Растопить ледяное сердце

Глава 22

Герцог Райнхольд Микаель Линден

Аля обмякает прямо в моих руках, из-за двери раздаются крики и глухие стоны Вивьен, а я, кажется, впервые в жизни растерялся — слишком сумбурное, выбивающее из колеи выдалось утро.

— Ее надо уложить, — командует Хакон, приехавший с повитухой для подстраховки. — Неси ее на кровать. Что произошло?

— Не знаю, — огрызаюсь я. — Все было в порядке: она успокаивала Вивьен до прихода Лагерты, выглядела здоровой. А потом просто потеряла сознание.

— Не нравится мне это, друг мой, — мрачно замечает лекарь. — Слишком частые обмороки. Не может ли герцогиня носить под сердцем ребенка?

Внутри меня поднимается волна чего-то темного, а лед, кажется, сковывает сильнее мое нутро.

Ребенка? У Али может быть ребенок от другого? Не хочу в это верить. Но я не знаю ничего о ее жизни в том мире, откуда она пришла. Возможно, она была там счастлива, занималась сексом с другим и готовилась к замужеству, пока Темпус не нарушил ее планы.

Каждый раз, когда в судьбы вмешиваются боги, они ломают их, делают лишь хуже.

— Я не знаю, — честно отвечаю я, стараясь подавить темного зверя. — Она не говорила.

— Но это возможно в теории?

— Да, — произношу, словно чужим голосом.

Недопустимая глупость, но я поверил девушке почти сразу, стоило ей поведать мне правду. Сосуд истины — скорей формальность, с помощью которой я хочу подтвердить собственные выводы. В моей голове сразу же сошелся тот пазл, что несколько дней я старался собрать воедино, так и сяк выкручивая происходящие события. И я бы вряд ли смог собрать его, ведь слишком невероятной оказалась правда. Не слышал раньше, чтобы боги перемещали людей между мирами, хоть легенды и говорят, что они на это способны.

Теперь понятны и перемены поведения, потеря памяти и проскальзывающие несвойственные Альвине жесты, слова и поступки. Непонятной для меня остается лишь моя реакция на иномирянку. Бессмысленно отрицать действительность — Аля мне небезразлична. Именно к ней я пришел ночью, даже не переодевшись с дороги. Пика достигла невыносимая боль, которой растекался по моим венам мороз, выворачивая внутренности, а ноги сами привели туда, где ждало спасение. А Аля? Молча приняла, не спросив ни о чем. Просто была рядом, словно согревая меня изнутри, отводя боль своими изящными руками.

Почему это случилось? Как этой хрупкой девушке удалось разбудить во мне нечто новое, доселе незнакомое? И главное — что теперь делать? Я должен отпустить ее, позволить строить жизнь, как захочется. У меня был договор с Альвиной, но ее больше нет. А с Али я не имею права требовать выполнения обязательств.

Я должен руководствоваться разумом в этой ситуации. Следует дать девушке денег на первое время, помочь с обустройством в Рэгнолде и забыть ее. Она не заслуживает того, чтобы безуспешно пытаться пробить мой лед, пока сама не подчинится ему, потеряв всю свою внутреннюю суть.

Таково проклятие рода — мужчины не способны испытывать чувства, а их избранницы лишаются эмоций спустя некоторое время после брачного обряда. Этот нежный цветок не должен быть заморожен. Лучше пусть ненавидит меня, чем лишится своего горячего бьющегося сердца, открытого к окружающим.

Но отчего в груди появляется новая, непривычная для меня боль, когда я думаю об этом? Неужели это откликается мое сердце, которое, оказывается, способно что-то испытывать? Я не могу, не хочу отпускать от себя то единственное, чем начинаю дорожить. Как я могу добровольно лишиться той, что внесла настоящую бурю в мертвый штиль моей души?

Наблюдаю, как Хакон проводит свои манипуляции, пытаясь заставить себя выбрать верный путь. Я обязан пересилить собственное эго, выбрать то, что будет лучше для Али, перестать удерживать ее возле себя.

— Райнхольд… — слетает тихо мое имя с алых губ, а я, словно безумец, кидаюсь к кровати и аккуратно беру девушку за руку.

— Я рядом, Аля.

— Хорошо, — улыбается она, не открывая глаз.

Как я могу отпустить? Не могу, не хочу, не готов. Драуг побери!

— Хакон, что с ней?

— Я не знаю, — качает головой лучший лекарь королевства, — Кажется, это просто обморок, перешедший в глубокий сон. Ты побудешь здесь или вернешься к сестре?

