Швейная машинка

Фред

Канун Рождества 2016 года. Лит

Фред приезжает в мастерскую. В открытую дверь видно, как Эллен у верстака разбирает очень старую швейную машинку. Из колонок доносится голос Билли Холидея, и Эллен покачивается в такт музыке. Фред не спешит войти. Похоже, сегодня она не собирается в галерею и не ожидает клиентов, потому что сейчас она в рабочей одежде. Волосы покрыты платком, который заколот спереди, над самым лбом. «Если бы это был черно-белый фильм, — думает он, — она в своем комбинезоне, внимательная и сосредоточенная, могла бы сойти за фабричную работницу военного времени». Тут же ему приходит в голову, что если бы кто-нибудь застал его за шитьем, то мог бы подумать примерно о том же. Они — два полюса одного и того же магнита — старых швейных машинок. Фред громко стучит в дверь и входит.

Эллен оглядывается и улыбается ему, но продолжает работать. Он не хочет прерывать песню и потому встает перед ней, рисует в воздухе букву «К» и шепчет:

— Кофе?

— Можете говорить. Знаете, Билли не будет возражать.

— Я не хотел прерывать работу. Заканчивайте, я приготовлю.

Когда вода закипает, она наконец выпрямляется и слегка откидывается назад, чтобы размять позвоночник.

— Я думаю, вашей спине это не идет на пользу.

— И вам доброе утро.

Фред пожимает плечами:

— Когда у вас все будет болеть, меня прошу не винить. Старость одна не приходит, знаете ли.

Эллен, не обращая внимания на его реплику, спрашивает:

— И какие радости вы принесли из кондитерской на этот раз?

— Два мясных пирожка и кусок рождественского торта.

Ее лицо вытягивается:

— Да ладно?!

— Видели бы вы себя. — Он смеется и ставит пакет из кондитерской на стол, но подальше от нее. — Нет, просто, как всегда, ваш любимый.

— О! Морковный торт! Вы так хорошо меня знаете. — Она тянется к пакету, открывает его и выкладывает на противоположные края листа бумаги кусок торта и бугристую сырную лепешку, которую он взял для себя, а потом наклоняется, чтобы внимательнее рассмотреть глазурь: — Неплохо. Я бы сказала, семь из десяти.

— Вы знаете, продавщица в кондитерской больше не спрашивает меня, какой кусок торта мне дать, а уже сама выбирает тот, где больше орехов.

Эллен игнорирует эту шпильку и хватает густо покрытый глазурью кусок торта, а другую руку держит чашечкой под ним, чтобы в случае чего поймать крошки.

— И молодец.

— Вы просто невозможны!

— Я знаю. И поскольку у меня все равно нет фарфоровых тарелок и красивых вилочек для торта, я слопаю его прямо сейчас, — говорит она и откусывает от торта.

Фред понимает: он только что поставил очередную галочку в списке «что мне нравится в Эллен», но пытается не думать об этом на тот случай, если она читает мысли так же хорошо, как умеет делать многое другое.

— Я принес вам записные книжки, — говорит он. — Но не буду их вынимать, пока вы не доедите торт и не вымоете руки.

Она отвечает с набитым ртом:

— Вы прямо как моя мама.

— Наверное, как чья угодно мама.

— Кстати, о вашей маме — уверена, она прекрасна. Как у вас дела?

— Да, забыл: я рассказал, что вы мне помогаете с университетом. Эти планы ее вполне устраивают.

— Я не это имела в виду, вы же понимаете.

— Да, конечно. С ней все хорошо. — Он корчит рожицу. — А вот насчет себя я пока не уверен.

— Понятно.

— Я вроде успокоился, но мне пришлось слишком многое переварить. Все, что я вроде бы знал о себе, внезапно изменилось.

Эллен тянется через стол и слегка сжимает его руку:

— Нужно просто немного времени — вот я все.

Фред кивает и откладывает в сторону нетронутую лепешку:

— Да, но я не шутил. Идите помойте руки.

Пока она возится у раковины, он вынимает из сумки пакет с блокнотами и выкладывает его на стол.

Эллен возвращается и протягивает ему руки: ладонями сначала вверх, потом вниз, как маленький ребенок.

Он внимательно их изучает, подыгрывая ей:

— Хорошо, подойдет.

Она тянется к пакету с блокнотами.

— Подождите минутку, я подготовлю почву. Сначала нужно вернуться немного назад — за несколько недель до того, как я выставил себя полным идиотом на той распродаже. Я потерял работу и подумывал продать бабулину старую швейную машинку, потому что нужны были деньги. В то время я был готов распродать вообще все содержимое квартиры, но машинка, как мне казалось, попросту не работала. Я провел расследование, и выяснилось, что этот пакет был спрятан в деревянном основании и мешал двигаться приводному валу — или как там называются эти длинные стержни.

