Послушная жена

Глава тридцать восьмая Лара

По возвращении в Англию Массимо оставался таким светлым и радостным, что казалось, будто человека, который гнул мне пальцы, едва не ломая их, спал с невесткой, шипел в лицо Сандро, пока глаза у мальчика не округлялись от испуга, я себе просто придумала, дабы оправдать решение уйти. После Италии мы словно решили ценить то хорошее, что у нас было, а не зацикливаться на плохом. Долгие годы мне приходилось то и дело напоминать себе, почему мы вообще когда-то соединились, и сомневаться в своих суждениях, действиях, даже в собственной личности. Но теперь, впервые за долгие годы, Массимо стал для меня прибежищем, а не источником страха. Мы гораздо больше времени проводили вдвоем. Берил всегда была рада посидеть с Сандро: «Да не надо никаких денег, мне только в удовольствие». Но Массимо каждый раз совал ей в руку пару двадцаток после того, как мы проводили вечер, вспоминая прошлое и планируя будущее: «Когда Сандро немного подрастет, давай устроим себе долгие каникулы и прокатимся по Италии», «Я могу пораньше уйти в отставку или сократить рабочую неделю до четырех дней, взять несколько дополнительных выходных и наверстать упущенное».

Однако после первой эйфории оттого, что мы все еще семья из трех человек, а не из двух, я почему-то разучилась заметать проблему под ковер. Никак не получалось взять и поменять жизнь, хотя новая выглядела весьма многообещающе. Я очень старалась, и Массимо разливался соловьем: «Дорогая, ты вернулась ко мне. До чего же мучительно было видеть тебя в таком подавленном состоянии. Надо было раньше начать тебе помогать», – но у меня из головы не шла мысль о его интрижке. И не абы какой, а именно той, которая гарантированно могла испортить жизнь всей семье. Пока тут не будет ясности, желание Массимо начать с чистого листа неосуществимо.

Мне требовались доказательства, что человека, который меня так пугал, не существует, что мы сами создавали обстоятельства, которые загоняли его в угол, превращая в устрашающего тирана, движимого одиночеством, страхом и бессилием. И вот, воодушевленная шампанским, вином и уютом нашей местной итальянской траттории, я набралась смелости устроить Массимо проверку, подняв темы, которые привели бы в ярость того человека, каким он был еще недавно.

– Ты так и не объяснил, почему завел роман с Кейтлин, – наклонилась я к нему, приготовившись к удару кулаком по столу. Но муж выглядел удивленным, словно вопрос действительно показался ему странным. И потянулся к моей руке.

А мне впервые с окончания отпуска захотелось сжать кулаки. Скрестить руки на груди. Выслушать правдивое объяснение. Испуг, заставивший меня цепляться за мужа после несчастного случая с Сандро, вера в то, что все остальное в жизни не имеет значения, отступали.

В теплице моего брака взошел крошечный росток негодования и бунта. А разговоры с Мэгги во время уроков вождения, которые я до сих пор хранила в тайне, обеспечили коктейль питательных веществ, ускоряющих рост.

Буквально накануне у нас с невесткой состоялся разговор о верности. Пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы от честности Мэгги у меня не отпадала челюсть.

Сплетая пальцы, она призналась: «Не пойми меня неправильно, я отнюдь не была ни ангелом, ни монашкой, а насчет мужчин, честно говоря, маленько сбилась со счета, хотя Нико, пожалуй, был последним из второго десятка. Но раз уж дала обет, так держи, верно? Иначе сиди на попе ровно и вышивай крестиком».

Мэгги была права. Не в том, чтоб вышивать крестиком, а в том, что двое заключают договор. А если не относиться к клятвам серьезно, то какой в них смысл?

Поэтому теперь мне требовались ответы.

– Как это началось?

Массимо уставился на стол.

– У нас был не роман в том смысле, как ты думаешь. Ты после рождения Сандро сделалась такой отстраненной, будто перестала интересоваться мной. Я чувствовал себя совершенно ненужным, а Кейтлин часто оказывалась рядом; она была единственной другой женщиной, которую я хорошо знал и у которой тоже был ребенок. Мы просто в какой-то момент перешагнули черту дружбы.

Разговор пошел более честный, чем за все минувшие годы, и мне стало легче, хотя половина из того, что муж поведал о событиях после рождения Сандро, меня потрясла. Случившееся годами пряталось где-то в дальних закоулках сознания, а теперь всплыло. Как я отказывалась вставать с постели. Как Массимо прибегал с работы, а Сандро истошно, причем не первый час, вопил в кроватке, а меня не было рядом.

