Сказание о Рокоссовском

ДЕСЯТЬ МИНУТ

Орел, Курск, Белгород...

Исконная русская земля, самая сердцевина нашей Отчизны. Тысячу лет хранили ее наши предки, отражая вражеские орды, нападавшие со всех сторон.

И вот новая война идет по этой земле.

***

Причудливо выглядела в начале лета сорок третьего года линия фронта, проходившая возле этих городов. На юго-востоке от Орла и на северо-востоке от Харькова — грозные выступы, на которых сосредоточились крупные соединения немецких войск. А наши армии выдвинулись из района Курска на двести километров на запад, образовав огромную дугу, получившую уже ставшее теперь историческим название Курской.

В центре Курской дуги сосредоточил свои войска новый фронт, названный Центральным.

Что готовит сражающимся армиям лето сорок третьего года? Какие действия предпримут немцы? Где они попытаются нанести удары, чтобы реабилитировать себя после поражения на Волге?

Над такими вопросами ломали голову в Ставке Верховного Главнокомандования и в Генеральном штабе. Об этом, естественно, не мог не думать и командующий Центральным фронтом Константин Рокоссовский.

Самый верный способ найти правильные ответы на животрепещущие вопросы — представить себя в роли немецких стратегов, проследить весь ход их возможных рассуждений.

В руках гитлеровцев оказались важные плацдармы в районе Орла и Харькова. Они выдались глубоко на восток, немецкие войска нависают над нашими армиями, находящимися внутри Курской дуги. Соедини два выступа — и Курская дуга превратится в курское кольцо, в котел, где окажется чуть ли не десяток советских армий.

Слишком уж заманчивая для немцев ситуация создалась на этом участке фронта, чтобы Гитлер не попытался ею воспользоваться. Следовательно, надо ждать решительного удара от Орла на юг и из района Белгорода на север. А это означает, что надо создать твердую, нерушимую оборону, чтобы о нее разбились все усилия гитлеровцев.

И по возможности упредить удар врага.

Такая оборона была создана. Пять фронтов — Брянский, Западный, Центральный, Воронежский и Степной — готовились к вражескому наступлению.

Готовились и ждали. Приближалась решающая битва третьего военного лета.

Первую крупную и, по его расчетам, победоносную операцию на восточном фронте летом 1943 года Гитлер назвал «Цитадель». О «Цитадель» должны окончательно разбиться русские войска. Обязательно! Если не устоит «Цитадель», то советские армии, как бурный поток, сметающий все на своем пути, хлынут на запад.

Такими были замысел, расчет и надежда Гитлера. В своем оперативном приказе от 15 апреля 1943 года он писал:

«Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление «Цитадель».

Это наступление имеет решающее значение. Оно должно быть осуществлено быстро и решительно. Оно должно дать нам инициативу на весну и лето.

Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и большой энергией. На направлениях главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления.

Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира».

Итак, нам предстояло сокрушить «Цитадель».

Орловский выступ вражеской группировки тяжелой угрозой висел над нашими войсками. Готовясь к отражению удара, нам надо было создать здесь наибольшую плотность обороняющихся дивизий, сосредоточить фронтовые резервы.

Но был и большой риск. Вдруг гитлеровцы ударят не с выступа, как мы ожидаем, как говорят все объективные условия, как следует из прямолинейной шаблонной стратегии немецких генштабистов, а где-нибудь, скажем, в середине дуги, где наша оборона, естественно, будет ослаблена — ведь нельзя быть одинаково сильным на всех участках фронта.

Генерал армии К. К. Рокоссовский пошел на риск, сосредоточив главные силы Центрального фронта против орловского выступа. Не может быть, чтобы гитлеровцы избрали другое направление главного удара, уж слишком оно выгодно и заманчиво.

Но сомнения все же были тяжелые, мучительные. А если немцы вдруг перехитрят, догадаются о наших контрмерах и неожиданно прорвут на дуге фронт наших войск, выйдут к нам в тылы? Рухнет тогда вся оборона. Тогда...

Рокоссовский снова склонялся над картой, снова изучал разведданные...