— Так у вас и правда не было денег на машинку, которую продавала та женщина?

— Именно в тот день у меня оставалось меньше десяти фунтов, так что я говорил правду. Выходное пособие с последней работы долго не приходило, а я оказался слишком гордым, чтобы записаться на биржу труда. В общем, денег не было совсем. — Фред указывает на упаковку. — Примерно таким я его и нашел: та же веревочка, та же коричневая бумага.

— Как захватывающе!

Он начинает развязывать истрепавшуюся бечевку.

— Стыдно признаться, но я надеялся, что там будет пачка банкнот, однако вместо них я нашел вот это. С того времени прибавилась еще одна записная книжка — моя собственная. — Фред выкладывает записные книжки в длинный ряд. — Они восходят к тому времени, когда машинкой впервые воспользовалась Кэтлин, моя прабабушка. Насколько я могу судить, здесь зафиксирована полная история всего, что было сшито с ее помощью.

— Вот это да! Когда вы упомянули про записные книжки, я думала, что их будет две или три. И никак не предполагала, что их окажется столько.

Он берет кассовую книгу тридцатых годов и протягивает ей:

— Посмотрите.

— Вы уверены?

— Да-да. Это настоящие капсулы времени.

Эллен открывает книгу, и глаза у нее расширяются: на каждой странице она видит ряды стежков и лоскутки ткани.

— Фред, это поразительно!

— Я сказал примерно то же самое. Здесь сотни проектов, в каждой книжке — больше тридцати. Я изучил все. Тут есть пара свадебных платьев, пальто для жениха и многое другое. Насколько я понимаю, и Кэтлин, и бабуля зарабатывали шитьем на жизнь — или, по крайней мере, это был источник дополнительного заработка.

— Наверное, это было не такое уж редкое явление. — Эллен внимательно, не отрывая глаз, рассматривает записную книжку.

Фред берет в руки школьную тетрадку:

— Несколько раз упоминаются дедушкины садовые брюки: он явно был не из тех, кто выбрасывает вещи. Одна из последних записей, сделанная почерком бабули, — это плащ, который она изготовила, когда мне было пять. Он предназначался для Хэллоуина. С тех пор она почти не шила.

— А самое первое что было?

— Тряпки для пыли, прабабушка их сшила в тысяча девятьсот одиннадцатом году.

— Тряпки?! — смеется Эллен. — Серьезно?!

— Мне кажется, логично было начинать с чего-то простого.

— Можно посмотреть самую первую книжку?

— Конечно.

Фред передает ей книжку: в ней двадцать четыре страницы, грубо обрезанные и переплетенные.

Эллен открывает ее и медленно проводит кончиками пальцев по шву на первой странице:

— То есть эти стежки сделаны больше века назад.

— Да, иногда это меня вгоняет в дрожь. Как будто прикасаешься к истории.

— А это что?

Между последними страницами вставлен самодельный конверт. Бумага обветшала: его явно часто открывали.

— Посмотрите.

Эллен осторожно вынимает кусочек бумаги и разворачивает его. Это тонкая полоска, сложенная вчетверо по длине, как дюймовик столяра. Она читает:

Эллен отбрасывает от себя записку, как будто та обожгла ее.

— Боже мой! Ох, боже мой! Это…

— Что такое? — Фред не понимает ее реакции. — Она была…

— …накручена на шпулю, — завершает она его фразу.

— Да, — хмурится он. — Откуда вы это узнали?

Она смотрит на бумагу.

Фред открывает конверт и расправляет его так, чтобы слова, написанные на его внутренней стороне, можно было прочесть.

— Смотрите, это почерк Кэтлин, он отличается от того, которым написана записка.

Он читает вслух:

И тут Фред видит, что она плачет, и он совершенно не понимает почему.

— Эллен? — говорит он как можно мягче. — Что случилось?

Она наконец-то находит слова:

— Эта записка.

— А что такое?

— Ее написала моя прабабушка. — Эллен вытирает слезы футболкой. — Надо купить платков, а то это уже входит в привычку.

— То есть… — Фред пытается понять смысл ее слов, но у него не получается.

— Это старая семейная легенда, одна из тех, которые передаются из поколения в поколение, но без особых доказательств. Эта полоска бумаги была вырезана из Библии. У моей тети до сих пор она сохранилась, и там части одной страницы не хватает. — Эллен тяжело вздыхает и осматривает мастерскую: инструменты, полуразобранные машинки, фотоаппаратуру. — Потому-то я этим и занимаюсь. — Она обводит рукой всю комнату.

— Не понимаю.