Я сидела напротив мужа, в ужасе глядя перед собой.

– Мне казалось, что я сразу бежала к ребенку, как только он издаст хоть звук. Не выносила, если ему было не по себе. – Мы ведь даже ссорились с мужем из-за того, что я была слишком мягкой, не позволяла малышу «прокричаться».

– Ты ни в чем не виновата, Лара. Наверное, так уставала, что просто не слышала. – Массимо стиснул мне руку. – Мне следовало попросить на работе отпуск по семейным обстоятельствам. Но я слишком зациклился на мысли, что первым делом должен зарабатывать деньги. Типичное мышление охотника-собирателя. Хотя частенько я даже посреди дня мчался домой с работы проверить, все ли у тебя в порядке.

А для меня те дни тянулись бесконечно. Совершенно не помню, чтобы Массимо заходил домой в обед. Может, я просто валилась на кровать и засыпала, укачав наконец вечно орущего Сандро.

Зато помню, как входила-выходила Анна. Свекровь задерживалась ровно на то время, которое требовалось, чтобы вбить мне в голову, сколько женщин убили бы ради моей доли: «Никаких забот о деньгах, прекрасный дом, муж тебя обожает». Она нависала надо мной, поправляла на Сандро подгузник, совала нос чуть ли не мне в грудь, чтобы посмотреть, правильно ли я держу ребенка при кормлении, то стаскивала с него кофточку, то напяливала, вечно недовольная тем, как одет малыш, невзирая на погоду. Но если я просила ее посидеть с Сандро, дабы спокойно принять душ, не боясь, что младенец ухитрился вывалиться из кроватки, упал и теперь орет благим матом, свекровь то собиралась к дантисту, то ждала сантехника, то у нее в духовке пекся пирог.

Массимо меж тем продолжал:

– Мне очень хотелось создать с тобой семью. Но ты была несчастна, и меня это пугало. Я не знал, как справиться с проблемой. А просить помощи не позволяла гордость: я же видел Нико и Кейтлин с Франческой – идеальное семейство из трех человек, причем без всяких явных усилий.

Я не могла не поморщиться при упоминании Кейтлин, хотя сама же и спросила о ней. Слушая, каким одиноким и напуганным муж чувствовал себя после рождения Сандро, я поняла, что мы сами разрушали свой брак, сами создали условия, чтобы нашлась другая, которая утешит моего мужа, окружит вниманием и заботой. Пока я доводила себя до нервного истощения, считая любую детскую сыпь признаком менингита, терзалась, если ребенок отказывался есть любую пищу не из баночки, страдала, когда он выплевывал сделанное мной пюре из капусты и цукини, доказывая, что я никчемная мать, лишенная самого главного навыка – способности накормить собственного ребенка, Массимо был беспомощен и одинок.

Потом мне на ум пришла Мэгги и ее возможная реакция на слова Массимо: «А я бы не стала убиваться. Тоже мне страдалец! Всю ночь спит как сурок, а утречком ему секретарша подает кофе, который он успевает выпить горячим, потому что не надо бросаться к малышу. Да ты просто спятила, если позволишь ему под этим предлогом выйти сухим из воды».

Мэгги определенно сочла бы меня размазней – так она называла женщин, которые не ходят в паб в одиночку, не могут без мужа общаться с работягами и не имеют собственных банковских счетов. Я бы никогда не посмела признаться невестке, что Массимо только после возвращения из отпуска перестал перед уходом на работу оставлять мне десятифунтовую купюру и восстановил мои банковские карты.

Внезапно меня охватила ярость, как будто вены переполнились кровью и она искала слабое место, чтобы вырваться.

Вместо того чтобы искать поддержки у собственного мужа, Кейтлин украла моего. Красовалась в обтягивающем костюмчике для йоги, когда у меня живот чуть не до колен отвис. Еще и лекции мне читала, как важно укреплять мышцы тазового дна, хотя я с трудом сама чистое белье могла натянуть. И за моей спиной планировала свои поездочки в оперу с Массимо, ужины вне дома, вылазки в «Ритц». «Ритц»! А мне только к двум часам дня удавалось проглотить кусочек остывшего тоста.

