Швейная машинка

Конни

Сентябрь 1955 года. Эдинбург

Конни выглянула из окна верхнего этажа корпуса Даймонд-Джубил и, стены которого выложены красным песчаником. Внизу, между высокими зданиями отделений, садовники косили траву. Конни чувствовала ее аромат, и ей казалось, что это последние запахи лета: скоро начнется листопад. «Приятно, должно быть, работать на улице, когда светит солнце», — подумала она. Уж лучше, чем в мастерской, куда из расположенной этажом ниже кухни проникают запахи больничных обедов.

К концу дня в мастерской остались только Конни и миссис Арчер. Рабочий день уже закончился, но несколько комплектов формы нужно было срочно перешить, и Конни предложила остаться, чтобы все доделать.

Раздался нерешительный стук в дверь, но обе женщины его услышали.

Мисс Арчер посмотрела на часы и покачала головой:

— Идите домой. Мы уже почти все закончили, а остальное подождет до завтра. Мы много сделали.

— Вы слышали стук?

— Да, и я его игнорирую.

— Хотите, чтобы открыла я? — Конни взяла шерстяное пальто — слишком теплое для последних солнечных деньков в сентябре, — свернула и положила в свою корзинку.

— Скажите, чтобы приходили завтра. Режим работы указан на двери. Никакой уважительной причины быть не может.

— Что ж, тогда до завтра.

— До завтра. Спасибо за помощь.

Конни ожидала увидеть оставленную в коридоре тележку с кипой простыней или врачебных халатов. Но вместо нее увидела высокого человека, чье лицо было ей смутно знакомо.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Э-э… я надеюсь, — ответил мужчина.

Она готова была поклясться, что он покраснел до ушей.

— Вы заблудились?

— Это швейная мастерская?

— Да. — Она указала на табличку.

— Простите, не могли бы вы помочь мне с брюками?

— С брюками?

— Мне надо их починить, коленки прохудились.

— А вы кто?

— Альф Моррисон.

— Да…

Она была права: они раньше встречались — он играл в шахматы с ее отцом. Тот случай у библиотеки она до сих пор вспоминала со стыдом.

Он показал ей пару коричневых вельветовых брюк с дырками на коленях.

— Нельзя ли это починить?

Конни услышала, как мисс Арчер встает со стула и подходит к двери.

— Вы здесь работаете?

— Я садовник.

— Боюсь, мы этим не занимаемся. Мы чиним форму медсестер, шторы для отделений, покрывала. Одежду мы не ремонтируем.

— Жаль, извините, что побеспокоил. Я решил, что можно попробовать.

— Я провожу вас, — предложила Конни и тут же поняла, что это звучит смешно: ведь он как-то сюда попал, стало быть, и выбраться сможет. Она закрыла за собой дверь, и они направились вниз по широкой лестнице.

— Мы раньше не встречались? — Его вопрос звучал вполне невинно.

— В библиотеке. — Она избегала его взгляда. — В прошлом году. Боюсь, я убежала, не поблагодарив, а ведь вы тогда спасли меня от автобуса. Мой отец очень сердился, когда узнал, что я чуть не покалечилась.

— Конечно, Брюс Бакстер! Шахматный кубок Бакстера назван в его честь. — Он помолчал. — Очень прискорбно было узнать, что ваш отец скончался.

— Спасибо. Год был очень трудным. Мама, наверное, до сих пор не пришла в себя.

— Должно быть, тяжело, когда долго любишь кого-то — и вдруг его больше нет.

Они вместе вышли из больницы на Лористон-плейс. Конни думала, что сейчас он под каким-нибудь предлогом попрощается и пойдет в другом направлении, но Альф не отставал от нее.

— Вы идете домой? — спросила она.

— Пока не знаю, — ответил Альф. — Отличный солнечный вечерок, может, лучше пройтись.

Конни прекрасно понимала, чего он хочет, но была, скорее, польщена его вниманием, так что решила подыграть:

— Тогда мы можем пройтись вместе: я иду в Шандон.

Они шли по улицам с невзрачными жилыми домами и разговаривали о Яне Флеминге, шахматах и о розах Пис мисс Арчер. Когда они наконец дошли до ее дома, Конни задала тот вопрос, который готовила последние сорок минут:

— Так что насчет брюк?

— То есть?

— Могу их починить.

— Я охотно заплачу. Найти одежду впору мне очень трудно, так что я до последнего ношу ту, что есть… — До этого слова лились из него свободным потоком, а тут поток вдруг иссяк.

