Послушная жена

Глава тридцать четвертая Лара

Бойкая болтовня Массимо о сюжете оперы и попытка даже поддразнить Нико тем, что Мэгги может предпочесть другого брата, свидетельствовали о том, каким умным он себя считал. Или какими бестолковыми считал всех прочих. Меня переполняла небывалая ярость. Вспомнился подаренный мне однажды «пирог дружбы»: кастрюля с закваской, бродящей и бурлящей, которую надо было регулярно подкармливать сахаром, мукой и молоком. Вот только мой гнев питали несправедливость, ревность и обида. Обычно я искусно маскировала свои чувства, стараясь сохранять спокойствие. Но когда Массимо с многозначительным видом поведал Мэгги о том, что будет происходить на сцене, желудок у меня скрутило так, словно бурлившая внутри горечь вот-вот выплеснется впечатляющим взрывом правды, осветив звездное небо фейерверком ругательств.

Анна подпевала солистам и дирижировала невидимым оркестром, сгибая и вытягивая пальцы. Время от времени она шипела на Сэма и Франческу, которые швыряли в публику клочки разорванной программки, а потом умирали со смеху, когда люди начинали оглядываться и искать, откуда сыплется бумажный дождь. Берил то и дело поглядывала на часы и совала Сандро ириски. Я была бесконечно благодарна, что она полностью на стороне моего сына. Нико выглядел так, словно его захлестнули волны воспоминаний; взгляд бегал по сцене, как будто каждая нота, каждый жест возвращали его назад во времени. Опера совершенно точно должна была напомнить ему о первой жене, о сотнях вечеров, когда музыка просачивалась в сад, наполняя окрестности волнующими нотами порушенной любви, разбитых надежд и преждевременных смертей.

Хорошо бы Нико так и не узнал, что́ сделала Кейтлин.

Что сделал Массимо.

Я не могла дождаться окончания оперы. И была не одинока: более половины нашей компании на финальных аккордах продемонстрировали куда большее оживление, чем на протяжении всего спектакля. Но Мэгги искрилась восторгом, пока мы шли обратно к машине, а я старалась заглушить чувство, что меня предали.

– Боже мой, это было потрясающе! – восхищалась она. – Не стану врать, поначалу опера показалась мне до смерти скучной. Но ты был прав, Массимо: актеры играют так, что сразу смекаешь, что там за история, хоть языка и не понимаешь. И костюм у главной героини просто невероятный. Интересно, какие там камушки, раз они так сверкают. А музыка, кстати, показалась мне немного знакомой, хотя бог знает с чего, я же никогда не слушала оперу.

И снова вопросы, наблюдения и соображения, как у записной зубрилы. И Массимо, уж конечно, не упустил возможность развернуть павлиний хвост: ну как же, главный носитель знаний, учитель, терпеливый толкователь. Мне хотелось встряхнуть Мэгги, сказать ей, чтобы не поддавалась, не покупалась на показной лоск, на этот слой «культурки», настолько тонкий, что малейшее раздражение, препятствие или возражение стирают его, обнажая отвратительное себялюбие и мстительность.

Когда мы подошли к машинам, Анна отмахнулась от детей:

– Нико, Берил, Мэгги, вы поедете со мной. Я больше не могу выносить их визг.

Сэм с Франческой забрались в машину дяди, и мой сын потребовал, чтобы Массимо опустил крышу:

– Помчимся, как Джеймс Бонд!

Сандро втиснулся рядом с ними, бледный и вялый, словно ему давным-давно пора было спать.

Массимо всегда водил лихо, резко нажимая то на газ, то на тормоз, но в этот вечер, переполненный тестостероном, он превзошел самого себя, сперва разогнавшись по окраинам, а потом, уже за городом, вписываясь в такие виражи, что машина едва не вставала на два колеса. Да еще и Сэм с Франческой его подначивали. В боковом зеркале с моей стороны то и дело мелькало лицо Сандро с распахнутыми в ужасе глазами, а волосы мальчика развевались во все стороны, как у спятившей марионетки.

В конце концов я не выдержала:

– Сбавь скорость! Не гони!

– Кто смеет считать мою жену жалкой трусихой? – крикнул Массимо, не оборачиваясь. Сэм требовал ехать еще быстрее, и Франческа поддакивала, хотя, по-моему, в ее голосе уже слышалась нотка страха. Но Массимо всегда твердил ей, какая она смелая, «крепкая, как старые ботинки, и решительная, как мать», а потом обычно уточнял: «В отличие от моего сына, непревзойденного слабака», так что из племянницы союзника не вышло бы.

