Швейная машинка

Рут

Начало июля 1980 года. Эдинбург

Рут проспала до четырех дня и проснулась только по звонку будильника. Она застонала и натянула на голову одеяло, хотя понимала, что это временное решение. Если сейчас она не встанет, то никогда не вернется к обычному режиму дня. Отбойные молотки на улице вроде бы наконец угомонились — ну хоть что-то хорошее. Она отлежала себе все, а мочевой пузырь, казалось, готов был разорваться.

— Еда, — сказала она пустой квартире, направляясь из туалета на кухню и забирая по дороге из-под двери почту. Один счет и открытка с изображением Ибицы: пляж под невероятно голубым небом. Она перевернула открытку — та оказалась для Урсулы, которой не было дома.

— Опять ничего. — Рут засунула почту за банку с чаем. — Никто меня не любит, все меня ненавидят. Пойду заморю червячка, например, хлопьями.

Семестр в университете закончился, и ее соседка-тусовщица уехала, так что больше некому будет красть молоко из холодильника. И не придется беспокоиться о том, выключен ли кипятильник.

Пакет, который дала ей женщина из швейной мастерской, все еще лежал на столе. Рут не трогала его, сомневаясь, что передники смогут как-то ей помочь. Однако, съев две миски хлопьев, она решила, что больше не может откладывать, и достала передники из сумки. Расправив первый, она примерила его — коротковат. Второй выглядел точно так же, но, когда Рут прикладывала его к груди, из складок ткани на пол выпал листок бумаги. Она наклонилась и подобрала его:

Почерк был убористый, а заглавная «М» в начале фамилии имела забавную старомодную петельку. Сообщение написали карандашом.

Она подумала о женщине из швейной мастерской. Это и была Конни Моррисон? Бейджик с именем она не заметила, но ведь, кажется, так ее окликнула другая женщина?

В желудке у Рут забурчало, и, понимая, что, кроме хлопьев, дома есть нечего, она стала собираться на улицу. На углу была телефонная будка. Скоро она узнает, что значит это послание.

Через два дня Рут медленно шла из Ботанического сада в сторону центра, в руке у нее был пластиковый пакет с чистой формой. Она провела в саду час — слушала пение птиц, обедала на свежем воздухе и получала удовольствие от того, что снова смогла выйти наружу после недели ночных дежурств и дневной спячки. Фестиваль еще не начался, но туристов, прибывших насладиться эдинбургским летом, уже было полно. Каждый день они собирались в начале Касл-стрит и наводили объективы фотоаппаратов на возвышавшуюся над Принсес-стрит огромную скалу и замок на ее вершине. Рут протиснулась сквозь толпу и двинулась к Маунду. Если повезет, можно будет найти свободную скамейку в садах у Национальной галереи, а если нет, она просто сядет на траву и будет смотреть, как продавцы мороженого бойко торгуют товаром с ярких фургончиков. Как отличалась эта погода от зимней, когда ветер со свистом проносился по зеленому коридору между долеритовой[33] скалой и магазином «Долсис»!

Она просидела на солнце минут сорок. Стрелки часов на отеле «Норт Бритиш» показывали половину шестого. Пора шевелиться: у нее была назначена встреча. Туристы расползались по гостиницам, откуда вскоре снова выйдут в кафе и рестораны. Рут слышала, что индийская забегаловка на Хеймаркете хороша, но при одной мысли об остром карри у нее начиналась сильная изжога, так что она прошла мимо и поспешила дальше по Долри-роуд к Фаунтинбриджу и потом — на запад в поисках нужного адреса.

Дом, который она искала, оказался последним на улице. Рут немного помешкала. Тяжелая наружная дверь была не заперта, и девушка все же толкнула ее и шагнула в прохладу подъезда. Сквозь купол над пролетом третьего этажа просачивался солнечный свет, который падал на перила, гладко отполированные многими поколениями жильцов. Нужная дверь оказалась справа от нее. Она была так отлакирована черной политурой, что сам премьер-министр мог бы ею гордиться. На обшивке не было ни пылинки, чего нельзя было сказать о двери в жилье Рут. И внутри доносился едва уловимый запах обеда — и вся ее смелость куда-то улетучилась. Рут еще не позвонила в дверь, так что никто не узнает, что она была здесь. Но когда она уже собралась уходить, дверь неожиданно распахнулась.

Высокий стройный мужчина с седеющими волосами, в очках без оправы, сказал ей:

— Наверное, вы Рут.

Она кивнула, внезапно онемев от застенчивости.

— Тогда заходите. Моя жена вас ждет, а картошка разварится, если ее хоть на минуту дольше варить. — Он отступил в сторону, пропуская девушку на кухню.

