Швейная машинка

Конни

Сентябрь 1954 года. Эдинбург

Подходя к дому, Конни увидела, как ее мать, сидя у эркерного окна, где было больше света, работала за швейной машинкой. Конни помахала ей, но Кэтлин продолжала трудиться, не обращая внимания на то, что происходит на улице: начав работу, она не прекращала ее до полного окончания.

Конни повернула ключ в замке и открыла дверь.

— Привет, я вернулась, — крикнула она матери.

— Ты как раз вовремя, чтобы кое в чем мне помочь, — последовал ответ.

— Сейчас, через две минуты.

Конни повесила пальто на деревянный крючок, прибитый к буфету, и даже застегнула пуговицы, чтобы оно выглядело аккуратно. Когда она вошла в гостиную, стрекотание швейной машинки на минуту прекратилось.

— Да, так что ты хотела?

— Я почти закончила с этой работой, мне нужно просто подмести и прибрать, так что не могла бы ты принести из чулана совок и веник? — попросила мать.

— Это все? — Конни подобрала подол своего бледно-зеленого рабочего платья и покрутилась на месте, словно ей было шесть лет. — Я-то думала, ты хотела сделать меня моделью для нового бального платья.

Кэтлин улыбнулась:

— Увы, нет. Думаю, что дни бальных платьев для меня давно позади. — Она поправила очки. — Я почти закончила, остался буквально один шовчик.

Машинка снова ожила, и игла быстро запрыгала по ткани. Такая скорость свидетельствовала об одном: катушка почти пуста. Кэтлин крутила ручку все быстрее и быстрее, надеясь растянуть последние несколько дюймов нити на пол-ярда ткани, но, конечно, когда до конца материи оставалось совсем немного, игла стала выдавать ряд бесполезных дырок вместо стежков — нить закончилась.

Конни рассмеялась:

— Ты никогда не выигрываешь эту игру!

— Неправда! — с негодованием возразила Кэтлин. — Иногда мне все-таки удавалось. — Она рассматривала незаконченный шов. — Нечасто, признаю, но все же несколько раз было.

— Тебе стоило заносить все случаи побед в одну из своих многочисленных записных книжек, чтобы были доказательства.

— Не смейся над этими записями, моя девочка, — ответила Кэтлин, а затем добавила, уже мягче: — Они очень важны. Ты просто не понимаешь.

— Ну, я так и не узнаю этого секрета, если ты его не собираешься выдавать. Ты постоянно говоришь, что со временем все мне расскажешь, но это ничем не заканчивается. Так что, пока этого не случится, я продолжу тебя дразнить.

Кэтлин распрямила спину и приподняла сначала одно, а затем другое плечо, чтобы размять шею.

— Я все объясню, когда передам машинку тебе. — Она вздохнула. — Но в одном ты права: эта рабочая лошадка трудится на меня уже больше сорока лет, и мне стоило бы знать, что я не в силах ее одолеть.

— Так что ты делаешь?

— Это просто юбочка для маленькой девочки с нашей улицы. Я подгибаю подол. Надеюсь, что так она будет носиться немного дольше.

Кэтлин открутила блестящую хромированную крышку швейного короба и вынула катушку с алой нитью.

— Ой! — воскликнула она. — Как жаль! Я была уверена, что белые нитки еще оставались. — Кэтлин порылась в шкатулке в поисках новой катушки и торжествующе улыбнулась, когда нашла, что искала. — Я тебе не говорила, что твой отец на прошлой неделе, поворачиваясь в кровати, прорвал ногой простыню? Когда я закончу с этим, простыня будет моей следующей задачей.

— Боже!

— Ну он, конечно, все отрицал, но от звука рвущейся ткани мы оба проснулись, и там застряла его нога, а не моя.

— И что, ты собираешься штопать простыню?

— Нет, я это уже делала. Боюсь, что дни ее сочтены. Я собираюсь вырезать все, что можно, для наволочек, а остальное пойдет на тряпки. — Кэтлин бросила катушку обратно в короб.

Ее бережливость была врожденной, и для нее выкинуть «еще хорошую» ткань было так же невозможно, как и сесть не на тот автобус.

— Ладно, мама, когда закончишь, я принесу совок и вскипячу чайник.