Я вспомнила, как ездила моя мать: строго соблюдая скоростные ограничения, чуть склонившись вперед через руль к ветровому стеклу; идеальный пример водителя, всегда действующего по принципу «посмотри в зеркало, включи поворотник, потом крути руль».

И все же, когда грузовик вылетел на встречную полосу дороги с двусторонним движением, у мамы не было ни единого шанса. Массимо же нарушал все мыслимые правила, сверх меры превышал скорость, да еще бравировал, что, если мы врежемся, нас выкинет из машины и размажет по обочине, как яйца всмятку. Я умоляла:

– Хватит! Хватит! – Но Массимо только сильнее жал на газ, хохоча, когда шины визжали на поворотах.

Я вцепилась одной рукой в дверцу, а другую просунула между сиденьями, ища ладошку Сандро. Он ухватил меня за пальцы, и мы объединились в безмолвном ужасе.

Когда мы добрались до замка, футболка у меня под мышками была мокрой, а живот скручивали спазмы. Машины Анны, конечно же, еще не было. Со всей быстротой, на которую были способны дрожащие ноги, я подхватила заплаканного Сандро и взбежала по каменной лестнице. Уложив сына в кровать, я убрала волосы ему со лба и вновь предалась мечтам о нашей жизни в маленькой квартирке, где ему больше никогда не будет страшно.

Где больше никогда не будет страшно мне.

Потом быстренько прыгнула в постель, надеясь, что удастся притвориться спящей. Массимо, добираясь до спальни, очевидно, выпил еще пару рюмок. Снаружи в коридоре, полный дружелюбия, он перед Берил строил из себя крутого добряка:

– Если вам что-нибудь понадобится, что угодно, только свистните! – А потом хлопал по ладони Сэма: – Мой отважный маленький второй пилот.

Но едва оказавшись внутри, где толстые средневековые стены заглушали громовые раскаты его гнева, муж зашагал по спальне, пиная ножки кровати с балдахином.

– Ты выставила меня сегодня полным придурком. Значит, я не заслуживаю публичного одобрения жены за подвиги на сексуальном фронте? Бьюсь об заклад, они теперь думают, что у меня вообще не стоит. Господи, как же мне не повезло с женами! Одна, тупая корова, совсем не хотела детей, а другая родила дристуна с заячьей душой, а теперь не может снова забеременеть.

Если нарисовать сценарий наших отпусков, уверена, у Массимо он окажется одинаковым из года в год. Сначала понервничать из-за перерыва в работе. Потом громко повозмущаться, как надоело в очередной отпуск «торчать со всеми» круглые сутки изо дня в день. Ощетиниться на тех ближних, кто осмеливается иметь собственные потребности, желания и мнения, которые не вписываются в его шаблон идеального мира. В очередной раз пропесочить Сандро, которого муж считал жалким/бесхарактерным/плаксивым. Во всеуслышание заявить о разочаровании, что Сандро не такой «напористый и отчаянный, как Франческа». Поскандалить по глупейшему поводу. Извиниться, затихнуть на несколько дней. И наконец, заключительный взрыв, после чего следуют сплошное обаяние и уверения на обратном пути, что этот отпуск – один из лучших в жизни.

Я замерла в постели, готовая вскочить или оттолкнуть мужа, если потребуется. Разговоры с Массимо напоминали задание из викторины, когда в наушниках играет одна песня, а игрок пытается петь совсем другую.

Результат тот же – мешанина смыслов, – но без надежды на приз в конце. Я призвала на помощь всю свою храбрость.

– О сексе и речи не было. И я никогда ни с кем не обсуждала нашу сексуальную жизнь. Это ты решил во всеуслышание заявить, что у нас больше не может быть детей.

Я слишком поздно поняла, что совершила ошибку. Одну из многих. Осмелилась швырнуть в пространство обвинительное «Это ты…».

– Ты заставила меня почувствовать себя вот такусеньким, – рявкнул Массимо, сложив большой и указательный пальцы у меня перед носом.

