Семен Пахарев

33

Петеркин быстро пошел в гору. До сих пор в уезде его знали только закадычные друзья да близкие приятели. Но Людмила Львовна сделала все, чтобы он сразу стал на виду. После его поездки в деревню он оказался в некотором роде местной восходящей звездой, в учительских кругах только о нем и говорили, и притом говорили с уважением, как о новаторе в школьном деле, как о надежде в сфере народного образования. Коко теперь всякий раз ловил Петеркина на подходе к столовой и норовил посидеть за столом вместе с ним, а вечером их видели в ресторане «Париж» у Бабая. Коко останавливал на улице всякого своего знакомого и восторженно тараторил:

— Ты читал ли в газете занятную штукенцию? Не читал? Здрасте вам! Про Петеркина… Голубчик, прочти: гвоздь сезона. Собрал на целый том актуальнейших материалов, подтверждающих самое наиновейшее течение в педагогике. Готовит доклад для всего города, а может, и выше. Будет чему у него всем нам, профанам, поучиться. Имей в виду, мы с Петеркиным — лей-перелей… Петеркин — башка! Что я хочу этим сказать? Я хочу этим сказать, что скоро он будет в фаворе. У кого? Умолчу. Ты знаешь, мы с ним вчера изрядно дербалызнули… в «Париже»… Щучья икорка… раки… какие раки! По аршину… То-се… До сих пор башка трещит. Да, ты слышал ли новую песенку? Шик! Портянкин привез из Москвы пластинку для граммофона… Сходи в «Париж»… Порадуй душу. Кстати, дай червонец, будь человеком.

И Коко, подражая граммофону, исполнял прямо на улице модную песенку:

Коко встряхивал белокурыми волосами, делал руками мощный спортсменский взмах в стороны и бежал дальше. В городе он заменял и Хлестакова, и Ноздрева, и Добчинского, и Бобчинского, и Репетилова, и Расплюева — сразу всех вместе.

Доклад о проведении показательного обследования деревни по «методу проектов» Петеркин делал в городском клубе для работников просвещения. Пахарев убедился лишний раз и был поражен, как виртуозно и вместе с тем эффектно умел Петеркин докладывать с трибуны, при полном отсутствии педагогических знаний и ясных задач школы. Выступление его было в самом деле внешне блистательным, неожиданным, сразу приковывающим внимание. И даже нашел искренний задушевный тон. Он начал так:

— В Индии отыскали двух девочек, которых вскормила волчица. Они решительно ничем не напоминали человеческих детей: рычали, ползали на четвереньках, лакали, как звери. И даже тогда, когда их поместили в людское общество, они не стали людьми: момент прививки им социального опыта был уже упущен. Значит, в воспитании человеческих качеств решающее значение имеет социальная жизнь… Со-ци-аль-на-я!

Он не давал ослабевать вниманию слушателей. Как только замечал в движениях ли, в глазах ли их признаки равнодушия, тут же пускал в ход крылатое слово, поучительный случай или даже острый анекдот и взрывал зарождающуюся усталость аудитории.

Говорил Петеркин безукоризненно правильно, литературно, хоть расставляй за ним знаки препинания. Он умел убеждать, внушать и доставлять речью эстетическое удовольствие. Это был блестящий оратор. Чувствовалась тренировка, выучка, семейная ораторская школа. Не суетился и не замедлял темп. И поведением, и голосом, и манерами создавал в зале дружескую и вместе с тем деловую атмосферу.

Молодые учительницы дружно захлопали, Петеркин им чуть-чуть поклонился и ответил глазами, не прерывая речи… Он смело переходил от одной проблемы к другой по заезженной дороге готовых формул вчерашних статей бойкого журнала.

— Сущность пионерской, комсомольской романтики в том, чтобы мальчики и девочки, делая что-то для общества, чувствовали себя очень счастливыми…

Тут молодые учителя и учительницы особенно ликовали…

В перерыв учительницы окружили его тесным кольцом и закидали вопросами. Проходя мимо Пахарева, Людмила Львовна, не поворачивая в его сторону головы, намеренно громко произнесла:

— Нашим всем, абсолютно всем, молодым педагогам нужно у него учиться, учиться и еще раз старательно учиться. Учиться и воспитанности, и принципиальности, и культуре учительского труда, и деловитости, и даже, не постесняюсь сказать, благородному советскому этикету.

