Семь незнакомых слов

13. Встреча в августе

Она позвонила в начале августа — так же неожиданно, как и покинула подножие парашютной вышки. Я часто думал о ней и впервые в жизни с нетерпением ждал окончания лета — чтобы золотым сентябрьским днём подкараулить её возле учебного корпуса университета и возникнуть лицом к лицу с небрежным: «Привет, ты куда пропала?»

Обрадуется? Смутится? Притворится, что впервые видит?

С Димкой и Васей мы перебрали, кажется, все возможные причины её непредсказуемого исчезновения и ни к чему не пришли: чем больше версий становилось, тем трудней было остановиться на какой-то одной.

История с Вероникой произвела на моих друзей сильное впечатление, и в тот вечер мы, празднуя, выпили две бутылки «Мерло». Эффект усиливался тем, что от меня подобных подвигов никто не ждал: считалось, первым из нас троих экзистенциальный рубеж преодолеет Шумский. В отличие от нас с Димкой у него уже три месяца была подруга — наша рыжая одноклассница Олька Суханова, единственная в классе девчонка ниже Васьки ростом (сантиметра на полтора). Вася не вдавался в подробности, чем они занимаются наедине, но не скрывал: главного они ещё не сделали и в ближайшее время вряд ли сделают (не по его вине, конечно).

Теоретически и Димкины шансы котировались выше моих — у него, по крайней мере, была потенциальная невеста. Зёма не считал нужным даже знакомиться с ней, но у него всегда имелась возможность передумать. Невесту Димке подыскал его дедушка. Самый старший Зимилис опасался, что Зимилис-самый-младший, возмужав, по молодости лет может выкинуть номер — влюбится и женится не на еврейке, и потому решил загодя взять этот важный вопрос под личный контроль. Достоинство невесты заключалось в том, что она происходила из интеллигентной еврейской семьи, связанной с искусством — вот с ней Димка и не спешил знакомиться (когда Зёма поступил в Киевский университет, дедушка тут же нашёл ему другую невесту — статусом повыше, из семьи медиков, но на ней Димка тоже не женился).

В то лето мы почему-то полюбили проводить вечера на крышах окрестных домов — в гуще городской суеты и в то же время поднимаясь над ней. Иногда брали с собой бутылку или две лёгкого вина и батон хлеба для закуски. Наверное, нам казалось, что обсуждение наших немаловажных дел требует уединённости. Так было и в тот раз. Я дождался, когда бутылка дойдёт до меня, как бы между прочим сообщил: «Да, забыл сказать: я стал мужчиной» и примкнул губами к бутылочному горлышку. Делая медленные глотки, я чувствовал, как друзья не сводят с меня глаз, словно хотят обнаружить видимые изменения в моей внешности. Вася удивлённо приоткрыл рот, у и него задёргалось правое веко, Димка скептически склонил голову набок — так он пытался скрыть изумление.

— Что-что?!

— Когда это ты успел?

Я солидно кивнул.

Примечательно, что они сразу поверили — ни на секунду не подумали, будто я всё сочинил.

— Молоток!

— Обалде-е-еть!

Друзья стали хлопать меня по плечам, а потом потребовали подробного рассказа. Я рассказал, умолчав о немаловажной детали — о том, что увидел Веронику ещё на кафедре, и что она знает, кто мой отец. Из моего рассказа следовало: мы познакомились в студенческой столовой, случайно оказавшись соседями по столику, а там — слово за слово…

— Фантастика, — Шумский ошеломленно вертел головой, рассматривая меня с разных ракурсов, — просто фантастика…Вот так сразу? Через час знакомства? Чем ты её так обольстил? Как?!

Я скромно пожимал плечами, заставляя думать, что всё дело в моей личной неотразимости.

— Вот так на старости лет получаешь сразу два сюрприза, как вам это понравится? — Димка заговорил с модуляциями бабелевского персонажа. Для него родным языком был русский, но иногда он любил притворяться старым евреем (как, например, его дедушка), для которого родной язык идиш. — Ты же никогда не был казановой, — Зимилис недоуменно развёл руками, — что произошло? Откуда взялся этот герой-любовник?