Со стороны может показаться, что это нелегкий выбор, но для меня он слишком очевиден.

— Здесь, — отрезаю я, ложась на кровать рядом с Алевтиной. — Проследи, пожалуйста, чтобы с Вивьен все было в порядке и доложи, когда все закончится.

— Сделаю, — отвечает Хакон, наблюдая, как я осторожно устраиваю голову Али на своей груди. — Я вижу перемены в тебе, Райнхольд.

— Это плохо?

— Отнюдь, друг мой, — улыбается лекарь и тихо затворяет за собой дверь.

Алевтина

Распахиваю глаза, выбравшись из обволакивающей мягкой темноты, и сразу понимаю, что вновь лежу с герцогом в одной постели. Однако, это уже входит в привычку. Быстро смыкаю веки, делая вид, что еще не пришла в себя. Я не знаю, о чем говорить. Не хочу вспоминать произошедшее.

— Я видел, что ты проснулась, — тихо произносит Райнхольд. — Как себя чувствуешь?

Тяжело вздыхаю, понимая, что придется возвращаться в действительность. Вновь открываю глаза и поднимаю голову, сталкиваясь с внимательным взглядом мужчины.

— Все нормально, спасибо. Наверное, перенервничала.

— Хакон сказал, что с тобой все в порядке, — подтверждает Райнхольд. — Он задал вопрос, на который я не смог дать ответа.

— И какой?

— Твои частые обмороки не могут быть связаны с тем, что ты носишь под сердцем ребенка? — спрашивает герцог вроде бы совершенно спокойно, но ощущаю, как его тело напрягается в ожидании ответа.

— Нет, — отвечаю я уверенно. — Этого точно не может быть, не волнуйся.

— Хорошо, — кивает Райнхольд, заметно расслабляясь.

— Как Вивьен? — с тревогой задаю вопрос, садясь на кровати.

— Все в порядке. Родила прекрасного мальчика, — приподнимает уголки губ герцог. — Сейчас она отдыхает.

Облегченно выдыхаю, поняв, что все мои опасения были напрасными, навеянными горьким опытом прошлого.

— Расскажешь, почему тебя так взволновала эта ситуация? — непривычно мягко задает вопрос Райнхольд, присаживаясь на кровати позади и заключая меня в кокон объятий.

Колеблюсь несколько секунд, прежде чем начать.

— У меня есть сестра. Она родилась, когда мне было пятнадцать, — дальше становится сложно говорить, закрываю глаза, откидывая голову на сильное плечо. — Моя мама… Ей так же, как и Вивьен, стало плохо за столом во время обеда. Мы были в доме вдвоем, я не знала, что делать, а мама уверяла меня, что все в порядке. До вечера я просидела рядом, держа ее за руку, пока не заметила, что простыни под ней начали пропитываться кровью. Потом мама потеряла сознание.

Судорожно вздыхаю, вновь переживая тот страшный день, который стал началом конца для моей некогда дружной семьи.

— Я никогда больше не испытывала такого ужаса, — признаюсь я, когда мужчина сильнее сжимает меня в объятиях, даря нужную сейчас поддержку. — Врачи добирались долго, мама теряла кровь. В больнице ее увезли на срочную операцию, не давая никаких прогнозов. И мама, и сестра выжили, но… Сестра родилась с серьезными патологиями. А отец… Он сказал мне тогда, что это я виновата в болезни сестры. Что я должна была вызвать врачей раньше. И я знаю, что виновата… Из-за меня маленькая девочка каждый день страдает, испытывая сильнейшую боль.

Замолкаю, ощущая, как слезы катятся по щекам. Я никому и никогда не рассказывала о том дне, о лежащей на моих плечах железобетонным грузом вине.

— И мама, — провожу ладонью по мокрой щеке. — Она тоже сказала, что виновата я, отцу она почему-то представила совсем другую версию событий, в которой она корчилась от боли и не могла добраться до телефона, а я равнодушно смотрела на её муки, не вызывая врачей. Я сказала папе правду, но он поверил ей, а не мне. Я пыталась поговорить с мамой, но она настаивала на своей версии событий. Возможно, ей было так легче переживать боль, но я не понимаю, почему она так поступила в тот день. Моя сестра была желанным ребенком. Да, роды начались немного раньше срока, но мама ждала их. Зачем она тянула время, говоря, что ничего не происходит? Неужели не понимала, что делает хуже своему ребенку? Или у нее случилось какое-то помрачение рассудка?