Я искала у нее поддержки. И сейчас вспомнила, как пыталась не поддаваться отчаянию, поскольку все считали, что я должна быть счастлива, раз у меня есть ребенок. Пыталась пересилить стыд, что иногда смотрела на этот вопящий, дрыгающийся в кроватке комок и тосковала по возможности в воскресенье поваляться утром в постели, пообедать в роскошном ресторане – да где угодно, лишь бы поесть спокойно, а не сидеть в ежесекундном ожидании очередного вопля, который означает, что следующие два часа предстоит ходить туда-сюда, укачивая и поглаживая. Других знакомых мамочек у меня не было, поэтому я спросила у Кейтлин, как разорвать этот сводящий с ума порочный круг: накормить, переодеть, подремать, услышать плач, проснуться и все заново.

Кейтлин просто нахмурила брови и заявила:

– Не знаю, у меня таких проблем не было. С полутора месяцев Франческа спала всю ночь. Может, ребенку не нравится твое молоко. Или у тебя его мало. Попробуй дать Сандро рожок.

Не существовало такого понятия, как трудный ребенок, была просто никчемная мать. И Кейтлин, и Анна с отвращением морщили носы, пока я безнадежно тупила, лишаясь очередного слоя веры в себя, становясь все более беззащитной и уязвимой.

Одна мысль о лицемерии Кейтлин вызывала у меня желание швырнуть приборы на стол и убежать из ресторана.

– Но почему это продолжалось пять лет? Сандро успел пойти в школу, а я перестала принимать антидепрессанты и была в полном порядке.

Массимо размазывал вилкой остатки соуса на тарелке.

– Кейтлин уже заболела. И теперь сама нуждалась во мне. На самом деле это даже и романом-то не было. Мы просто поддерживали друг друга.

Мне хотелось забраться на стул и заорать: «То, что отнимало тебя у меня, когда я в тебе особенно нуждалась, и есть гребаный роман!» Но следовало дослушать мужа. Что бы он ни сказал, это будет лучше мыслей, которые продолжали тесниться у меня в голове.

Массимо то складывал, то разворачивал салфетку.

– Нико не мог смириться с ее болезнью. Ты же сама знаешь, какой он: и в лучшие-то времена не слишком общителен. Кейтлин боялась смерти, но пыталась не подавать виду перед Нико и Франческой. Ей легче было говорить со мной. Как с более непредвзятым.

Я пыталась проявить великодушие. Наверняка Кейтлин со страхом смотрела в будущее, которое целилось в нее из пистолета. Бог знает, каково ей было видеть своего ребенка и думать: а ведь я не доживу не только до значительных событий вроде окончания школы, свадьбы, рождения внуков, но и до мелких – дочку не позвали на вечеринку; заболело горло, придется срочно лечить; у нее очередная хандра «меня никто не любит». Да, но из их пятилетнего романа Кейтлин болела лишь последний год.

Я сама себе удивилась, когда заявила:

– Не знаю, смогу ли простить тебя.

Массимо откинулся на спинку стула.

– Мне было одиноко. Я скучал по тебе. Это не оправдание, но ты словно отрезала себя от меня. Знаю, ты мне не веришь, но у нас с Кейтлин не было секса. Да, мы обнимались и утешали друг друга, но без физического влечения. Мне нужно было с кем-то поговорить, и ей нужно было с кем-то поговорить, вот мы и нашли друг друга. – Он помолчал. – Как думаешь, Мэгги расскажет Нико? – И нахмурился, прикидывая вероятность и масштаб катастрофы.

Так и подмывало оставить Массимо повариться в мучительном неведении, но перевесило уважение к Мэгги, без колебаний несущей бремя малоприятного знания, гнева Франчески, несправедливых обвинений.

– Уверена, Мэгги так не поступит, к тому же ей ведь не известно, что роман у Кейтлин был именно с тобой. Да и вообще, если бы хотела рассказать, то уже рассказала бы. Хотя и твой брат, и племянница винят ее в том, что она выбросила шкатулку Кейтлин, Мэгги такая порядочная, что до сих пор пытается оградить обоих от знания о поступке предшественницы. – И я позволила обвиняющему «А вот ты…» безмолвно повиснуть между нами, словно густое, как горный туман, облако.

– Я вел себя ужасно, предал тебя. И теперь буду всю оставшуюся жизнь заглаживать вину. Но прошу, не разрушай нашу семью.

Я мельком увидела в витрине соседнего магазина отражение собственного лица: серьезного и решительного, а не привычно кроткого и пассивного. Лицо женщины, которой я когда-то была.

Оставалось лишь надеяться, что я смогу его удержать.