Она пролетела мимо Пахарева как метеор, разбрасывая фейерверк искр возбужденной надменности.

После перерыва не было конца вопросам к Петеркину. Выходило так, что будто настоящее педагогическое дело в городе началось только с поездки Петеркина в деревню. Пахарев сидел в углу на задней скамейке и не пропускал ни одного слова выступавших, но сам не задавал вопросов. Все хвалили Петеркина (именно его, а не школу, в которой он работал, не коллектив, который организовал ему поход), и в этом Пахарев видел очевидный подвох и его подстрекателей.

Потом выступил сам Арион Борисыч. Он повторил оратора на своем нудном, отрывистом, корявом языке, изобилующем канцелярскими штампами, заезженными оборотами, которые он произносил лающим голосом везде и по всякому поводу без риска впасть в уклон. Его молча, напряженно слушали, опустив книзу глаза.

— «Метод проектов», сами видите, так сказать, самый передовой метод для выработки правильного мировоззрения, и вообще, вот так-то оно… Как говорится, первая наша задача — приучить детей к самостоятельности, чтобы ребенок сразу и во всех смыслах встал на классовую точку. Вот был я в одной школе, и что слышу, отвечает ученик: «Октябрь сместил царя!» Я цап-царап учителя. «Кто сместил царя?» — «Народ!» — «Конкретно?» — «Партия». — «Какая партия?» — «Наша!» — «Дылда, — говорю ему, и при всем классе, для вразумления, — путаешь Октябрь с Февралем и ученикам мозги засоряешь… так, пожалуй, и Керенского выдвинут в герои…» А в другой школе я услышал, что в Октябре отменили крепостное право и дали в загривок помещикам. Слаба разъяснительная работа. Учителя робко перемигивались, обменивались улыбками, тихонько посмеивались, но никогда не задавали Ариону Борисычу вопросов: он не любил этого. На этот раз он распространялся особенно долго и делал непристойные намеки в адрес тех, которые, окончив советские вузы, вообразили себя «умниками» при своем верхоглядстве и преступно медлят с переходом на новейшие методы обучения. Всем было ясно, в чей огород кидал он камешки, все оглянулись в сторону Пахарева. Заметил это и сам Арион Борисыч. Бросил жесткий взгляд на Пахарева и брякнул в его сторону:

— Правильно реагировать на критику надо… Глубже вникать в детали школьного дела… Внимательно прислушиваться к голосу масс… Вон в одной школе спорят девочки: мещанство танцы или нет. А всем давно ясно, что это мещанство, да еще махровое.

Арион Борисыч был кровно убежден, что за его спиной стоит масса и он говорит, как и Петеркин, только в интересах масс и от самых передовых, сплоченных и сознательных масс.

— В анкете Петеркина найдена гениальная формулировка, вопрос детям: «Что надо изменить в сегодняшних порядках?» Через эту формулировку увидишь сразу всю душу школьника. Ребята охотно на это откликнулись. И как откликнулись, вот послушайте: «Уничтожить кулаков!», «Посадить хулиганов!», «Как можно скорее делать революцию в мировом масштабе», «Улучшить кооперацию», «В церквах сделать клубы». А? Каково? Это — исторический документ! Спасибо тебе, Петеркин! Драгоценный материал ты собрал! Партия тебя не забудет, она тебя с лихвою отблагодарит!

Тут все оглушительно захлопали и хлопали долго, не давали Ариону Борисычу дальше продолжать. Это была стихийно выработанная тактика учителей. Когда Арион надоедал, все вдруг принимались неистово хлопать и до той поры хлопали, пока он, тронутый этим, не начинал хныкать, вынимал платок, прикладывал его к глазам и, умиленный, растроганный до слез этой бескорыстной и очевидной преданностью учительских масс, скромно садился на место. Но сегодня это учителям не удалось. Он распалился настолько, что хлопки только воодушевили его, и он продолжал:

— Анкетный материал Петеркина как нельзя лучше выявляет здоровые идеалы наших школьников и является источником для многих педагогических выводов. Ну-с, хорошо. На основании их будут созданы капитальные и фундаментальные ученые труды. Н-да! Дети явно живут современностью… Еще я коснусь одной важной темы.