— Джин — та, что написала эту записку, — была моей прабабушкой. Она работала на фабрике «Зингер». А мой прадед Дональд тоже работал там, в литейном цеху. В тысяча девятьсот одиннадцатом году произошла массовая забастовка. Почти все прекратили работу и вышли из ворот фабрики. Их было более десяти тысяч. Сейчас такого и представить нельзя, но тогда… В то время в профсоюзах состояли немногие, и это вообще была одна из первых забастовок.

— Наверное, на «Зингере» не понимали, что происходит.

— Видимо, да. Они решили закрыть ворота и не пускать вообще никого.

— Реакция большого бизнеса?

— Как-то так. Через две недели, когда забастовка все еще продолжалась, компания решила отправить открытки всем работникам. Там было написано, что, если шесть тысяч человек подтвердят свое желание возвратиться, ворота откроют. К тому времени все наголодались, нужны были деньги на арендную плату. Так что после трех недель забастовки они вернулись к работе.

— И тогда?

— Некоторые активисты обнаружили, что их услуги больше не требуются — либо из-за реструктуризации отделения, либо по каким-то другим сомнительным причинам: от людей, которые, по мнению руководства, были источником неприятностей, решили избавиться. Одним из организаторов забастовки как раз и был мой прадед. И вот у Джин и Дональда, еще даже не женатых, оказалась одна работа на двоих, да и та, наверное, очень неустойчивая.

— И что они сделали?

— Джин ушла с работы, и, чтобы найти новую, они переехали в Лит. Они жили в нескольких кварталах отсюда.

— Хэппи-энд?

— Более-менее. Отец Джин больше никогда с ней не разговаривал и через несколько лет умер. А потом Дональд в тысяча девятьсот пятнадцатом году отправился добровольцем на фронт и был серьезно ранен во Франции. Он потерял руку.

Фред не знал, что сказать.

Эллен наклонилась вперед, чтобы снова посмотреть на узкую полоску бумаги.

— Он выжил, но времена были тяжелые. Судя потому, что говорили мне родители, он был еще и контужен. Джин работала тогда в резиновой компании, которая делала сапоги. Но когда война закончилась и мужчины возвратились домой, они потребовали вернуть им их рабочие места — и ее уволили.

— Наверняка такое бывало часто. И как она поступила?

— К тому времени они переехали. Джин нашла работу в пекарне, а Дональд сидел дома и воспитывал детей.

Эллен встает и снимает со стены за рабочим столом четыре небольшие рамки.

— Наверное, вы их не заметили. — Она раскладывает рамки на столе одну под другой. — Первые две — это те самые почтовые открытки с фабрики. Там была отрывная часть — ее надо было отослать, чтобы подтвердить, что хочешь вернуться на работу.

Фред берет две первые рамки с открытками и тщательно их изучает:

— На одной отрывная до сих пор сохранилась.

— Дональд не стал ее возвращать. Почему этот фрагмент оторван от открытки Джин, мы не знаем. Мы даже не знали о существовании этих открыток до ее смерти.

— И как вы их нашли?

— Это сама по себе целая история. По части семейных секретов вы не одиноки. Они жили в квартире в Марчмонте, которой владел трастовый фонд. Этот фонд предоставлял — нет, до сих пор предоставляет — жилье ветеранам войны. Когда люди въезжали в такую квартиру, они оставались в ней надолго. Прабабушка прожила там с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот восьмидесятый год, до самой своей смерти.

— Это очень долго для одного места… шестьдесят три года.

— Ну да. — Эллен смотрит на открытки в рамках. — И вот лет шесть назад в ту же квартиру внезапно пришло письмо. Там была старая марка, но, к счастью, какая-то добрая душа на почте все же доставила конверт по назначению. Нынешний квартиросъемщик понял, кому это предназначалось, и отправил его в штаб-квартиру фонда, а уже они переправили письмо нам.

— Провидение.

— Можно и так сказать. Открытки были внутри очень потертого старого конверта, и кто-то вложил его в еще один конверт — для надежности. Если бы этого не сделали, думаю, бумага бы не дожила. — Эллен развязывает платок на голове и запускает руки в волосы. — Письмо попало к нам как раз тогда, когда меня уволили со скучной офисной работы. Я стала читать о забастовке и составлять генеалогическое древо. И вот однажды я шла по Лит-уок и увидела среди мусора, выброшенного после уборки, швейную машинку. К счастью, коммунальщики не успели ее вывезти. Я притащила машинку домой, одолжила у папы отвертки и разобрала ее на части, до последнего винтика и гайки.

Он бросает взгляд на бижутерию на стендах в комнате:

— Остальное — уже история.