Чаще всего в подобных случаях я просто помалкивала, позволяя мужу разглагольствовать, пока он не выдыхался. Но сегодня он жаждал ответа. Никакая другая реакция его бы не удовлетворила. Мне же совершенно не хотелось держать себя в привычной узде. У меня из головы не шло самодовольное, хвастливое выражение его лица, когда он объяснял сюжет «Пелеаса и Мелизанды»: «Женщина полюбила не того брата». Слов, которые обычно помогали мне разрядить ситуацию, нынче не нашлось. В груди клокотал гнев: ведь это же чистое везение, что мы вернулись домой живыми. Я умоляла Массимо сбавить скорость, а он с удовольствием играл на моем страхе. И подверг опасности нашего сына, не говоря уже об остальных детях.

Я села в постели.

– Сволочь ты. Полный придурок. У меня мать погибла в автокатастрофе. И после этого моя жизнь изменилась навсегда. А ты, желая покрасоваться, чуть не угробил и своего ребенка, и вдобавок чужих детей только потому, что твое тупое смешное эго обиделось, раз я не встала на улицах Сан-Джиминьяно и не проорала на весь белый свет, какой ты знатный итальянский жеребец в постели! – Я и сама вздрогнула от таких смелых слов, как будто их от моего имени выкрикивал кто-то другой, стоящий позади.

Массимо же, наверное, удивился бы меньше, если бы дама в ночнушке с рюшами на портрете у нашей кровати внезапно выскочила из рамы и набросилась на него.

На виске у него запульсировала большая синяя вена, словно дождевой червь, скользящий под поверхностью почвы. Муж открыл рот, втянул воздух, чтобы изрыгнуть ругательство пооскорбительнее и приструнить меня, но, потрясенный моим отпором, на секунду замер.

Потом не без труда выдавил:

– Да как ты смеешь…

– Смею что? Ругаться? Высказывать свое мнение? Возмущаться тем, что ты, большой, здоровый дядька, ведешь себя как гребаный бандит, с наслаждением запугивая маленького ребенка, собственного сына, пока тот не задохнется от испуга? Посмотри на себя. Амбал, размахивающий кошельком, шут, готовый всех развлекать.

Массимо поднял руку.

– Заткнись, сука тупая! Интересно, где бы ты была без меня. Думаешь, кто тебя продвигал на работе? Да ты бы никогда не поднялась выше копирования моих отчетов, если бы я не дергал за ниточки. Так и жила бы до сих пор со своим чокнутым папашей, а он бы пил воду из унитаза и жрал кошачий корм.

Внутренний голос призывал меня удержаться от последнего рывка. Иначе весь мой мир, каким я его знала, не просто содрогнется, а разлетится вдребезги. Но этот издевательский тон, эта грязная, оскорбительная насмешка над отцом стали тараном, сокрушившим остатки самосохранения, спусковым крючком.

Я свесила ноги с кровати.

– Вот только не надо мне говорить, где бы я была без тебя. Чудо, что я вообще выжила. Прости Христа ради, если я недостаточно благодарна, что такой обаяшка, такой душка, такой щедрый Массимо выбрал меня, ничем не примечательную старую деву. Но знаешь что? На самом деле никакой особой благодарности я не испытываю. Мне известен твой грешок. Даже толстая корова вроде меня в конце концов сообразит. Так вот, ты повеселился, а теперь моя очередь. Завтра утром, как только проснусь, приглашу твою маму на кофе. Усажу ее, закажу нам по чашечке латте и поведаю, как у ее драгоценного первенца был роман с женушкой младшего брата.

Я поставила ноги на пол. Вытерла губы и сглотнула, намереваясь, если муж хоть бы пальцем ткнет в мою сторону, заорать так, что витраж в часовне внизу разлетится на куски. В ушах стоял оглушительный шум – сердце грохотало, как паровоз. Пальцы напряглись, каждая косточка в ногах дрожала от прихлынувшей энергии, готовясь к действию.

Массимо стоял напротив меня, выпятив грудь, сжимая кулаки. Я взглянула на дверь. До нее ни за что не добежать. Но мне было почти все равно. На долю секунды я зависла между ощущением свободы и страданием, как будто лопнул давно наболевший фурункул, и первое облегчение заблокировало жгучую боль, которая непременно последует дальше. Я с вызовом смотрела на мужа, пытаясь задавить страх, уже заполняющий пустоту, где прежде обитали все похороненные чувства. Хотелось прикрыть голову, защитить лицо от этих рук.

Этих нежных, ласковых, порочных рук.

Затем Массимо жалко скорчился, по лицу потекли слезы, а темные кудри растрепались по лбу влажными завитками.

– Прости меня.