— Не глупите, я вовсе не собираюсь брать деньги. Просто отдайте мне брюки и возвращайтесь через пару дней. Я живу здесь, звонок с фамилией Бакстер. Приходите, например, в пятницу.

— Большое спасибо!

— Поблагодарите, когда сделаю. А сейчас мне пора, мама ждет.

Она проводила его взглядом. Он отбрасывал на тротуар длинную тень, и Конни подумала, что, наверное, в его гардеробе есть что заштопать или куда пришить пуговицы. Но времени, чтобы это выяснить, было предостаточно.

— С кем ты разговаривала на улице? — спросила Кэтлин, стоило дочери открыть дверь.

Конни вздохнула:

— Эх, ничего-то от тебя не скроешь.

— Если тебе нечего скрывать, ты мне скажешь.

— Даже если бы и было что, мне бы это не удалось. — Она закатила глаза. — Его зовут Альф Моррисон. Он работает садовником на территории больницы. Кажется милым. Достаточно?

— Знакомое имя. — Кэтлин прищурилась. — Дайка попробую вспомнить…

— Он играет в шахматы.

— Да, точно! Я была уверена, что слышала это имя раньше. Кажется, он принимал участие в турнире имени твоего отца.

— Да?

— Ну, он не выиграл и не попал в число призеров, но кто-то из комитета упоминал его имя, когда они заходили ко мне сообщить результаты. Кажется, он произвел неплохое впечатление.

— Ну раз уж ты знаешь про него не меньше моего, не могла бы ты их починить? — Конни поставила на стол корзинку и вынула пару рваных брюк.

Кэтлин подняла их и встряхнула плотный вельвет:

— Теперь мы чиним его одежду?

— Это всего один раз, мама.

— С этого все и начинается. Ты собираешься их зашивать прямо сейчас?

— Почему бы нет. Пойдем со мной, будем разговаривать, пока я шью.

Они пошли в гостиную. Место на стуле перед швейной машиной со временем перешло от матери к дочери. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как голубой платок с красным кантом был вписан в один из блокнотов.

Конни вывернула штанины наизнанку и тщательно изучила порванное место.

— Очень странно, что брюки порвались именно здесь, где меньше всего ожидаешь. — Она стала рыться в коробке в поисках коричневых ниток нужного оттенка. — А ткань с заднего кармана недостаточно плотная, чтобы поставить заплатку. Ничего, если я поищу среди лоскутков от папиной одежды?

— Давай, это может стать добрым знаком.

— Ну хватит, мама. Ты невыносима.

— Так я завоевала сердце твоего отца.

— Штопая?

— Я как раз вернулась к преподаванию после…

— Да-да? — Конни сосредоточилась на выборе самой подходящей заплатки и не очень слушала. — Наверное, можно взять этот кусок саржи, если сложить вдвое. Как думаешь?

— Да, подойдет.

— Извини, я отвлеклась, продолжай, пожалуйста.

— Он устраивал рождественский спектакль, и не хватало костюмов. — Кэтлин открыла ближайший к ее креслу ящик письменного стола и вынула оттуда какой-то пакет, обернутый малиновым шелком и перевязанный ярко-красной ленточкой. — Здесь мои старые записи, — объяснила она. Развязав узел, она стала исследовать содержимое. — Сейчас посмотрим. Это было Рождество тысяча девятьсот восемнадцатого года. — Она вынула один из блокнотов.

Конни отложила работу. Она никогда не просматривала эти старые записные книжки, которые велись, когда ее еще даже не было на свете. Их от нее не прятали, но ей всегда казалось, что это будет некрасиво, примерно так же, как и читать чужие письма.

— А зачем мы продолжаем хранить эти записи? — Она перелистала страницы. — Ну то есть я храню, потому что ты их не выбрасываешь, но ты ни разу не объяснила почему.

— История долгая.

— У меня весь вечер свободен, — улыбнулась Конни, — и я люблю хорошие истории.

— Тогда ты разочаруешься, потому что все началось не с этого. — Кэтлин отложила блокнот к остальным. — Все было не так.

— Я слушаю.

— Ну ладно. — Кэтлин помолчала, будто решая, что сказать дальше. Наконец она глубоко вдохнула и произнесла слова, которые могла бы унести с собой в могилу, если бы все сложилось иначе: — Я была замужем дважды. Первый брак был с человеком по имени Филипп Райт.