— Пока ты не ушла, вставь мне иголку, хорошо? Когда становится темно, мне уже сложно. — Кэтлин наклонилась, чтобы дочери проще было добраться до машинки.

— Конечно.

Конни зажала конец нити в губах, а другой вставила в игольное ушко. Нитка вошла справа налево с первой попытки.

— Спасибо. Твой папа уже ушел в библиотеку, так что мы вдвоем. Днем я сделала сэндвичи. Они в вощеной бумаге на холоде. — Кэтлин выглянула из окна. — По радио сказали, что вечером будет дождь, и мне кажется, как раз сейчас и польет.

— Интересно, кому из эдинбургских шахматистов не повезет сегодня стать жертвой отца?

— Он не сказал.

Первые капли простучали по оконному стеклу, и Конни предвосхитила следующий вопрос матери:

— Отец взял зонтик?

— По-моему, нет. И его шарф остался на вешалке.

— Не беспокойся. После чая я выйду размять ноги, а заодно отнесу ему вещи. Это недалеко.

Оставшись снова наедине со швейной машинкой, Кэтлин вынула из ящика стола небольшую записную книжку и открыла ее. Край чистой страницы она подложила под иглу, опустила прижимную лапку и твердо ухватила два конца нити левой рукой. Игла, резко протыкая бумагу, делала стежок за стежком, образуя шов по всей длине страницы. В дюйме от верхнего края Кэтлин остановилась и, подложив маленький белый лоскуток, сделала еще два стежка, затем добавила кусочек ажурной вышивки и еще прострочила, соединяя ткань с бумагой.

Наконец уверенным каллиграфическим почерком опытного учителя она сделала надпись:

Когда Конни покинула квартиру, дождь еще шел, правда не такой сильный, но она сдержала обещание и все-таки дошла до библиотеки. Открыв дверь здания в стиле ар-деко, девушка поняла, что мероприятие еще не закончилось. Некоторое время Конни прислушивалась, стоя у двери Нельсон-холла, где проходил шахматный турнир, а потом открыла ее и тихонько проскользнула внутрь. Это было впечатляющее помещение. По обеим его сторонам шел ряд высоких окон, доходивших почти до потолка. Благодаря им летними вечерами практически не возникало необходимости включать электричество, а от нагретого солнцем пола приятно пахло воском. Но сегодня свет горел. На длинных столах стояли шахматные доски — по четыре на каждом. Свободных мест не осталось. Несмотря на количество собравшихся, в зале было удивительно тихо. Тишина нарушалась лишь стуком шахматных фигур, которые передвигали боровшиеся за победу шахматисты.

Пока заканчивались последние партии, Конни стояла у двери. То, что ее отец все еще продолжал играть, было довольно необычно: чаще всего он управлялся с соперником за четверть часа. Как председателю Шахматного комитета, ему уже следовало бы готовиться к выходу на сцену для объявления результатов, но он все еще был погружен в яростную борьбу за победу. Конни знала большинство членов клуба по именам, но сегодняшний молодой противник отца был ей незнаком. Стоя у двери, Конни расслышала, как ее отец произнес: «Мат». Его оппонент наклонился вперед, изучая оставшиеся на доске фигуры, затем кивнул. Оба игрока встали — точнее, сначала быстро вскочил отец, а потом второй игрок медленно поднялся со стула. Конни не могла отвести от него глаз, хотя он стоял к ней спиной. Его волнистые волосы цветом напоминали карамельные ириски, а в его манере держаться чувствовалось нечто особенное. И дело было не только в том, что он казался на голову выше любого из присутствующих в клубе.

Она все еще смотрела на него, когда раздался голос отца:

— Добрый вечер, господа! Для тех, кто пропустил объявление в начале мероприятия, повторяю, что меня зовут Брюс Бакстер, и я, как председатель Шахматного клуба Фаунтинбриджа, хотел бы поблагодарить вас за то, что вы пришли сегодня сюда, особенно в такую неприветливую погоду.

Оглашение результатов турнира продолжилось, и Конни поймала себя на том, что, пытаясь узнать имя незнакомца, слушает внимательнее, чем обычно. К сожалению, в нужный момент приступ кашля стоявшего неподалеку пожилого мужчины не позволил ей расслышать то, что она хотела. Конни раздраженно покачала головой и села за один из освободившихся столов.