— А какой второй? — я польщённо улыбнулся. — Сюрприз?

— Второй: тебе ничего нельзя поручить, ты под конец всё испортишь! — Димка возмущённо вознёс руки к небу. — Мы с Шумом думали: у тебя котелок варит, а он совсем не варит… Зачем ты оставил мадмуазель и полез на ту вышку? Ты что — десантник?

— Да откуда ж я знал? — досадливо отмахнулся я. — Просто захотелось…

— Нет, но — зачем?..

Димка счёл делом своей профессиональной чести провести заочный психоанализ Вероникиной души и тонкими линиями набросать её психологический портрет. Он заставил меня вспоминать подробности — разговоры, Вероники интонации и выражения лица. Скрестив руки на груди и ухватив себя за нижнюю челюсть, он, прозревая тайное, понимающе кивал, задумывался, иногда переспрашивал: «Значит, она так и сказала про себя: эта гадкая Вероника? Угу, понятно», «Значит, она сказала, что жалела тебя? Угу, понятно».

— Судя по всему — у неё строгие родители, — изрёк он, наконец, значительно проведя рукой по своей кучерявой шевелюре.

— Причём тут родители?

— Как это причём? Родители задают поведенческий тип, а Фрейд вообще считает…, — Димка поведал нам про комплексы Эдипа и Электры, о которых мы понятия не имели.

— Давай наваляем этому извращенцу, — предложил я Васе, кивнув головой на Зимилиса.

— Ага, — согласился он.

— Я вас умоляю, — Димка смотрел на нас снисходительно, — к вашему сведению, тупицы, Фрейд давно умер. Как вы ему собираетесь навалять?

— Зёма, — сурово произнёс Шумский, — ты иногда такое скажешь — блевать охота! Убить отца, переспать с матерью… Ты лучше ничего не мог придумать?

— Извращенец, — повторил я. — Вот сюрприз так сюрприз: мы и не знали, какой ты извращенец!

— А что я такого сказал? Только то, что Вероника слишком быстро тебе отдалась, а ты её оставил наедине с не радужными мыслями. О чём, по-твоему, она стала думать, когда ты полез наверх? «Ай да я, какого парня охмурила?» Обломайся! Она стала думать: этого типа я ещё вчера знать не знала, он мне цветов не дарил, по киношкам-кафешкам не водил, про любовь не говорил — на фига же я ему дала? И что он теперь обо мне подумает — что я готова дать первому встречному?

— Вот-вот, — Вася, соглашаясь, закивал головой. — Часок покатал на лодке и нате-бросьте — поволок в сосны. Мы с Зёмой тоже умеем грести, но нам прекрасные незнакомки почему-то не предлагают посмотреть их грудь. Несправедливо, верно, Зёма?

— Думаю, твоя Вероника — эмоциональная и, так сказать, увлекающаяся натура, но у неё сильно развиты понятия «правильно-неправильно». Сначала она поддалась порыву, а потом вступили в силу социальные установки, связанные с воспитанием, и она стала себя корить за нравственное падение, въезжаешь?

— Ну, въезжаю, — сказал я. — Дальше-то что?

— Она просто сбежала с места преступления — как все преступники. Ты же понимаешь, это не я так говорю «место преступления», это она так подумала.

— Нет, я про то, что ещё дальше — она теперь не захочет со мной видеться, как думаешь?

— Не знаю, — Зимилис сочувственно вздохнул, — у меня мало информации. Если бы я сам мог поговорить с ней хотя бы полчаса, тогда можно было сказать точней. Вообще-то преступников иногда тянет на место преступления, но не уверен, что твоя Вероника относится к такому типу людей.

— Так думаешь — нет?

— Всё может объясняться совсем по-другому, — утешил меня Вася, — гораздо проще. Вдруг ей в туалет сильно приспичило, а тебя она ещё стесняется, чтобы сказать. Или ей не хотелось, чтобы ты её до дома провожал.