Кэтлин пропустила ленту между пальцами, как портняжный метр, оставив один конец свисать на пол, потом снова принялась сворачивать ее.

— Он был бухгалтером и вел все финансовые дела нашего семейного бизнеса. Мой отец считал его замечательным человеком: вежливый, эффективный — сплошные достоинства. Да и сам Филипп Райт считал себя совершенством, хотя я не сразу это поняла.

Рассказывая, она методично сворачивала ленту, аккуратно поправляя ее края.

— Мы поженились в тысяча девятьсот десятом году, после того, что ты, наверное, назвала бы бурным романом. Мой отец был очень рад тому, что я пристроена, и, конечно, мне пришлось уйти из школы, но это не казалось важным: ведь теперь я была замужем, и муж мог меня обеспечивать. Отец настолько обрадовался, что даже купил нам эту квартиру. — Кэтлин окинула взглядом комнату. — С тех пор она не очень-то изменилась: новые шторы, стены посветлее, новая плита на кухне рядом со старой печкой, но в целом квартира осталась почти такой же, какой была, когда я сюда въехала.

Конни не проронила ни слова. Она продолжала пришивать и отпарывать заплатку на брючине, приделывая ее то так, то эдак, и старалась ничем не отвлекать мать от воспоминаний.

— Филипп Райт захотел, чтобы мы купили швейную машинку. Он говорил, что это будет подарок на первую годовщину свадьбы. Я помню тот день, когда мы пошли за ней в магазин, словно это было вчера. Он настаивал, чтобы я купила самую большую и дорогую ножную машинку в самом красивом футляре.

— И как же ты взяла эту?

— Я не хотела такого монстра. Мне вообще, честно говоря, не нужна была швейная машинка. — Кэтлин улыбнулась своим воспоминаниям. — Я сказала продавцу, что педальные швейные машинки — это не для леди.

Тут уже Конни не сдержалась:

— Что ты сказала?!

— Тогда так считалось. Не знаю, откуда взялось такое мнение, но в то время оно широко обсуждалось. Некоторые женщины полагали, что пользоваться педалями неприлично. Я надеялась, что мы сможем уйти из магазина вообще без покупок, но Филипп Райт, — это имя она выговорила особенно четко и слегка передернулась при этом, — сказал, что я выгляжу усталой и бледной, и предложил мне посидеть в магазине, а сам зашел с черного хода, чтобы оформить покупку. — Кэтлин снова передернула плечами. — Я понятия не имела, что он там заказал, потому что он мне так и не сказал, но через месяц в дверь постучали — и доставили это. — Она указала на швейную машинку, стоящую перед ними.

— И тогда?

— И тогда Филипп Райт исчез.

Конни много раз читала о таком в романах и журналах, но никогда не имела с этим дела в реальности. Она потеряла дар речи.

Кэтлин перестала возиться с лентой и взяла в руки стопку блокнотов, как карточную колоду. Все они были разного размера — не было даже двух одинаковых. Она тасовала их и тасовала, каждый раз постукивая ими о колено, но никак не могла аккуратно разложить.

Наконец Конни смогла открыть рот:

— Как это исчез?

— Испарился. — Кэтлин сильнее сжала блокноты. — И забрал с собой все до пенни со всех банковских счетов нашего семейного бизнеса. Я была единственной дочерью вдовца, и теперь я понимаю, что все это было частью его плана. — Она выпрямилась в кресле. — Отец умер через два месяца.

Конни стало нехорошо.

Теперь, когда Кэтлин начала говорить, это словно бы приоткрыло крышку сундука с многолетними семейными тайнами.

— Наш поверенный сказал, что семейный дом придется продать, чтобы заплатить долги фирмы, и спасло меня только то, что документы на эту квартиру оказались на мое имя. Филипп Райт там даже не упоминался. Теперь я вспоминаю, как ходила к юристу с отцом и как он следил за тем, где я расписываюсь. Интересно, понимал ли отец уже тогда, что однажды это окажется очень важным.

— Мама, уже темнеет. Я доделаю эти брюки завтра. — Конни встала со стула. — Учитывая все, что ты рассказала, я не понимаю, как ты вообще можешь шить на этой машинке.

— Я очень долго об этом не вспоминала. А сейчас я устала. Может, мне лучше просто пойти лечь.

— Ты уверена?

— Да. Обещаю, что завтра все расскажу. Честно говоря, выговориться — это, оказывается, большое облегчение. Прошло столько лет.