— Спасибо. Я сомневалась, что пришла куда надо.

— Это она? — раздался откуда-то из глубины квартиры голос Конни, более приветливый, чем на работе.

— Да, — мужчина улыбнулся Рут. — Садитесь за стол, а мы пока все организуем.

В дверях кухни появилась Конни.

— Что же ты не сказал? — посмотрела она на мужа, а потом перевела взгляд на Рут: — Наверняка вы голодны. Я же знаю, что на ночных сменах вам достается только тост и больше почти ничего.

Рут показалось, что она совершила путешествие во времени. С каминной полки над старой черной печью, которая занимала почти всю кухню и была полностью заставлена комнатными растениями, свисал хлорофитум. Под окном стояла тяжелая фаянсовая раковина с яркой занавеской в горох; рядом была стиральная машина с фронтальной загрузкой — так и не отклеенный магазинный ярлык гордо сообщал: «Сверхбыстрая, восемьсот оборотов в минуту». Газовая плита с двумя небольшими столешницами из красной огнеупорной пластмассы словно бы попала сюда в последний момент.

— Ну вообще-то были еще хлопья и шоколадка, — ответила она.

— Я Альф Моррисон, — протянул руку мужчина. — Мы не были представлены должным образом.

— Рут Уоткинс. Я работаю в больнице.

— Да, я так и подумал.

— Конечно.

Она почувствовала себя дурой, но он не заметил ее смущения и сдвинул вбок вазу с цветами, стоявшую в центре стола.

— Это львиный зев? — спросила она.

— Да.

— Я так и подумала. У нас эти цветы были дома, но мне не разрешали их трогать.

Он нахмурился:

— Да. Так вот, у нас по средам на ужин всегда картошка с мясом.

— Всегда? — Рут надеялась, что вопрос не прозвучал грубо.

— Да — с тех пор как мы поженились. По понедельникам доедаем остатки с воскресенья, по вторникам я хожу играть в шахматы, так что мы обходимся сэндвичами с холодным мясом, по средам у нас картошка с фаршем…

Альф с совершенно непроницаемым лицом излагал их режим питания. Конни открыла дверцу духовки и вынула оттуда эмалированный глубокий противень с золотисто-коричневым песочным печеньем.

— Ну хватит, Альф. Уверена, что эта молодая леди не хочет знать, что мы едим на ужин каждый вечер.

Рут подумала, что имя подходит ему просто идеально.

— Вы действительно каждую неделю едите одно и то же?

Конни повесила рукавицы на крючок рядом с печкой.

— Мы женаты уже много лет. Иметь устоявшиеся привычки довольно удобно. Это держит в тонусе.

— Достаточно долго, чтобы не беспокоиться о еде и не спорить, — сказал Альф.

У Рут на душе стало спокойнее. Ей хотелось есть, и запах домашней пищи согревал ее: такого эмоционального тепла она не испытывала уже много месяцев.

После обеда, мороженого и персиков из банки Альф отмахнулся от всех предложений помочь и стал убирать со стола.

— Мне кажется, дамы, вам есть чем заняться, — заметил он.

Конни привела Рут в маленькую комнатку в другом конце коридора, где стояла швейная машинка. Посреди комнаты был установлен портновский манекен, задрапированный мягким розовым атласом.

— Это подвенечное платье для дочери моей соседки.

— Очень милое.

— Да, но ткань ужасная. С ней вообще нельзя допустить ни одной ошибки. — Конни отодвинула манекен к стене. — Ладно, давайте закроем дверь и посмотрим на ваши платья.

— Спасибо. Они чистые. Но я не знала, надо ли их гладить, и все равно погладила. Надеюсь, это было правильно.

Рут протянула Конни пластиковый пакет:

— Вы просто не представляете, как много это значит.

Конни вынула из корзинки еще два платья и выложила на стол:

— Контрабандный вынос униформы оказался делом непростым, но мне удалось спереть два рваных, так что, если получится, мы добавим немного спереди и спрячем вставки под передником.

— Спасибо.

— Да хватит вам уже. На моем месте так бы поступила любая.

— Спа…

— И давно вы…

— Около трех месяцев. Но из-за всех этих шоколадок, которые в благодарность оставляют нам на сестринском посту, платье, наверное, все равно скоро стало бы мало.

Конни кивнула:

— И сколько еще осталось работать?

Теплого живота Рут коснулся холодный сантиметр, и она вскрикнула:

— Ой!

— Извините.

— Шесть недель, но одна из них — отпуск.

— В самом конце?

— Да, так что эти серые платья носить еще пять недель.