— Почему?

— Откуда я знаю! Может, она живёт в таком районе, что тебе на обратном пути могли накостылять? Всё может быть...

Мы строили догадки ещё несколько дней. Втайне меня страшила одно предположение и, наконец, я решился его озвучить:

— А вдруг… вдруг ей не понравилось?

Вася с Димкой переглянулись. Они не знали, что сказать.

— А сам ты что думаешь?

— Как чувствуешь?

— Не знаю, — помялся я, — я ничего такого не заметил. Но вдруг?

— «Вдруг» — не считается, — убеждённо сказал Вася. — Не накручивай себя.

В начале августа мы всей семьёй по обыкновению собирались в Балабановку, на море.

— Это тебя, — мама передала мне телефонную трубку и, намекая на всё сразу и ни на что в отдельности, сообщила отцу: — Это уже не твои любовницы. Уже — его.

Отец, как бы соглашаясь, развёл руками и философски вздохнул.

— Смешно, — признал он. — Это ты смешно сказала.

Я чуть свысока хмыкнул, но, услышав голос Вероники, поспешно повернулся к родителям спиной.

— Привет, — произнесла она немного нараспев. После короткой паузы последовало поясняющее: — Это я.

— Привет! — я заторопился, словно связь в любой момент могла прерваться. — Ты куда пропала? Ты где?

Показалось, она вздохнула с облегчением.

— Как дела?

— Дела? — переспросил я. — Нормально. Да что дела… Ты где?..

— Здесь.

Мы договорились о встрече — через час, в парке Победы.

Мать провожала меня взглядом «Ну, вот: я так и знала».

— Только не допоздна, — предупредила она. — Ты ещё вещи не собрал.

По пути я лихорадочно сочинял оправдательную речь. Мне предстояло признаться: в прошлый раз я слегка завысил свой возраст, но в этом нет ничего страшного, потому что… потому что… Эту речь я собирался обдумать в тонкостях и довести до блеска к сентябрю. А она понадобилась раньше.

На углу парка Победы я купил у торговцев цветами букет астр и встал у Триумфальной арки, под часами. Место оказалось неудачным — слишком жарким. Часы на арке показывали четыре часа дня, солнце пекло, а раскаленный асфальт площади Победы ещё больше поддавал жару. Я курил и нервно смотрел по сторонам.

Она появилась — в лёгком цветастом платье и с прежней косичкой. Я пошёл навстречу и с ходу попытался поцеловать: в последний момент Вероника подставила щёку и легким движением высвободилась из объятий.

— Пойдём куда-нибудь сядем, — сказала она, принимая букет, — в тень, здесь невозможно разговаривать.

— Куда ты пропала? — задал я всё тот же вопрос. — Я тебя часа два потом искал.

— Никуда не пропала. Лучше ты рассказывай: как твои успехи? Поступаешь в университет?

— Э-э… видишь ли, в чём дело… Короче говоря… Понимаешь, тут такое дело…

— Ладно, не мучайся, — сказала Вероника, не глядя на меня, — я всё знаю.

— Что «всё»?

— Сам знаешь, что.

— Откуда?

— Оттуда. Вспомнила. Когда ты вышел с кафедры, Вера Сергеевна спросила твоего отца, в какой класс ты перешёл, он ответил — в десятый. Потом ты сбил меня с толку, сказал, что поступаешь в университет. А у вышки я вспомнила. Понятно?

Мы вошли в тенистую аллею, нашли свободную скамейку. Вероника положила пионы себе на колени. Она упорно не смотрела на меня.

— Вот, оно что!.. — протянул я. — А я всю голову сломал… Так ты поэтому ушла?

— Ты меня обманул.

Видимо, Вероника тоже готовила речь — только обвинительную.

— Ну… в общем…

— Ты хоть представляешь, как я себя чувствовала?..

