Сказание о Рокоссовском

НА ГЛАВНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

На автомашине через притихший, как перед внезапно навалившейся черной бедой, военный Киев Константин Константинович Рокоссовский ехал в Москву.

...Трудно представить Киев черным, немым, притаившимся. Мы знали его в сверкании веселых огней, в праздничном движении гуляющих толп на освещенных, залитых светом фонарей и витрин улицах, в звездной россыпи Подола, с величественной луной, стоящей над Владимирской горкой, с музыкой и танцами в великолепных парках, раскинувшихся над Днепром.

Мы знали удивительный ансамбль нарядных домов Крещатика. С какой другой улицей в нашей стране можно было сравнить Крещатик? Ни с какой! Вот разве только с Невским...

Будь же трижды проклят враг, потушивший огни Крещатика, задушивший музыку приднепровских парков, разметавший стайки веселых школьниц на Университетской, спустивший мертвую тьму на любовь нашу — Киев!

...Константин Константинович Рокоссовский ехал по безлюдным улицам Киева: бульвар Шевченко, улица Ленина, Крещатик... Чугунный Владимир тяжело высился на фоне темного неба. Невидимые в беспросветной тьме, прерывисто и угрожающе завывали авиационные моторы. По враждебному вою их было ясно — немецкие.

За Днепром все та же картина: вереницы грузовиков, артиллерийские орудия на конной тяге, армейские обозы, убогие телеги с домашним во все стороны торчащим скарбом, заплаканные женщины с детскими колясками, едва ковыляющие старики, старухи...

Уже в пути Рокоссовский узнал: немцы подходят, может быть, даже подошли к Смоленску. Новость потрясла, казалась чудовищной провокацией, бредом. Ведь война только началась — и уже Смоленск...

Теперь он был убежден: его пошлют в Смоленск. Куда же еще в такие дни могут его послать?

Он уже не жалел, что пришлось оставить корпус. Какие могут быть личные интересы, привязанности, соображения, когда враг под Смоленском?

***

Враг торжествовал.

«Молниеносная война на востоке удалась!», «Русские армии уничтожены!», «Дорога на Москву открыта!», «России никогда не подняться!» — кричали заголовки гитлеровских газет.

Им вторило зловещее воронье в разных концах света:

«Западные военные эксперты... считают, что у СССР нет шансов уйти от полного разгрома его фашистской Германией в течение шести недель или максимум трех месяцев...»

«По оценке офицеров службы разведки военного министерства, кампания продлится лишь от одного до трех месяцев...»

«Почти все ответственные военные специалисты полагают, что русские армии вскоре потерпят поражение и окажутся в основном уничтоженными».

«Немцы пройдут через Россию, как нож через масло...»

Ошиблись всех мастей пророки, прорицатели, предсказатели и слишком рано возликовавшие подстрекатели.

Широко, от Белого моря до Черного, гремит, бушует война.

Какое же направление главное?

Какой фронт самый важный?

Будь то полуостров Рыбачий, болота Белоруссии или молдавские степи — везде наша родная земля, везде сражаются и насмерть стоят советские люди, отражая натиск гитлеровских орд.

Все же смоленское направление больше других тревожит сердца. Образ города-часового Смоленска в те дни был перед глазами. Старый русский город, он веками стоял на боевом посту, охраняя прямой путь к нашему сердцу — Москве.

Ставка назначила генерал-майора К. К. Рокоссовского командовать подвижной армейской группой войск в районе Ярцево, где немцы высадили крупный воздушный десант.

Задача у группы одна: удержаться на днепровских рубежах, не пустить немцев в сторону Вязьмы.

Теперь-то уж можно сказать, что вначале это была, пожалуй, скорее мифическая, чем реально существовавшая группа. В значительной степени желаемое выдавалось за действительное. Новому командующему на вопрос, какие части будут в его распоряжении, в Ставке ответили с полной откровенностью:

— Дадим одну-две дивизии, а главное, выезжайте на фронт и подчиняйте себе все, что найдете по дороге до Ярцева. Все и всех! Желаем успехов!

Впрочем, кое-что командующему группой генералу Константину Рокоссовскому еще дали: две автомашины со счетверенными пулеметами и расчетами при них, радиостанцию, несколько офицеров для будущего штаба группы и напутствие с весьма широкими полномочиями:

— Действуй!

В Касне, где в те дни находился КП Западного фронта, Рокоссовскому не сказали ничего утешительного. Командующий войсками фронта Семен Константинович Тимошенко, угнетенный тяжелым положением на передовой, говорил резко, отрывисто:

— Плохо... очень плохо. Немцы пытаются рассечь войска фронта на несколько частей и открыть путь к Москве. Понимаешь? Поезжай сегодня же... Сколачивай группу...

На другой день Рокоссовский снова встретил командующего фронтом — уже вблизи передовой, на дороге в Ярцево.

Вышли из машин, стали на обочине.

По шоссе тянулись на восток машины, повозки, шли разрозненные подразделения, брели легкораненые. Шли вперемешку с гражданским населением, уходящим от войны, от фронта.

Картина тягостная. На еще больше осунувшемся лице Тимошенко привычно застыло выражение озабоченности и боли. Он молча смотрел на отступающих и в бессилии играл желваками.

— Видишь? — кивком показал на шоссе.

— Вижу! — горько подтвердил Рокоссовский.

Было такое ощущение, что и он лично виноват в том, что отступает армия, бегут женщины, дети, старики. Невольно подумал: «Вот так и мои где-то — Юля и Ада...»