— Наверное, мне удастся перекроить так, что вы сможете проносить их все это время и швы не разойдутся. — Конни делала какие-то пометки на листе бумаги. — Вы не собираетесь получать значок с пеликаном?[34]

— Наверное, нет. Я собиралась — значок-то я всегда хотела, но сейчас мне кажется, что мы с ним не подружимся.

Конни принялась натягивать на Рут через голову чистую униформу, заглушив ее слова. Затем поправила платье. Хотя пуговицы совпадали с петлями, понятно было, что запаса у ткани нет.

— У вас передник свисает ниже подола платья?

— Вроде бы да.

— Тогда я разрежу.

— Прямо на мне?

— Я осторожно, не волнуйтесь. — Конни взяла портновские ножницы и разрезала платье спереди от подола до талии, а потом начала подкалывать под разрез новый клин. — Цвет не совсем такой, как у вашего платья, но под передником никто не заметит.

Она работала быстро, зажав булавки губами.

Рут молчала, не желая прерывать процесс.

Закончив возиться с юбкой, Конни вколола оставшиеся булавки в подушечку клубничного цвета, лежащую на столе.

— Так, теперь посмотрим на бюст. Здесь понадобится тоже расширить, но я не хочу делать вставки по бокам, потому что тогда придется снимать рукава, а если менять линию шеи, то перестанут подходить воротнички. — Она разговаривала не столько с Рут, сколько сама с собой. — Может, вставим еще один клинышек — и все получится. В любом случае стоит попробовать.

Рут переоделась в халат, который дала ей Конни, и села в углу, пока та работала над платьем.

— Я закончу через минуту, и вы примерите, до того как я его прошью как следует, — сказала Конни и без паузы спросила: — Так вы выходите замуж?

— Нет, — еле-еле прошептала Рут. Она скорее выдохнула это слово, чем произнесла вслух. — Он американец, работает на нефтяной вышке в Северном море. Я познакомилась с ним в прошлом году в Абердине, где навещала подругу, и на дискотеке он просто вскружил мне голову. Мы были знакомы семь месяцев, но с его вахтами и моими сменами виделись раз пять. А потом он сказал, что ему надо уехать на несколько недель домой. — Ее голос снова дрогнул. — И больше я о нем ничего не слышала.

Конни посмотрела на нее:

— Совсем ничего?

— Нет, ни слова. — Голос Рут напрягся из-за подступивших слез. — Я такая глупая. Как я могла быть такой идиоткой?

— Очень странно.

— Я написала ему письмо по единственному адресу, который у меня был, но он так и не ответил. И это случилось раньше, чем я узнала о ребенке, то есть очень давно. У него было много времени на ответ. — По ее щекам покатились крупные слезы. — Я даже не уверена, что адрес правильный. Может, он вообще женат, откуда мне знать.

— А ваши родители? Они помогут?

— Я им не сказала. — Рут взяла хлопковый платочек, который появился перед ней словно бы из ниоткуда. — Они будут в ярости.

— По моему опыту могу сказать, что иногда люди удивляют. Уверена, что они помогут, когда узнают, что случилось.

— Мне бы вашу уверенность.

Конни отложила шитье в сторону и коснулась руки Рут:

— Поверьте, надежда есть всегда.

— Ну раз вы так говорите…

— Да. — Она сменила тему — Вроде я все заколола, на сегодня достаточно. Сначала я перешью платье и проверю замеры.

— Сколько времени, как вы думаете, это займет?

— Ну, сегодня четверг, а Альф по пятницам после работы всегда ходит на участок, так что первое я сделаю завтра. И если оно меня устроит, то за выходные справлюсь с оставшимся.

— Спасибо.

— Я бы не хотела, чтобы у вас были в голове какие-нибудь глупые мысли.

— Что вы имеете в виду?

— Если бы больница не требовала бумажных отчетов по любому поводу, это можно было бы сделать прямо там. — Она посмотрела на Рут очень пристально, добиваясь ее внимания. — Я хочу, чтобы вы знали: я буду очень, очень рассержена, если вы попытаетесь мне заплатить.

— Но ведь это большой труд.

— Вовсе нет. Я большую часть недели сижу за шитьем, так что могу это делать не просыпаясь, — сказала Конни и добавила: — И Альф тоже будет очень расстроен, так что даже не пытайтесь.

— А, ну конечно.

— Я просто хотела уточнить, — улыбнулась Конни. — А если у вас в понедельник утренняя смена, может, придете к нам на чай?

— С остатками еды, — сказала Рут, промокая глаза.

— Вот именно. Из них получается лучший ужин.