Дальше у неё пошло без запинки: я даже не представляю, как гадко она себя потом чувствовала — обманутой, использованной, как будто её обокрали; она мне поверила без всякой задней мысли, университет мне показывала, а я её обхитрил, как маленькую, да ещё так досадно: я же с самого начал показался ей моложе семнадцати, остаётся только удивляться, как она не догадалась, что я прибавил себе возраст; к тому же я сразу показал себя обманщиком.

Когда она говорила, её лицо раскраснелось, она не смотрела на меня и только увлечённо кивала головой в такт своим словам, словно заучивала стихи.

— Но это ещё не самое плохое, — произнесла она, немного отдышавшись.

— А что… самое плохое?

Самое плохое заключалось в том, что Вероника при всём, при том — при том, что я её обманул — она же и чувствовал себя виноватой, ужасно виноватой: совратила школяра.

— Надеюсь, ты никому… не рассказывал? — спросила она неожиданно.

— А кому я мог рассказывать? — я попытался рассмеяться.

— Ну не знаю, кому… родителям, например.

— Ты с ума сошла? — возмутился я. — Кто ж о таком родителям рассказывает?

— Сама не знаю, что на меня тогда нашло. А тут ещё ты… с этим своим…

— Чем?

— Чем-чем… цветочком аленьким… В общем, так, солнышко, то, что произошло, нам обоим лучше забыть. Больше этого не будет. Обещай мне, что забудешь.

— Вот ещё! С чего вдруг?

— Потому что ты должен. Ты меня обманул. И если ты джентльмен… ты — джентльмен?

— Ничего я не должен. Ни-че-го.

Должно быть, на меня подействовала горячность, с которой Вероника произносила свою обвинительную речь. Я тоже заговорил горячо и даже слегка разозлённо. Меня понесло. Я рассказал, как мельком увидел её на кафедре, а потом минут сорок просидел под каштаном, надеясь увидеть ещё раз, потому что она мне понравилась, очень сильно понравилась, устраивает такое объяснение? А потом, как я пал духом и пошёл в столовую, и это было чудо, когда она тоже потом туда пришла, и мы в результате познакомились, настоящее чудо, никак не меньше. Потому-то я и удивлялся, что она не хочет идти в парк, когда чудо уже произошло. Да, я её обманул, но не такой уж это был большой обман, просто я выдавал желаемое за действительное, с кем не бывает.

Всё это я выпалил, не глядя на Веронику, а только чувствуя правой щекой её взгляд.

— Ты хочешь сказать, что… влюбился в меня с первого взгляда?

Я пожал плечами.

— Какие замечательные цветы, как приятно пахнут! — Вероника поднесла букет к своему лицу. — Спасибо, солнышко, я люблю астры! — она потрепала меня по руке. — И не сердись, что ты как ёжик?

— Ты же говорила — чижик.

— Чижики добиваются и хорохорятся, — объяснила она. — Зайчики — трусливо убегают, только речь заходит о чём-то серьёзном. А ёжики — выставляют колючки и обижаются.

— Я не обижаюсь.

— Обижаешься, я же вижу. Знаешь, — сказала она неожиданно, — я Кафку читала…

— Да ну, — хмуро удивился я. — И?

— …мне всего на два дня дали — его давно не издавали, в библиотеке не найти. Ты не читал? Почитай, гениальный писатель, ни на кого не похожий. Читала и всё время тебя вспоминала.

— Неужели?

— Да-да, не удивляйся, тебя. Помнишь, ты сказал о Шекспире: если бы он не считал весь мир театром, то, возможно, не стал бы великим драматургом? Так вот, я разгадала секрет Кафки. Представляешь, не в учебнике прочитала, не в критической статье, а сама поняла, здорово?

Было видно, что она очень гордится собой.

— Здорово, — сказал я не совсем искренне. — А что за секрет?