Да, риск велик. Но как здорово получится, если наши войска встретят наступающего врага на им же избранном направлении непробиваемой, непреодолимой обороной! К тому же разведка и партизаны доносят, что именно у Орла немцы сосредоточивают свои главные силы.

Значит, главное — оборона. Впервые за всю войну наши войска с таким напряжением — днем и ночью — создавали оборонительный пояс. Оборона стала глубоко эшелонированной, с шестью основными полосами.

Все здесь было: промежуточные рубежи, отсечные позиции, траншеи и ходы сообщения, минные поля, проволочные заграждения, противотанковые заграждения, противотанковые рвы...

А главное, стояли в обороне хорошо обученные, испытанные в боях, видавшие и смоленские бомбежки, и подмосковные танковые атаки, и сталинградский огонь бойцы, командиры, политработники.

О том, какая работа проводилась в те дни в войсках фронта, можно судить по донесению генерала К. К. Рокоссовского в Ставку:

«...Войска ориентированы о возможных наступательных действиях противника в ближайший период;

части первых и вторых эшелонов и резерва приведены в полную боевую готовность. Командование и штабы проверяют на местах готовность войск;

в полосах армий, особенно на орловском направлении, усилена войсковая разведка и огневое воздействие на противника. В соединениях первого эшелона практически проверяется надежность огневого взаимодействия. Части вторых эшелонов и резервов проводят дополнительную рекогносцировку направлений вероятных действий и уточняют вопросы взаимодействия с частями первого боевого эшелона. Пополняются запасы боеприпасов на огневых позициях. Усилены заграждения, особенно на танкоопасных направлениях. Производится минирование глубины

оборонительных полос. Проверена техническая связь — работает бесперебойно.

16-я воздушная армия активизировала воздушную разведку и ведет тщательное наблюдение за противником в районе Глазуновка, Орел, Кроны, Комарики. Авиасоединения и части армии приведены в боевую готовность для отражения ударов авиации противника и срыва возможных его наступательных действий.

Для срыва возможного наступления противника на орловско-курском направлении подготовлена контрподготовка, в которой участвует вся артиллерия 13-й армии и авиация 16-й воздушной армии».

Фронт приготовился. Ждал.

***

В те дни сержанту одного стрелкового батальона Ивану Петровичу Седину довелось побеседовать с командующим фронтом.

Об этой беседе сержант рассказал:

— Заняли мы оборону. Окопались, траншеи вырыли, блиндажи в шесть накатов оборудовали. Я — первый номер станкового пулемета. Установил свой «максим», пристрелял, ориентиры наметил, стрелковую карточку составил. Жду. Пусть только полезут, черти ржавые!

Однажды утром стою я у амбразуры и за передним краем наблюдаю, соловьев слушаю. Соловьи в тех местах спозаранку удивительно поют — не наслушаешься. Вижу, командир роты лейтенант Стебельков по ходу сообщения бежит. Подбежал, запыхался, что-то сказать хочет, да дух сперло. А за ним гуськом по траншее человек пять идут, в плащах. Звания разобрать нельзя, только, похоже, большие командиры. Но командующего фронтом я сразу узнал. Рослый, видный, почитай, на пол-аршина над бруствером выглядывает. Того и жди, снайпер заметит. Они на нашем участке просто житья не давали. А тут шутка ли — сам командующий фронтом, известный всем герой войны, товарищ Рокоссовский!

Замер я у пулемета. Рокоссовский подошел к пулемету, взялся за рукоятки.

Спрашивает меня:

— Вы первый номер?

— Так точно, — отвечаю, — товарищ командующий. Первый номер станкового пулемета сержант Седин!

Посмотрел на меня генерал, улыбнулся — больно шибко я рапортовал — и говорит:

— Враг вон с той опушки в атаку пойдет — как стрелять будете?

Показал я командующему стрелковую карточку. Посмотрел он, проверил. Правильно, говорит, составлена. Мелковата только траншея у вас. А так отличная. Потом на прощание еще раз спрашивает:

— Если гитлеровцы пойдут, удержитесь?

— Непременно, — говорю, — удержимся. Вы не сомневайтесь. От Сталинграда гоним их, теперь у немца кишка не та.

