Середина августа 2016 года. Эдинбург
Сильный дождь, не прекращавшийся несколько последних дней, закончился; возвратилось летнее тепло. Стало не так грязно для утренних пробежек, и стирки поубавилось, чему Фред был рад, но у него появились сильные боли в колене, которые никак не проходили. Старинный футляр от швейной машинки продолжал прекрасно работать дверным стопором для дверей, ведущих из прихожей в комнату. Засохший лак на куполообразной крышке футляра расслоился, что придало ему сходство с корой старого дерева.
Руководствуясь шестым чувством, Фред обходит стороной эту груду из дерева и металла, когда по частям выносит старый ковер. Он уже выбросил в контейнер несколько скатертей в цветочек и потрепанных полотенец, но был не в восторге, когда там же утром обнаружил чужой пластиковый карниз и засаленную шторку для душа. Теперь он выносит в контейнер более современную, но, как оказалось, сломанную швейную машинку, и ставит ее на чье-то выброшенное одеяло в пятнах.
Включив на телефоне диктофон, Фред переходит из комнаты в комнату и описывает квартиру, как это мог бы делать агент по недвижимости:
— Прекрасная квартира для сдачи внаем. Кухня. Ванная комната с раковиной, ванной и душем. Туалет. Две спальни. Кладовка. Солнечная сторона. — Он делает паузу. — Нужна новая проводка, возможно, новая мебель для кухни, отремонтировать туалет — кто сейчас говорит «уборная»? С каждой стены нужно содрать обои и перештукатурить, так что требуется полностью новая отделка. А еще — новые окна и приличные батареи.
Фред вспыхивает — ему кажется, что он совершает акт предательства.
Из кухонного окна он видит, как его соседка на заднем дворе снимает с веревок детские носки и футболки, провисевшие там большую часть дня. Он включает краны и пускает горячую воду, щедро выжимая зеленую жидкость для мытья посуды и вспоминая, как он некогда стоял на стуле у этой же раковины, опустив руки по локоть в мыльную пену, а бабуля передавала ему посуду после полдника — по одной миске или чашке.
Вымыв единственную кружку и тарелку с хлебными крошками, Фред вновь садится за стол и возвращается к своему тайному блогу, скрытому от мира технологиями и выполняющему роль его доверенного лица и исповедника.
Вскоре на экране появляется текст:
Мама очень вовремя уехала в путешествие, и теперь все летит к чертям.
Я вернулся из Лондона две недели назад и настроен уже далеко не так оптимистично, как раньше.
Похоже, что проект, над которым я работал, реорганизуется, и я больше не подхожу под новые требования. Мне пришлось освободить комнату в квартире (впрочем, не так уж много у меня пожитков), нанять фургон и отвезти все в Эдинбург. Большая часть вещей все еще в коробках.
Будь здесь дед, он бы предложил мне рассматривать работу на участке как новый опыт. Все его советы всегда носили какой-то сельскохозяйственный характер. Они сводились к стандартной мантре: «Копай усердно, готовь почву, сажай семена и смотри, как они прорастают». Большую часть жизненных проблем — касались ли они отношений с друзьями или сдачи экзаменов — он советовал лечить именно таким образом. В постоянстве ему точно не откажешь.
Но я не уверен, что у меня хватит терпения ждать. Честно говоря, я в бешенстве.
Я подал заявку на местную биржу труда на прошлой неделе и ходил туда вчера. Парень двадцати с небольшим лет, который проводил собеседование, сказал, что очень важно иметь профили в социальных сетях. Дескать, работодатели регулярно проверяют их, оценивая кандидатов. Это довольно неприятно: последние десять лет я избегал присутствия в Сети, потому что Интернет — это настоящее минное поле. А теперь мне нужно притворяться трудолюбивым парнем с позитивным взглядом на жизнь, хотя все, чего я хочу, — скрыться от мира и пожирать в промышленных количествах чипсы и сыр, чтобы хоть как-то поправить себе настроение.
Через месяц такими темпами я буду размером с автобус.
Я сижу за столом на кухне дедушки, и мне кажется, что он вот-вот придет с участка и принесет редиску или, может быть, морковь. Он поставит ботинки на кухонный подоконник (за что бабуля на него немедленно накричит) и начнет отмывать грязь с рук, высыпав себе в ладони ложку сахара и полив их жидкостью для мытья посуды. И пока дед будет тереть ладони под струей горячей воды, он спросит меня, как дела, и мне станет ясно, что он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочет это знать.
Но ничего этого не будет. Мне остаются только слезы, сопли и боль, да и вообще я сыт всем по горло.
Фред не замечает, что прошло много времени и начинает смеркаться. Сейчас в комнате светло только от экрана ноутбука. Рядом с ним стоит кружка давно остывшего и забытого чая, на поверхности которого уже образовались разводы. Не подумав, он делает глоток — и его язык съеживается от холодных танинов. Во рту Фред чувствует отвратительный вкус, на щеках еще не высохли слезы, — и он понимает, что лучше бы ему пойти умыться. Но внимание привлекает какое-то движение у его ног.
— Что за… — Фред замирает. — Ах, это ты! Почему бы тебе не мяукнуть сначала? — Он смотрит на часы в углу экрана. — Еда. Ты опять хочешь есть, да? Может, назвать тебя Павлов?
Кошка начинает мурлыкать, словно по сигналу, и Фред встает, чтобы насыпать ей корма, как и положено доброму хозяину.