— Понимаешь, вот роман «Замок» — там персонажи разговаривают не так, как в жизни. Например, хозяйка постоялого двора — она целую главу обвиняет главного героя за то, что он женился на девушке Фриде и тем самым погубил её карьеру в Замке. Обвиняет в эгоизме и всём таком прочем — пункт за пунктом. Как, ты думаешь, реагирует главный герой? Спорит, перебивает? Нет! Он просто её внимательно слушает, представляешь? В жизни он бы её уже сто раз перебил, чтобы возразить, а здесь просто слушает. А потом целую главу, пункт за пунктом, отвергает и опровергает её обвинения. И вообще его, этого главного героя, все вокруг обвиняют, а он всё время защищается. Как ты думаешь, почему?

— Понятия не имею.

— Да потому, что Кафка был юристом! И, похоже, он и на весь мир смотрел, как на судебный процесс, где выступают прокуроры, адвокаты и свидетели. Для Шекспира весь мир — театр, для Кафки — судебное заседание. Благодаря такому специфическому взгляду на мир он и стал гениальным писателем. Я хочу сказать: если бы не ты, я бы этого, наверное, не поняла.

— Правда?

— Ага, — она взяла мою руку и зажала её сверху и снизу ладошками. — Давай будем друзья, а? Мне с тобой интересно, ты мне нравишься. Но три года разницы — это очень много. Сам подумай, ну какая из нас пара: тебе ещё в школе учиться, потом в университете, а мне уже сейчас замуж пора.

— Вот так прямо пора?

— А ты как думал? Это вам можно хоть до тридцати не жениться, а нам приходится об этом рано задумываться. Ещё год-два, и надо замуж.

— Через два года мне будет восемнадцать. Вот тогда и выходи замуж… сколько душе угодно.

— Ты мне что — предложение делаешь? — изумилась она.

Я застеснялся:

— А что тут такого?

— Солнышко, ничего не получится, — она отчаянно замотала головой, — нас никто не поймёт. Ни твои родители, ни мои, никто. И обвинять, между прочим, будут меня. Никто же не знает, что ты такой настырный, будут говорить: «Вот подлая сучка, охмурила ребёнка!». Да именно так и будут говорить — на чужой роток не накинешь платок. К тому же, если бы мы с тобой просто так познакомились, это ещё куда ни шло. А так будут думать, что я из-за твоего отца — чтобы поступить в аспирантуру и всё такое прочее.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь. Год, конечно, придётся скрывать. А когда я поступлю в университет, кому какое будет дело?

— Что ты как маленький…

Вероника задумалась и вдруг неожиданно согласилась.

— Хорошо, давай вернёмся к этому разговору через год. Если, конечно, тебе ещё захочется возвращаться. А пока будем друзьями, идёт?

— Не идёт, — возразил я, — ты за этот год найдёшь себе кого-нибудь.

— Да с чего ты взял? Знаешь, я не люблю загадывать. Может, и найду. А, может, и ты найдёшь. Пока у меня нет желания кого-то искать, я же сказала — ты мне нравишься. Но пока мы будем друзьями. Можешь не соглашаться, но это последнее условие. И мне было бы жаль терять такого друга.

— Хорошо, — сказал я, подумав. — Только дай мне слово: если ты кого-нибудь найдёшь, ты мне об этом сразу же сообщишь.

— Конечно, солнышко, разве я могу тебя обманывать? Слушай, что мы всё сидим и сидим? Пойдём прогуляемся! Кстати, — она взяла меня под руку, — и ты мне такое слово тоже дай.

— Ага. В смысле: даю. Только у меня никто не появится. И всё-таки — где ты пропадала полтора месяца? Не звонила и всё такое? И как ты мой номер узнала?

— На кафедре узнала. И никуда я не пропадала — домой ездила.

Когда я довольно поздно вернулся домой, родители уже спали. Наутро я сообщил, что дела ещё на несколько дней задерживают меня в городе — пусть они пока едут без меня, а потом я сам прибуду в Балабановку.

— Вот что, дорогой, — решительно сказала мать, — брось эти фокусы. Какие у тебя дела? Илья, скажи ему!

— Да, — сказал отец, — какие дела?

— Так, помочь надо кое-кому.

— Кое-кому? Из-за этого ты не поедешь на море?!

— Я поеду, только немного позже — дня на два, на три. Что тут такого?