— Значит, вы сталинградский боец? — И видно по всему, что Рокоссовскому приятно было старого солдата встретить.

— Так точно, сталинградский! На Мамаевом кургане стоял.

Тут Рокоссовский обернулся к одному командиру, что сзади держался и с ноги на ногу переминался, и говорит:

— Вы подсчитали, что у немцев против нас пять тысяч танков стоит. А учли, что у нас сталинградцы? Они танки видели.

Пока генералы между собой насчет стратегии разговор вели, меня и дернуло. Надо вам сказать, что мать моя, Акулина Сидоровна, прислала мне письмецо. То да се по семейной линии сообщила, а потом и пишет: «Дорогой сыночек мой Ванюша! Как придется тебе со своим самым старшим генералом видеться, то передай ему наш поклон и особо от меня материнское благословение за то, что он с нашей земли проклятых гитлеровцев гонит».

Читал я тогда письмо, и смех меня разбирал. Думает мамаша, что так просто: пришел к генералу здорово живешь и давай лясы точить. Не разбирается старуха в уставах, даром, что сама солдатка и трех сыновей солдатами вырастила.

Оставил я материнский наказ безо всякого внимания. А тут мне в голову и ударило: эх, была не была, доложу генералу Рокоссовскому, авось не осерчает, глаза у него добрые.

— Разрешите обратиться, товарищ командующий фронтом, по личному вопросу?

Обернулся Рокоссовский ко мне:

— Я вас слушаю!

Изложил я все командующему насчет письма. Улыбнулся Рокоссовский:

— Спасибо за доброе слово. Мамаше напишите, что Красная Армия выполнит наказ советских людей и прогонит фашистов с нашей земли.

Пожелал мне Рокоссовский успеха в бою и зашагал дальше по траншее. Подошел я к своему «максиму», взялся за рукоятки, как командующий фронтом брался, и подумал: «Танков у гитлеровцев тыщи, ну и хрен с ними! На их танки и наши танки найдутся. Насчет же стойкости — шалишь! Стойкость у нас сталинградская!»

***

Хорошо солдату, когда он во втором эшелоне, когда может схватить котелок и запросто смотаться к повару Федосеичу или Митричу и тот прямо из котла — с пылу с жару — зачерпнет щедрым черпаком наваристого борща и гречневой каши с мелко нарезанным мясом, называемым гуляшом.

А если ты в траншее, на самой передовой? Жди, когда тебе по ходам сообщения принесут борщ в термосе, а то и в ведре, остывший и разболтанный.

О такой несправедливости задумался капитан интендантской службы Сергей Владимирович Тарасенко. Как накормить бойцов переднего края горячим борщом? Не потащишь же прямо в траншею пузатую кухню: не пройдет она по своим габаритам, да и для противника отличная мишень. Весь борщ расстреляет.

И осенила капитана счастливая мысль. А что, если сконструировать маленькую походную кухню, — скажем, обедов на пять-десять, — которая проходила бы по всем ходам сообщения и траншеям? Будет тогда у бойцов переднего края горячий обед.

Сказано — сделано. Походную кухню построили, опробовали. Получилось хорошо.

Узнал о такой кухне командующий фронтом К. К. Рокоссовский. Приехал. Посмотрел. Проверил. Мелочь, казалось бы, в огромных масштабах подготовки всего фронта к крупнейшей операции. Но так мог подумать только тот, кто не сидел в траншее на переднем крае и не хлебал из котелка давным-давно остывшие щи.

Рокоссовский поблагодарил капитана интендантской службы Тарасенко:

— Спасибо, Сергей Владимирович!

И не забыл о нем в горячке и неимоверном напряжении тех дней. Спустя некоторое время капитан Тарасенко был награжден орденом Красной Звезды.

А бойцы переднего края со смаком хлебали горячие щи, ели паром дышащую кашу и добрым словом поминали и капитана Тарасенко, и, конечно, командующего фронтом генерала Рокоссовского.

Снова, как тогда, под Сталинградом, гитлеровская разведка засекла появление на Центральном фронте русских нового командира, некоего Костина. Опять дотошные разведчики лихорадочно рылись в своих картотеках: кто такой Костин? Что означает появление нового советского генерала на Центральном фронте?

