прохрипел:

– Я не упал, мама. Я пытался плавать, чтобы порадовать папу.