— Это из-за той девушки, которая тебе позвонила вчера?

— Да какая разница?

Мы препирались минут десять, потом мама всплеснула руками: «Ну, я не знаю, что делать с этим сыном!» и ушла на кухню. Отец последовал за ней, и они о чём-то стали тихо совещаться.

— Но ведь у тебя не остаётся еды, — сказала мать, когда они вернулись. — Я специально разгрузила весь холодильник!

— Подумаешь, не умру же я от голода за три дня. Вы оставите немного денег, я сам себе что-нибудь куплю.

— «Что-нибудь», — передразнила меня мать. — А горячее?

— Сделаю себе яичницу.

— «Яичницу»! А первое?

Она достала из сумки уже упакованную дорожную провизию, которой было не так много, потому что ехать предстояло три-четыре часа. Потом, как я ни убеждал, чтоб обойдусь, стала срочно варить суп.

— Тебе действительно надо? — спросил отец.

Я кивнул. И для убедительности чиркнул себя ладонью по горлу.

Через час они уехали.

Глядя, как наш «жигуленок» выезжает со двора, я испытал настолько огромное чувство свободы, что даже то, что случилось потом, не смогло его превысить. Оно переполняло меня, сладко звенело в животе и подкатывало к горлу. Нечто подобное я пережил годом раньше — когда мы с одноклассниками без сопровождения взрослых уехали за двести километров от дома и три дня прожили в палатках на песчаной косе между морем и лиманом.

Но сейчас чувство свободы было гораздо сильней. Впереди было несколько полных дней с Вероникой, от утра и до вечера: два или три, а, может, даже и четыре — больше, чем всё наше знакомство.

Вероника жила в районном центре, в четырёх часах езды от нашего города, и сейчас приехала подыскать себе комнату для проживания.

— Понимаешь, — объяснила она мне накануне, когда мы гуляли по городу, — мест в общежитии на всех не хватает, обеспечивают только первокурсников и второкурсников, а дальше уже смотрят — как человек учится, принимает ли участие в общественной деятельности…

— Ты же хорошо учишься! — удивился я.

— Да, — вздохнула она, — но мне сказали: у твоих родителей зарплата выше среднего, они могут себе позволить снимать для тебя жильё. Вот — буду искать.

Отец Вероники работал главным инженером консервного завода, а мама — завучем школы.

— У тебя строгие родители? — спросил я зачем-то.

— Вообще-то да. Не так, чтобы слишком. В принципе, нормальные. А почему ты спрашиваешь?..

Мы посетили один из рекомендованных Веронике адресов. Это был сектор одноэтажных домов в Центре.

— Тебе лучше постоять за воротами, — сказала Вероника. — Знаешь, этих хозяев: они не очень любят, когда постояльцы кого-то приводят. Вот и подумают — уже сразу с парнем заявилась.

Я послушно остался стоять у ворот.

— Да-а, — разочарованно протянул она, вернувшись минут через пятнадцать. — На всякий случай попросила подержать это место за мной, но, честно говоря, не хотелось бы. Туалет на улице, душ очень сомнительный. Как они тут живут?

— Куда теперь?

— Теперь никуда. Надо звонить. В одном месте беспробудно занято, а ещё в двух не брали трубку. Какой-то кошмар с этим телефоном — в общаге к телефону не очень подпускают, говорят — он служебный, звони из автомата, а автоматы — один просто монету глотает, и не соединяет, из другого почти ничего не слышно…

— А поехали ко мне, — предложил я, волнуясь, — сядешь спокойно и дозвонишься, кому хочешь.

— К тебе? Ты с ума сошёл! А что скажут твои родители? Илья Сергеевич? Нет, это исключено!

Я объяснил: родители раньше, чем через две недели домой не вернутся.

— А ты почему с ними не поехал?

— Не взяли. Плохо себя вёл.

— Постой, это из-за меня?

— Я поеду, только чуть позже.

— Ну вот, — почему-то она расстроилась, — теперь ты из-за меня на море не поехал. Я тронута — правда, очень, ты такой милый… Но что твои родители теперь будут думать? И вообще — неудобно.