В этом месте слушатели начали возиться, покашливать, сморкаться, вздыхать, кто полез за платком в карман, кто переложил ногу на ногу, но Арион Борисыч только еще перешел к тому, что нужно делать теперь в школе.

Все тут же повскакали с мест, зашумели, стараясь дать знать докладчику, что всем ясно и вопросов не будет, что всем давно хочется домой. Кто-то хлопнул жиденько, и вдруг грянул гром аплодисментов, и Арион Борисыч занес в книжечку этот случай: вознаграждение масс за усердие его в службе и внимание к актуальным вопросам.

Выйдя из клуба, Пахарев слышал в темноте ночи все еще не смолкающие голоса возбужденных учителей. Обсуждался весь комплекс вопросов, поднятых на вечере, а также давалась оценка докладов и выступлений…

— Все-таки Петеркин прав, — сказал кто-то. — Учитель должен знать человека во всех отношениях.

— Это общее место, — ответили ему, — что человек становится личностью только в обществе других. Открыл Америку. И это каждый раз, и, заметьте, ничего больше… Целый год… Формулу заучили даже школьники, а воз и ныне там…

— Какая масса новых модных имен гуляет по страницам наших журналов: Дьюи, Стенли Холл, Фребель, Монтессори, Паркхерст… А все смутно, ничего в волнах не видно…

— Неужели нас всех в деревни погонят теперь и заставят обследовать крестьянские хозяйства?

— А какой стиль, мама моя… Как научился: «Ученик это не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь…»

— Новомания… Долго ли она продолжится… По-моему, не больше двух лет. Я заметил, что увлечение каждым методом или новым приемом обучения вообще продолжается два года. И проходит такие этапы: первый год восторгаются и лихорадочно его с помощью начальства насаждают. Второй год охладевают, разочаровываются и наконец признают неподходящим… Начинается следующая новинка… У меня ничего не осталось от этих нескончаемых методов, которые меняются каждый год, кроме испуга… И снятся мне только Дальтон-план, комплексные задания, лабораторные занятия… Но страшнее «метода проектов», братцы, ничего еще не испытывал… Мне как биологу довелось осуществить проект об оздоровлении городского сквера. Прежде всего ребята гонялись за козами, которые обдирали кору на деревьях. Это им очень нравилось, особенно война с домохозяйками, которые выпускали коз в сквер на кормежку. Тут ребятам помогла милиция… Ну, думаю, это не так страшно. Разбили дорожки, посыпали песком. Сквер стала посещать публика; но появилась бумага на газоне, окурки, коробки… Что делать? Урны поставим! Ходил на заводы, просил сделать урны… Все это, конечно, не входило в проект, но сам проект входил во все. Сделали урны, расставили… Но — тревоги еще больше стало: урны поставили, но окурки бросают рядом, а урны пусты… Теперь развешиваем плакаты: «Мусор бросайте в урны». Ну скажите на милость, когда это кончится? Да и следует ли вешать плакаты, чтобы мусор бросали в урны в скверах. Ведь так мы можем до того дойти, что будем вывешивать плакаты: не кусайтесь, не мочитесь в публичных местах, не спите на дорожках, не хватайте проходящих за икры… и за ляжки.

— Мои школьники вывесили на дорогах плакаты: «Курица несла 80 яиц в год. Она должна нести 170».

— И добились от курицы этой цифры?

— Кто знает? Ведь курицы не умеют читать…

— А отчет педсовету написал?

— В отчете-то все, как у Петеркина, в ажуре… Да что отчеты, завуч лучше меня все это знает… Но ведь и ей надо выкручиваться. Она хоть и фальшивому, но рада отчету. Все-таки заслон от всяких возможных нападок Ариона. Арион теребит: «Вот так, и только так».