— Наконец, я хотел бы принести извинения налогоплательщику из Стокбриджа, который почти шестнадцать лет назад обратился через прессу с требованием приобрести каучук и подбить им шахматные фигуры, чтобы они не так сильно стучали во время наших соревнований в городских библиотеках. — Здесь, как обычно, раздались аплодисменты, хотя эту фразу Брюс произносил на каждом мероприятии. Он подождал, пока участники успокоятся. — Боюсь, однако, что посылку с этим заказом все еще не могут найти на почте.

Шутка была старой, но неизменно вызывала улыбку. Участники, в основном мужчины, до того старавшиеся не шуметь, чтобы не мешать коллегам думать, теперь убирали видавшие виды деревянные фигуры в шахматные доски, не беспокоясь о производимом шуме. Затем они направились к выходу, поднимая воротники перед встречей с августовским дождем, который снова стал барабанить в окна.

Конни взяла несколько досок и понесла их в шкаф. Она решила, что может помочь, раз уж все равно ждет отца. И это никак не было связано с тем фактом, что объект ее интереса все еще оставался в зале.

Брюс тем временем полностью погрузился в разговор с тремя другими членами комитета. На столе перед ними лежали письма и открытый гроссбух.

— Простите! — Конни хотела, чтобы ее услышали, но слова утонули в звуках дождя, барабанившего по стеклу. — Простите! — повторила она еще раз, и тут как раз дождь закончился, отчего в наступившей тишине ее слова прозвучали слишком громко. Все, включая незнакомца, повернулись к ней. Конни почувствовала, как краснеет. — Прошу прощения…

— Боже, Конни, я и не знал, что ты здесь, — с неодобрением посмотрел на нее отец. — Все в порядке? Что-то случилось с матерью?

— Нет, ничего. — Она покачала головой. — Но мама прислала меня сюда с твоим зонтиком и шарфом. Ты вышел из дома без них, а тут… — И она указала на окна.

— Да, вечер так себе. Спасибо за заботу, но мне нужно будет остаться сегодня подольше. Нам необходимо кое-что обсудить, так что, боюсь, тебе придется подождать.

Тут вперед выступил высокий незнакомец и обратился к Брюсу:

— Возможно, я мог бы помочь, сэр? Я остался, чтобы поблагодарить вас за игру, но мой зонтик при мне.

Конни старалась не смотреть на него и внимательно изучала свою обувь, почему-то кляня себя за то, что не начистила туфли перед тем, как пойти в библиотеку. Ей казалось довольно смешным, что она в тридцать три года краснеет, как девчонка.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Я — Брюс Бакстер, а это моя дочь Констанс. — Отец взглянул на незнакомца: — Кажется, я не записывал сегодня вашего имени.

— Моррисон, Альфред Моррисон. Обычно меня зовут Альфом.

— Вы неплохо прижали меня к канатам, мистер Моррисон. Где вы научились играть?

— В торговом флоте сразу после войны. На море часто выдаются свободные часы. Так что практики у меня было много. — Он посмотрел на Конни, стараясь встретиться с ней взглядом. — Я буду счастлив одолжить вам свой зонтик.

Она ответила вежливо, но твердо:

— Спасибо, но не стоит. Я подожду отца.

— Нет, Конни, я прошу тебя принять предложение. Ты же знаешь, твоя мать будет беспокоиться, если мы не придем домой к девяти. — Брюс кивнул в знак благодарности: — Очень мило с вашей стороны, мистер Моррисон, я очень ценю это.

Конни понимала, что должна согласиться.

— Хорошо, тогда до свидания, господа. — Она помахала на прощание друзьям отца и направилась к двери, не дожидаясь, пока непрошеный сопровождающий наденет пальто.

Когда они вышли на улицу, было уже темно. Дождь усилился, и потоки воды стекали с тротуаров в сточные канавки, уже и без того полные.

— Это необязательно, — сказала Конни, когда фигура с зонтом поравнялась с нею. — Я ведь не сахарная, не растаю.

— И тем не менее, — ответил Альфред.

Она шагнула вперед, полагаясь только на слух и не обращая внимания на машины, несущиеся сквозь бурный ливень. Через несколько секунд у нее перехватило дыхание: твердая рука хватанула ее за талию и оттащила с проезжей части под аккомпанемент орущих клаксонов.