— Аля, послушай, — говорит Райнхольд, поворачивая меня к себе. — Ты не виновата в том, что растерялась. Ты была еще совсем юной, доверилась словам родного тебе человека — матери, которая говорила, что в порядке. Если кто и виноват в том, что произошло, так это она и твой отец. Он должен был внимательнее относиться к здоровью беременной жены.

Всхлипываю и качаю головой.

— Но я могла догадаться, что ей плохо. Могла что-то сделать, но не сделала, — шепчу я, выпуская наружу всю свою боль, что горячими солеными каплями стекает из моих глаз. — Я должна была вызвать врачей еще днем, должна была догадаться. Я была не такой уж и маленькой, чтобы не понять…

— Не должна, — отрезает герцог и жестко добавляет: — Твоя мать — взрослая женщина, которая знала, что с ней происходит. Она должна была сделать это сама, связаться с мужем или попросить тебя о помощи. Вместо этого, она предпочла медленно убивать собственного ребенка. Легко внушить чувство вины юной девушке, которая просто оказалась рядом. Поверь, твои родители просто чувствовали себя легче, переложив на твои плечи груз собственных ошибок. Но ты не виновата в случившемся.

Подаюсь вперед, утыкаясь лицом в мужское плечо. Даже не пытаюсь сдерживать собственные слезы, пропитывающие белую рубашку. Я так долго корила себя за произошедшее. Закрылась от всех, считая себя недостойной любви, недостойной прощения. Мои родители развелись спустя всего год после рождения сестры. Отец довольно быстро пришел в себя, больше не упрекал меня в произошедшем, сосредоточившись на здоровье младшей дочери. Но мама…

Она все время словно тень ходила по дому, разговаривала со мной сквозь зубы, винила меня. Мама без сожалений оставила меня с отцом, переехав в другую страну. С трудом терпела наши редкие встречи, в то время как я продолжала тянуться к родному человеку. А в прошлом году мама попросту выгнала меня из своего дома, куда я приехала без предупреждения, соскучившись по ней и сестре. Это была наша последняя встреча, мама заявила, что я ей не дочь, и посоветовала забыть о ее существовании.

Так сложно было переживать все это внутри себя, не смея ни с кем поделиться мыслями, каждый день поедающими изнутри. Я всегда искала тепло и близость, понимание и поддержку, но не находила их, натыкаясь лишь на лицемерие, фальшь, затеянные ради выгоды. Очень дорого в моем мире продаются сплетни в желтые издания о семье одного из богатейших в городе людей.

Я пыталась быть идеальной, старательно улыбалась и выглядела счастливой на глянцевых фотографиях, но, в действительности, никогда не испытывала счастья, оставаясь одинокой, плененной чувством вины и раскаянием.

Не знаю, сколько времени мы сидим так. Райнхольд молчит, позволяя мне пережить все эти эмоции, выплеснуть наружу то, что годами томилось в душе. Мужчина только поглаживает меня по спине, целует в волосы и качает в своих руках, словно маленького ребенка. Постепенно успокаиваюсь, ощущая внутри себя какую-то легкость, кажется, на том самом месте, что долгие годы было сдавлено железобетонной громадой. Иногда очень важно просто выговориться внимательному слушателю и не увидеть осуждения в его глазах.

— Аля, извини, — произносит Райнхольд после того, как я окончательно успокаиваюсь, перестав всхлипывать. — Но мне придется оставить тебя. Я должен сейчас уехать.

Слышу сожаление в его голосе и удивляюсь, до чего оно приятно для моего слуха. Можно представить, что мой ледяной герцог искренне не хочет расставаться со мной, потому что ему и правда приятно мое общество.

— Мы едем проверять меня на сосуде истины? — спрашиваю я, вспоминая о планах на день, которые были нарушены неожиданными обстоятельствами.

— А ты хочешь?

Пожимаю плечами.

Я хочу, чтобы Райнхольд доверял мне, и пройду проверку, чтобы между нами не осталось лжи и притворства.

— Ты же говорил, что артефакт уникальный. Я не могу упустить возможности посмотреть на него, — слабо улыбаюсь я, окончательно переключившись с собственного прошлого на насущные проблемы.

— Тогда предлагаю поехать со мной в управление. Я решу несколько вопросов, проведу совещание, а после отправимся в хранилище.

— К тебе на службу? В тайную полицию? — недоверчиво переспрашиваю я.

— Почему нет? Ты же моя нареченная, должна знать все о моей жизни, — задумчиво говорит Райнхольд, наматывая на палец локон моих волос. — Решено. Собирайся, я зайду за тобой через полчаса.

В глазах мужчины появляется какая-то решимость, от которой мне становится слегка не по себе. Что он еще задумал?