— Примерно так. Я записалась на вечерние курсы ювелирного дела, и… мне пришлось это по душе.

— То есть ваша работа — это своего рода политическое заявление?

— И да и нет. Меня часто спрашивают, не свожу ли я таким образом счеты, но нет, ни в коем случае. Хотя я никогда не видела своих пращуров, но то, через что они прошли — забастовка, необходимость начинать с нуля, увечье на войне, — вдохновляет меня и заставляет изыскивать любые возможности. Я уверена, они были бы в ужасе, если бы решили, что я делаю это из ненависти к швейным машинкам.

— Но я все равно не понимаю.

— Хотите, процитирую мою заявку на финансирование?

— Давайте.

— Вкратце она звучит так: «Я создаю произведения искусства, которые воплощают собой кривую опыта работы, используя в качестве источника материала старые швейные машинки».

— Я перестал что-либо понимать после слова «кривая».

— К сожалению, чтобы найти финансирование, нужно сформулировать краткую заявку, и вот эта неожиданно сработала. Хотите услышать расширенный вариант?

— Да, пожалуйста.

Она берет с верстака шпулю, зажимает ее пальцами и передает ему:

— Швейная машина дает работу на фабрике, облегчает домашнюю работу и позволяет кормить себя, если работы нет вовсе. Имея дело с отдельными деталями разобранной машины, я чувствую контакт с теми, кто создавал ее на фабрике, и теми людьми, кто шил на ней дома. Тем самым я отдаю должное тем, чей опыт и решимость проложили дорогу современной жизни.

Фред осматривает лежащую в его ладони шпулю: — Знаете, очень впечатляет.

— Спасибо. — Она кланяется.

— Так вот, если вернуться к записным книжкам. Получается, что мы с вами в каком-то смысле родственники.

— Не родственники, но между нами определенно есть связь.

— Странное дело — семьи, правда?

— И не говорите. Вы еще моих братьев не видели!

Фред обращает взгляд на две оставшихся рамки:

— А здесь что?

— Конверты. Если я выну из рамки тот, что с почерком Джин, вы сможете почувствовать запах макияжа старой дамы.

Фред изучает эти свидетельства истории ее семьи и чувствует, что ему оказали скорее честь, нежели доверие. Старый конверт кажется довольно потрепанным, надписи потускнели, а уголки истрепались. Он откладывает его в сторону и берет последнюю рамку.

— Этот конверт я тоже сохранила, потому что он — неотъемлемая часть истории. Это тот, который доставил почтальон. В нем все и хранилось.

Он переворачивает конверт, ожидая чего-нибудь совершенно обычного. И тут на него смотрит уверенный почерк с причудливыми заглавными буквами. Фред не перепутал бы его ни с чем, ведь это почерк его матери.

Эллен завязывает на голове платок и не замечает растерянности на его лице.

— Фред, так что вы решили?

Из-за бесчисленного множества вопросов, роящихся у него в голове, он реагирует не сразу:

— Простите, что вы сказали?

— Я говорю: что вы решили? С вашей другой семьей?

— Решил, да. — Фред радуется возможности сменить тему.

— Что вы собираетесь делать?

— Пока что каждый раз, когда я думаю, что уже со всем разобрался, происходит что-то новенькое, но насчет этого я, по крайней мере, уверен. — Он начинает раскладывать записные книжки в хронологическом порядке, сравнивая даты. — Я ничего не собираюсь предпринимать.

Она видит, что он поглощен работой, и не вмешивается. Наконец Фред заканчивает раскладывать яркие блокноты по собственной системе и говорит ей:

— Эти люди меня совершенно не интересуют, потому что у меня уже есть дедушка и бабушка. Их зовут Альфред и Констанс Моррисон. И другие мне не нужны.

Эллен обходит верстак и обнимает его:

— Я думаю, ты прав.

Он поворачивается, чтобы впервые в жизни поцеловать ее, но в этот самый момент раздается стук в дверь, и в мастерскую, не дожидаясь ответа, входит широкоплечий мужчина с сединой в песочного цвета волосах.

— Эллен, ты забыла обед, так что я решил… — Тут он замолкает.

— Папа!

— Прости, я не знал, что у тебя гости.

— Я ведь уже говорила, что у меня могут быть клиенты, нельзя заходить просто так.

Мужчины смотрят друг на друга.

Неловкое молчание прерывает Фред:

— Мы не представлены, но я имел удовольствие есть ваши сэндвичи с Эллен. Фред Моррисон, — протягивает он руку.

Мужчина без промедления отвечает:

— Да, Эллен много раз о вас говорила. — Он пожимает Фреду руку с уверенностью, унаследованной от отца и деда. — Я — Дон Кэмерон, и я очень рад познакомиться.