Не знали они тогда, что и Донцов, и Костин — одно лицо: генерал армии Константин Константинович Рокоссовский.

* * *

Правильно говорят в народе: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Как томительно ждать приближающееся наступление врага! Все тревожней и тревожней на душе у командующего. Вот и Ставка в который раз предупреждает: «Скоро немцы начнут. Не прозевайте!»

В ночь на 5 июля, как донесли разведчики, немецкие саперы начали скрытно разминировать минные поля. Нашим ребятам удалось захватить одного сапера. Он рассказал, что вечером был зачитан приказ фюрера. В нем говорилось: «Мои солдаты! Ваша победа должна еще более, чем раньше, укрепить во всем мире убеждение, что всякое сопротивление германским вооруженным силам в конечном счете бесполезно. Колоссальный удар, который будет нанесен сегодня утром советским армиям, должен потрясти их до основания».

«Значит, сегодня утром!» Рокоссовский с благодарностью подумал о разведчиках. Недаром их называют глазами и ушами армии. Зоркие глаза, чуткие уши. Каждый шорох на той стороне фронта слышат.

Как ни скрывали немцы день своего наступления, на какие выдумки ни шли, чтобы обмануть нас, ввести в заблуждение — не вышло! Разведчики точно установили не только день, но и час начала артподготовки немецкого наступления.

Как быть? Через тридцать минут лавина огня и металла обрушится на нашу оборону. Надо упредить противника.

Осталось тридцать минут... Осталось двадцать минут...

В голову командующего фронтом лезли тревожные мысли: а вдруг сведения разведчиков, ошибочны и немцы не собираются начинать наступление? Вдруг в последний час они передумали?

Не лучше ли уйти от личной ответственности, перестраховаться? Запросить Ставку? Пусть там решают. Им виднее... Он только выполнит указание Ставки.

Рокоссовский усмехнулся. Поступи так — и до конца жизни не простит себе.

Посмотрел на часы. Как бегут стрелки! Осталось пятнадцать минут. Повернулся к представителю Ставки — заместителю Верховного Главнокомандующего Маршалу Советского Союза Георгию Константиновичу Жукову:

— Как быть, Георгий Константинович?

Обычно быстрый на решения, Жуков на этот раз помедлил с ответом. Будь перед ним другой командующий фронтом, он, конечно, дал бы совет, твердой рукой направил действия командующего.

Но перед ним был Рокоссовский.

И Жуков сказал прямо и ясно:

— Ты командующий фронтом, Константин Константинович, ты сам и решай.

Нет, Жуков не уклонялся от ответственности. В решающие минуты он не хотел своим авторитетом и своей властью связывать инициативу и волю командующего фронтом. Рокоссовский лично отвечает за успех операции. Пусть он и принимает решение.

Рокоссовский с благодарностью посмотрел на Георгия Константиновича Жукова:

— Спасибо!

Спокойным, пожалуй даже веселым, голосом приказал командующему артиллерией:

— Открыть огонь! — И добавил с облегчением: — Поехали!

Много лет спустя, отправляясь в свой космический рейс, Юрий Гагарин тоже скажет весело и спокойно:

— Поехали!

Разные эпизоды, разные обстоятельства, разные условия. И все же их роднит спокойная уверенность, вера в нашу силу, в нашу победу.

Свыше тысячи орудийных глоток начали свой рев. Нежданно-негаданно смертоносный вихрь огня и металла ударил по немецким войскам, приготовившимся к наступлению, ждавшим последнего сигнала.

Как потом стало известно, Рокоссовский всего на десять минут упредил наступление немцев. Еще десять минут промедления — и немецкий огневой вал обрушился бы на наши позиции, и кто знает, как тогда сложилось бы начало Курской битвы.

***

Никто из собравшихся на НП в ту ночь не слышал, как поют знаменитые курские соловьи. Не до соловьев было. А может быть, к началу июля уже закончилось прославленное соловьиное пение? Или молчали лесные солисты, почувствовав всю тревогу и небывалое напряжение короткой ночи?