Как раз по шоссе проходило стрелковое подразделение, по всей видимости, остатки полка или батальона. Шли вразброд, усталые, седые от пыли, в помятом обмундировании, виднелись бинты, черные от крови и грязи. Сразу понятно — фронтовики, уже испытавшие и бомбежки, и артобстрелы, и разбитые переправы, и болотные хляби, где мин больше, чем лягушек.

— Видишь? — снова спросил Тимошенко. — Собирай, кого сможешь собрать, и воюй! Вот так, дорогой! — И, сутулясь, словно и впрямь нес на спине тяжелый груз, пошел к своей машине.

Есть такое шутливое выражение: генерал без армии. Вот таким в некотором роде генералом без армии и был Константин Рокоссовский в первые дни существования его группы, если не считать нескольких измотанных, поредевших, плохо вооруженных частей.

Положение на этом участке фронта создалось тяжелейшее. Необходимо было любыми средствами задержать продвижение врага, установить связь с частями и, собирая группу, вести бои, отражать натиск врага.

Общеизвестно, каких взглядов на военную службу придерживался наш великий полководец Александр Васильевич Суворов, какой спартанский образ жизни он вел в походах, как близок был к русскому солдату, наравне с ним нес все тяготы и трудности походной, бивуачной жизни.

Прекрасен его пример, несравненна его наука побеждать. Но смешно в нынешних фронтовых условиях требовать от военачальников, чтобы они буквально следовали суворовским правилам. Неизмеримо возросли масштабы армии, сложность управления механизированными войсками.

Порой все же приходилось...

Потом, спустя год-два, Константин Константинович Рокоссовский почти с недоверием и сомнением — было ли это в действительности? — вспоминал ту раннюю осень сорок первого года, когда он, командующий группой войск, ел щи из солдатского котелка, спал под сосной на своем плаще и весь его штаб помещался в одной или двух автомашинах.

Нет, он не подражал Александру Васильевичу Суворову, не хотел прослыть оригиналом, демократом, этаким солдатским батей. Просто не было крыши над головой, даже палаточной, не было кровати, табуретки, не было тарелки и вилки.

Были две автомашины, сосновый лес, громкое название «группа войск Рокоссовского» и приказ: во что бы то ни стало задержать рвущегося к столице врага.

И генерал Рокоссовский действовал. По пути к Ярцеву он подчинял себе все встреченные части, подразделения, отряды. Подчинял пехотинцев и артиллеристов, саперов и медиков, связистов и разведчиков. Подчинял бежавших из плена, вышедших из окружения, легкораненых и просто струсивших в первом бою и рванувшихся в тыл. Он подчинял всех, кто способен был взять в руки автомат или винтовку и стоять лицом на запад, а не уходить на восток.

Справедливости ради следует сказать, что подавляющее большинство отходивших с радостью и надеждой вливалось в группу Рокоссовского. Так горько и стыдно отступать, брести на восток! Хотелось снова оказаться в крепком боевом строю, почувствовать твердую руку командира, обрести уверенность в своих силах.

Бои шли напряженные, ожесточенные. Группа генерала Рокоссовского несла большие потери убитыми и ранеными. И все же она росла от боя к бою. Она вбирала в себя все новые роты, батальоны, полки... Она становилась крепче, сплоченней, боеспособней.

Ночь была теплая, и Рокоссовский решил расположиться на ночлег не в машине, а на природе, как выразился водитель, доставая из багажника плащ-палатку.

Место подобрали отличное: под могучей развесистой сосной, на мягком ковре слежавшейся за многие годы хвои. От сосны и хвои, разогретых еще жарким солнцем первоначальной осени, шел сильный и приятный смолистый запах. Казалось, что только ляжешь на лесную постель, охмелев от благодатного ее нектара, и сразу заснешь праведным сном хорошо поработавшего человека.

Но не спалось. Рокоссовский лежал на спине, смотрел в черную неразбериху сосновых ветвей, сквозь которые кое-где пробивались далекие звезды.

Было тихо. Обычная в эти дни артиллерийская канонада смолкла. Завтра воскресенье. Немецкие артиллеристы, как видно, блюдут спокон веков установленный порядок — отдыхают. А вот летчики — нет. С полчаса назад высоко, невидимые в черном небе, на восток пролетели их самолеты. На Москву. Верно, скоро полетят обратно.

Потому и не спалось, что он ждал их возвращения. Хотелось по гулу моторов убедиться, что не все — конечно не все! — возвращаются немцы.

Не первую ночь гитлеровцы летают бомбить Москву. Но привыкнуть невозможно. В самом этом факте было что-то немыслимое, противоестественное, противное всем нашим убеждениям и расчетам.

Месяца четыре назад, когда он уже не сомневался, что гитлеровская Германия начнет войну против нас, и потом, когда произошло немецкое вторжение, он чувствовал себя и свой корпус небольшой частицей огромного фронта. Как бы ни окончился — успехом или неудачей — очередной бой где-то под Дубно или Луцком, он знал, что это не будет иметь решающего значения в начавшейся великой войне. И воевать было проще.

Но сейчас, лежа под сосной и глядя в темное небо, он понимал, что все неожиданно и решающим образом изменилось. Теперь он был не где-то на маленьком участке войны, а в самом ее центре, на главном направлении. Теперь каждая его неудача, каждый шаг назад оборачивались угрозой для страны, для народа.

Конечно, и справа, и слева от его группы ожесточенно сражаются многие части Красной Армии. Не он только заслоняет гитлеровцам путь к Москве.

А такое чувство, словно он, он один в ответе за Москву!

...Надо бы заснуть. Завтра — как, впрочем, и до конца войны — будет трудный день. А немецкие самолеты все не возвращаются...

Дал бы бог удачи московским зенитчикам!