— Вот и со мной такая же история, — заговорил учитель, который по заданию уоно осуществлял проект очищения колодца от мусора. — Я говорю Ариону: «Вот соберу ребят, устроим воскресник и колодец приведем в порядок…» Куда там! «Это не по форме. Собери педсовет, разработай проект, обсуди с учениками, чтобы учителя вокруг него колдовали, тогда можно очищать колодец». Проект составляли всем классом около месяца, а осуществляли один день…

Учителя принялись препираться и препирались точь-в-точь, как школьники: каждый норовил смягчить свои грехи, подсластить выражения, произнесенные с трибуны, в которых особенно сказалось заискивание перед Арионом, каждый торопился оправдаться перед всеми здесь, хотя и видел неловкость этого приема и недобросовестность побуждений.

«Какие по-человечески ясные и хорошие разговоры они ведут между собой, в противоположность своим только что сделанным выступлениям на совещании, где все они говорили нудные, казенные и пошловатые сентенции, набившие всем оскомину», — подумал Пахарев.

Придя домой, он стал размышлять о том, что произошло. Ум Пахарева не был очень подвижный. Реагировал он на все не быстро, но зато основательно. Пахарев не доверял непосредственным впечатлениям, к эмоциям относился критически и часто осуждал то, что ему нравилось. Речь Петеркина ему нравилась своей стройностью, логичностью, литературным блеском. Однако, чем больше он анализировал ее, тем все глубже сомневался в искренности докладчика, в его нарочито ходячей в ту пору педагогической фразеологии, которой щеголяли краснобаи просвещения.

«Речь была тонко замаскированной саморекламой — самонадеянность так и прет, — решил он. — Чья-то рука направляла все это».

Он вспомнил надменное лицо Людмилы Львовны с пылающими глазами.

«Да, это ее направляющая рука. Ох эти доклады! Все произносили фразы о новой школе, все цитировали классиков марксизма, но, когда принимались преподавать или руководить школой, получалась неразбериха, нервотрепка, суета, заседательство, взаимные попреки в идеологической незрелости. Злое препирательство, борьба мелких самолюбий, сведение счетов, мелкая месть, попытки спрятать концы в воду. Но вот что самое обидное было в этой суматохе. Выявлялись маленькие вожаки от прожектерства, наглые теоретики, они задорно и громко всех учили, разъезжали по стране, делали шумные доклады, экспериментировали, портя детей, издавали брошюры, книги, журналы, и это была все та же вредная суета и видимость серьезного дела. Общие фразы, — решил он, детально анализируя каждый кусок доклада Петеркина и общую мысль. — Какая общая мысль? Да ее и не было. Букет красиво подобранных, эффективных фраз на заезженных путях, банальных представлений и теорий. Нельзя же всерьез говорить учителям избитые общие места: что социальный опыт важен, что необходимо обучать труду…»

Всех труднее было той школе, которой руководил Пахарев. Ни лжи государству, ни лжи себе Пахарев допускать не мог. Он хотел искать новых методов не за счет потери знаний и разрушения школы. Он должен был при этом выправлять консерватизм стариков и сдерживать «леваков» вроде Петеркина… Он находился между двух станов.

С тяжелой головой проснулся он утром и спустился к хозяйке на кухню умываться и увидел Варвару. Она сидела за чаем и, увидя Пахарева, вся встрепенулась.

— Проснулся, касатик? А тута мы про тебя судачили. Негоже, мол, молодому да красавцу такому едину быть. А невест сколько в городе, табунами ходят, хнычут, женихов ждут. Поговори с нами, касатик.

— Занят, Варвара, не до невест…

— Ой врешь, ой лукавишь, парень. Холостой — полчеловека. Одному спать — и одеяльце не тепло.

В школе он призвал Женьку и посмотрел его анкеты. Цифры везде были проставлены рукой Петеркина. На перемене, поговорив с учениками, он выяснил, что сам Петеркин просидел весь день обследования деревень в сельсовете и, в сущности, самих крестьян даже в глаза не видел.

Пахарев не мог превозмочь искушения самому во всем убедиться и съездил в обследованное школьниками село. Он приехал оттуда совершенно потрясенным.