К утру, в 5 часов 30 минут, гитлеровцы, после продолжительной артиллерийской подготовки, перешли в наступление.

На НП, окружив командующего фронтом, стояли члены Военного совета, начальники родов войск. Нелегко далась им минувшая ночь. Да и предыдущие были не легче. Уставшие, осунувшиеся лица, нервные перебои сердец. Шутка ли сказать, началась новая, пожалуй самая грандиозная по количеству техники и войск, битва войны.

Невольно вглядывались в лицо Рокоссовского. Конечно, все они отвечают за исход начавшейся битвы, но он больше других. Командующий!

Рокоссовский встал, вытянулся, словно стряхнул с плеч весь груз трудной ночи. Проговорил обычным спокойным голосом, вроде бы ничего особенного сейчас и не происходит:

— Товарищи, вы твердо уверены в надежности своих планов и в полной готовности подчиненных вам войск выполнить поставленную перед ними задачу?

Каждый понимал: ответ на прямой вопрос должен быть тоже прямым, ясным и честным.

— Уверен!

— Уверен!

— Уверен!

— Очень хорошо! А теперь, друзья, советую вам часика два отдохнуть.

Генералы переглянулись. О чем говорит командующий? Какой может быть сейчас отдых!

Рокоссовский, видя недоумевающие взгляды, улыбнулся:

— Сами подумайте, если мы будем бодрствовать, то уж, конечно, не удержимся, начнем звонить командармам, запрашивать обстановку, давать указания, советы. А им сейчас нелегко, по своему опыту знаю. Им самим сейчас надо во всем разобраться, проанализировать донесения из дивизий. Поверьте мне: как только обстановка прояснится, они сами поспешат нам доложить. Убежден в этом.

Простая человеческая логика, трезвый взгляд на происходящее. Предложение командующего об отдыхе теперь уже не казалось таким... несуразным, что ли.

— Вот потому-то, — продолжал Рокоссовский, — я и думаю пойти и часа два поспать. И вам советую так же использовать это время. Учтите, что впереди у нас еще не одна бессонная ночь.

Кроме того что предложение командующего было необычным и смелым, оно было и заманчивым: все они действительно устали до чертиков.

Кто знает, может быть, Рокоссовскому и не удалось заснуть в то июльское утро. Только лежал он с закрытыми глазами, а сам снова и снова перебирал в уме все, что сделал в подготовке к начавшемуся сражению и что, не дай бог, просмотрел, не учел, забыл... И это с ужасающей очевидностью выяснится уже сегодня, завтра... Нет, кажется, все сделал, все... А впрочем...

Какой тут сон!

Но во всяком случае, телефон Рокоссовского молчал, пока не начали поступать первые сообщения командармов.

За это молчание, за доверие командующие армиями были ему благодарны.

...Никто не знал, какого напряжения воли и нервов стоило Рокоссовскому такое спокойствие и выдержка.

* * *

Несколько месяцев в обстановке величайшей секретности гитлеровские генералы готовили наступление на Курский выступ. Тщательно разрабатывали планы; оголяя западный фронт, гнали на восток бесконечные железнодорожные составы с солдатами, подтягивали лучшую технику, намечали день и час наступления. Готовились со злорадной мстительностью взять реванш и за Москву, и за Сталинград. Теперь, рассуждали они, на просторной русской равнине в благословенные июльские дни русским не поможет генерал Мороз, как в декабре сорок первого года под Москвой, не выручат приволжские азиатские ветры, тысячеверстные безлюдные пространства, окоченевшие, как сама смерть. Нет, теперь солдаты фюрера покажут, что они лучшие в мире!

Все было предусмотрено и подготовлено с немецкой основательностью и педантизмом. Успех, казалось, обеспечен.

Вдруг, за десять минут до условленного часа, русские, как снег на голову, открывают артиллерийский огонь. И все летит в буквальном смысле слова вверх тормашками: и на лесных опушках притаившиеся танки, и ловко замаскированные орудия, и пехота, выведенная из укрытий к самой передовой. И вообще превращается в прах весь план операции под кодовым названием «Цитадель».