— Поехали, — сказал я. — Заодно пообедаем.

— А вдруг они вернутся?..

— Ну, вот ещё.

Первым делом Вероника — должно быть, справляясь со смущением — кинулась рассматривать отцовские книги. Водила пальцем по корешкам, некоторые доставала с полки и листала.

— Шикарная библиотека, — было резюме, — столько интересных книг! Илья Сергеевич их все прочитал?

— Понятия не имею, — я пожал плечами. — Он старается следить за тем, что я читаю, а я за его чтением совсем не слежу. Так исторически сложилось. Иди мыть руки, будем обедать.

— Ты распоряжаешься, как хозяйка, — засмеялась она.

На кухне я открыл холодильник, бодро произнёс: «Так-так-так» и достал оставленные родителями бутерброды.

— Давай я тебе помогу. Что надо — нарезать хлеб, почистить картошку?

— Всё уже готово. Только суп подогреем.

— Очень вкусно, — оценила Вероника суп. — Твоя мама готовила? Знаешь, я тоже неплохо готовлю — если хочешь, сделаю тебе мою фирменную картофельную запеканку с мясом. Раз уж я тебя объедаю... Хочешь?

— Конечно, хочу. Только ты меня не объедаешь, а составляешь компанию. Жаль ничего выпить нет — родители всё с собой забрали, а о ребёнке не подумали.

Вероника прыснула:

— Ты забавный! Я тебя таким ещё не видела!

После еды она немного освоилась и даже сделала книксен своему отражению в высоком зеркале в прихожей. «Вероника, — пропела она скрипучим голосом, — ты сегодня выглядишь просто ужасно!». И сама себе ответила, но уже тоненьким голосочком: «Ах, я просто забыла умыться росой с лепестков незабудки!»

— Ты, наверное, здесь… репетировал? — вдруг обернулась она ко мне.

— Что репетировал? — не понял я.

— Что-что… произносить… Ты же говорил, что порепетируешь, помнишь? Или ты не репетировал?

— А-а, — сказал я, — ты про это… Почему же: репетировал. Только без зеркала. В своей комнате.

— У тебя уютная комната, — оценила она. — Ой, рыбки! — она кинулась к аквариуму. — У меня тоже были — шикарные! Вуалехвостки, сомики, гурами… Когда поступила в универ, пришлось отдать — родителям некогда ухаживать… Так где ты тут репетировал?

— Иногда стоял перед окном, иногда ходил по комнате. Но чаще лежал и смотрел в потолок.

— А ты просто репетировал или представлял… кого-нибудь?

— Представлял. Одну знакомую Веронику.

— Здорово! Можно посмотреть, как ты репетируешь? То есть меня как будто здесь нет, а ты просто репетируешь?

— С чего это вдруг?

— Мне же интересно. А если я буду участвовать, то могу не устоять, — объяснила она. — А мы ведь с тобой договорились, да? Но очень хочется посмотреть. Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

— И ты ещё говоришь, что я странный?

— Что тебе стоит? Ну, хорошо, я немного подыграю. Даже интересно — себя проверить. Давай, говори.

Она встала напротив меня и чуть улыбнулась, как бы показывая, что всё это простое дурачество. Затем переступила с ноги на ногу. Я скрестил руки на груди, представил, будто в левом уголке рта у меня сигарета, и разглядывал её с головы до ног — от блестящих глаз к розовеющей шее, останавливая взгляд на груди и скользя им ниже, ниже. Я чувствовал, как к сердцу приливает сладкая кровь.

— Так вот он ты какой, — медленно выдыхая произнёс я, — так вот он ты какой цветочек… аленький…

На мгновение она закрыла глаза, прислушиваясь к себе. Потом довольно покивала головой.

— Хорошо, солнышко, очень хорошо. Но и я молодец — видишь, устояла.

— Ну, это мы ещё посмотрим!

Я шагнул к ней, обхватил за талию, и мы начали целоваться.