— Хорошо, хорошо, я вернусь через минуту, когда ты от меня отстанешь. Кстати, можно бы приготовить еды и себе, раз уж я встал.
Он готовит ужин и анализирует текущее положение дел. На людей в белых малярных комбинезонах нет денег, а последние две недели, за исключением похода в агентство на собеседование, он все время проводит за яростной уборкой. Фред уже выбросил вытертые ковры из старой спальни, ожидая увидеть под ними деревянные половицы, а там оказался прибитый поверх половиц серовато-зеленый линолеум в цветочек — твердое, слегка поблескивающее покрытие, которое холодит ноги, когда встаешь ночью, и становится скользким от воды. За два дня Фред выдернул из половиц гвозди дедовским гвоздодером, а потом несколько часов резал линолеум ножом для гипсокартона и все-таки разделил его на куски поменьше, которые можно уже было выбросить в мусор.
Поставив еду в духовку, он возвращается к блогу.
Сегодня я начал разбираться с кухней. Если я собираюсь жить здесь, пусть даже недолго, мне нужно научиться пользоваться одной комнатой, не спотыкаясь о те вещи, по поводу которых нужно Принимать Важные Решения.
На выходные приедет Сэм, и мне надо сделать эту комнату обитаемой и приличной. Ее-то квартира практически безупречна.
Я немного переставил мебель, выдвинул кухонный столик из ниши в середину комнаты и попросил соседа помочь мне перенести диван из гостиной в кухню — так что сейчас я могу жить в одной комнате, не заходя в остальные, пока не буду к этому готов.
Мне казалось, я просто выброшу все, что здесь найду, в мусор, но пока дела обстоят иначе, так что есть время со всем как следует разобраться. Спешить некуда — видимо, я здесь останусь надолго.
Я думал, что разборка пройдет удачно, но оказалось, что это довольно сложно. Я вынул все кастрюли и сковородки с нижних полок в чулане, перемыл их и поставил обратно. Честно говоря, едва ли я решу испечь пирожные с джемом или рождественский пирог, но кто ж его знает. Потом я начал прибирать под раковиной. Металлические мочалки, губки для мытья посуды, кондиционер для ткани — все разложено по местам, по три штуки каждого предмета. Забавно, насколько здешняя еда напоминает ту, что я покупал на прежней квартире. Даже марка кетчупа та же самая. Первым, что я увидел в чулане, был мармайт[4]. У деда постоянно имелась большая банка (точнее, три банки), и он каждое утро намазывал его себе на тост. Два кусочка, разрезанных по диагонали, без масла. Закончив намазывать, он вытирал нож о хлеб, чтобы ничего не пропало. Я видел, как дедушка тайком от бабули облизывал нож — и тогда он театрально мне подмигивал.
Когда я изучал квартиру в июне, заметил кучу банок из коричневого стекла, где хранили мармайт. Они были повсюду: например, на кухонном подоконнике из них торчали саженцы. Наверное, они там находились несколько недель, потому что растения уже пустили мощные корни. Я сменил им воду и добавил сахара, как сделал бы дедушка. Я еще их не выбросил — по-моему, это герань.
О его уходе напоминают какие-то личные мелочи. На шкафчике рядом с телефоном стоит банка с ручками. А еще одну я нашел на комоде в его спальне: там хранятся запонки и пластмассовые косточки для воротничков.
Банки стоят даже на раковине в ванной: в одной хранится бритва, в другой, по соседству, — его зубная щетка. Их я, конечно, выкинул и сейчас собираю собственные банки, которые буду использовать. Надеюсь, что те, которые я оставил на старой квартире, кто-нибудь сдал в переработку.
В чулане я нашел банки из-под джема с ярлычками, подписанными бабулей: в основном там хранились всякие травы и то, что она называла бакалеей, — бульонные кубики и перловка. Наверное, дед так и не заставил себя отклеить бумажки с ее почерком.
Честно говоря, я не уверен, что и сам смогу их выкинуть, так что пока сохранил банки, вытряхнув их содержимое. Почерк тот же, что и на открытках к моему дню рождения, которые я до сих пор храню. Я держал их в коробке из-под обуви на верхней полке их гардеробного шкафа, и она все еще лежит там — я проверил. Нашел я и старую жестянку с какао. Наверное, сама жестянка древняя, ей по меньшей мере лет сорок: цена указана в шиллингах и пенсах[5]. Бабуля, а потом и дедушка, видимо, все время наполняли ее. Я открыл банку — она оказалась почти пустая, но запах очень знакомый и уютный. Это запах отхода ко сну, сказок на ночь и закутывания в одеяло. Я не могу смириться с приторной сладостью молочного горячего шоколада со всеми этими добавками, которые продают сейчас: сиропы, маршмеллоу, взбитые сливки. Как будто у тебя в чашке пудинг. А вот от настоящего какао я никогда не отказываюсь. Я вымыл жестянку, сейчас она сушится рядом с раковиной. Сегодня я собираюсь пойти в магазин и купить новую пачку, которой и наполню банку снова.
На телефоне включается таймер, напоминающий, что еда готова. Духовка источает резкий запах плавленого чеддера и горчицы — его любимая еда. Это цветная капуста в сырном соусе, покрытая толчеными сухарями и зелеными капустными листьями; она пузырится и шкворчит. Фред накладывает себе огромную порцию и несет к столу. «По крайней мере, я умею готовить», — говорит он себе.