Было отчего схватиться за голову Адольфу Гитлеру. Несколько часов потребовалось немецким генералам, чтобы оправиться от шока. Это были часы сомнений, колебаний, отчаяния. Но огромная махина наступления уже запущена, пришла, в движение, возможность ее остановить исключалась.

Последовала команда: наступление! Но уже не было ни внезапности, ни согласованности действий частей, ни боевого подъема, ни уверенности в победном исходе сражения. Еще не начатое сражение уже таило в себе семена будущего неизбежного поражения.

Утром, когда началась битва, представитель Ставки Верховного Главнокомандования Г. К. Жуков позвонил Сталину. Коротко доложил:

— Рокоссовский твердо управляет войсками. Уверен, что он с задачей справится самостоятельно. Я возвращаюсь в Москву.

Верховный не возражал.

Давно известно, какую роль в бою играет моральный фактор. Боевой наступательный дух, вера в свое оружие и своих командиров — разве это не первые условия победы? Но разве только для солдат важен моральный фактор, уверенность в победе, вера в свои силы. А для командующего фронтом?

Отъезд Жукова в Москву в начале ответственнейшего сражения был актом высокого доверия со стороны Ставки. Рокоссовский это понимал.

Прощаясь, Жуков сказал просто:

— Справляйся тут сам, Константин Константинович. Желаю успеха!

А битва разворачивалась.

Шесть дней немецкие войска долбили глубокую оборону наших войск. Неистовствовала, ревела охрипшими глотками артиллерия, рвали воздух над полем боя самолеты, нахрапом лезли «тигры» и «фердинанды».

Шесть дней непрерывных боев. Кое-где противнику ценой невероятных усилий удалось на несколько километров вклиниться в нашу оборону.

Выдержав удар гитлеровцев, советские войска перешли в контрнаступление. Двадцать две общевойсковые, пять танковых, шесть воздушных советских армий двинулись на врага.

Ровно через месяц после начала летних боев войскам Брянского, Западного, Центрального, Степного и Воронежского фронтов был объявлен приказ Верховного Главнокомандующего.

В нем говорилось: наши войска «в результате ожесточенных боев овладели городом Орел... сломили сопротивление противника и овладели городом Белгород».

Тем самым разоблачена легенда немцев о том, что будто бы советские войска не в состоянии вести летом успешное наступление.

Всем войскам, участвовавшим в операциях по освобождению Орла и Белгорода, за отличные наступательные действия объявлялась благодарность.

В первый раз с начала войны 5 августа 1943 года в 24.00 столица нашей Родины Москва салютовала доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород, двенадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий.

В ту ночь Константин Константинович Рокоссовский поднялся на высотку, на склоне которой находился его блиндаж.

Ночь стояла темная и безветренная. Звезды, не потревоженные авиационными моторами, спокойно мерцали на черном бархате глубокого неба. Было тихо. Так тихо, что казалось, только прислушайся и услышишь далекий московский салют.

Проговорил мечтательно:

— Вот бы посмотреть, как сияют гирлянды праздничных огней над затемненной Москвой!

Сзади раздался легкий шорох. Рокоссовский обернулся. В нескольких шагах от него темнел силуэт автоматчика. Тень от каски совсем скрывала лицо солдата, но, похоже, был он парень молодой.

— Хорошая сегодня ночь, товарищ боец. Тихая. Давно таких не было.

— Так точно, товарищ генерал армии! — охотно и бойко подтвердил автоматчик. — В такие ночи у нас в деревне девчата голосисто поют.

Рокоссовскому понравилось, что солдат оказался разговорчивый и, как видно, веселый.

— Давно воюете?

— С самого начала. Третий год пошел, — все так же охотно говорил солдат.

— Ветеран, выходит.

Автоматчик промолчал. Потом как-то неуверенно — а вдруг не положено? — спросил:

—Товарищ командующий, теперь, верно, мы вперед пойдем? Немцу здесь на полную катушку выдали.

Рокоссовский улыбнулся. Отвечать на такой вопрос было приятно:

— Конечно, пойдем. Пятиться больше не будем. А дорог впереди много: и Левобережная Украина, и Донбасс, и Киев...

На темном лице солдата блеснули молодые белые зубы:

— На правильную линию война вышла.