Сказание о Рокоссовском

ОБАЯНИЕ

Обаяние!

Какое славное русское слово! Но почему-то его часто в словарях сопровождает пометка «книжное».

А что книжного в таком красивом слове? В нем и очарование, и притягательная сила.

Константин Константинович Рокоссовский был обаятельным человеком. Не случайно всем, вспоминающим его дела и мысли, его лицо, улыбку и походку, его манеру разговаривать с людьми, прежде всего приходит на ум так правильно определяющее его слово: «обаятельный».

Может быть, это синоним мягкотелости, обтекаемости, маниловского благодушия и прекраснодушия? Нет, обаяние Константина Константиновича сочеталось в его характере с твердостью, командирской требовательностью, верностью долгу.

При жизни и после его смерти о нем было сказано много добрых слов.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков:

«Рокоссовский был очень хорошим начальником... Я уже не говорю о его редких душевных качествах — они известны всем, кто хоть немного служил под его командованием... Более обстоятельного, работоспособного, трудолюбивого и по большому счету одаренного человека мне трудно припомнить. Константин Константинович любил жизнь, любил людей».

Маршал Советского. Союза А. М. Василевский:

«Имя Маршала Советского Союза Рокоссовского широко известно во всем мире. Это один из выдающихся полководцев наших Вооруженных Сил... Константин Константинович своим упорным трудом, большими знаниями, мужеством, храбростью, огромной работоспособностью и неизменной заботой о подчиненных снискал себе исключительное уважение и горячую любовь. Я счастлив, что имел возможность на протяжении Великой Отечественной войны быть свидетелем полководческого таланта Константина Константиновича».

Маршал артиллерии В. И. Казаков:

«С именем Рокоссовского, как известно, связано много славных, выдающихся побед наших войск в годы Великой Отечественной войны. Именно тогда с необыкновенной силой проявились военное дарование и полководческий талант Рокоссовского, удивительно простого, скромного, бесконечно любящего людей человека.

Я твердо знаю, что каждый, кому, как и мне, довелось работать с ним, на всю жизнь проникся к нему глубочайшим уважением, а главное — научился у него всему хорошему...

Мы не раз имели возможность убедиться, что наш командующий — личность незаурядная... Он был необыкновенно прост и неподдельно скромен, чуток и справедлив».

Генерал армии С. М. Штеменко:

«Очень колоритна полководческая фигура Константина Константиновича Рокоссовского... Неотразимо личное обаяние Константина Константиновича. Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что его не только безгранично уважали, но и искренне любили все, кому довелось соприкасаться с ним по службе».

Снова и снова повторяется одно и то же слово: «обаяние», «Он обладал каким-то особенным обаянием», «красивый обаятельный человек», «человек, который своим личным обаянием...», «личное обаяние Рокоссовского, его демократизм...».

И т.д. и т.п.

Так говорили о Константине Рокоссовском военачальники, его боевые соратники.

Его любили друзья и сослуживцы, начальники и подчиненные.

Его любили солдаты.

***

У него было высшее, если не считать присваиваемого лишь в исключительных случаях звания Генералиссимуса, воинское звание, существующее в Советской Армии.

Он занимал высокие посты.

Его слава прогремела от Москвы до Эльбы.

На его груди горели две Звезды Героя Советского Союза, значок депутата Верховного Совета СССР. Он был награжден многими орденами и медалями: советскими, монгольскими, польскими, английскими...

У кого не закружится голова?

У него не закружилась. Он оставался все таким же безукоризненно вежливым, деликатным, застенчивым и доступным. Он был исполнен уважения к окружающим.

Таким он и запомнился всем, кто знал его.

В нескольких километрах от города Легницы, где после окончания войны разместился штаб 2-го Белорусского фронта, ставший потом штабом Северной группы войск, был немецкий военный аэродром. В одном из ангаров, похожем на огромный серебристый дирижабль, опустившийся на землю, была организована выставка образцов трофейного оружия и военного имущества, захваченного во время боев войсками фронта.

Выставка получилась внушительная. Трофеи у наших войск были немалые.

Открытие выставки приурочили к возвращению из Москвы сводного полка 2-го Белорусского фронта, принимавшего участие в Параде Победы.

В светлый летний день в назначенный час к ангару- выставке стали подкатывать автомашины всех марок и расцветок. Для ознакомления с выставкой прибыли командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, начальники управлений Группы.

Прибыл со своими заместителями, членами Военного совета и Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Генеральская группа была весьма эффектная, внушительная и, в буквальном смысле слова, блестящая. Блестели звезды, погоны, ордена, медали, новые парадные мундиры — большинство командиров были участниками Парада Победы и только что вернулись из Москвы.

Инженер-полковник, выполнявший функции экскурсовода, с длинной указкой в руке почтительно-торжественно переходил от одного экспоната к другому:

— Товарищ маршал! Товарищи генералы! Прошу обратить внимание...

Все шло гладко, четко, как и было запланировано.

Неожиданно маршал Рокоссовский заинтересовался небольшим станком, затерявшимся среди своих импозантных соседей, как новобранец в кругу старшин-ветеранов.

— Прошу прощения, товарищ полковник, что это такое?

Инженер-полковник знал свое дело и ответил без запинки:

— Среди трофеев, захваченных нашими войсками, оказалось большое количество нестандартной бумаги. Чтобы ее использовать, нужно специальное приспособление. Такое приспособление и сконструировал один наш офицер-рационализатор.

— Станок хорошо действует?

— Хорошо. Большую пользу приносит.

— Автор его поощрен?

Бойкий инженер-полковник замялся:

— Я думаю... вероятно...

— Изобретатель станка здесь?

Инженер-полковник испуганными глазами обвел ангар. К счастью, в самом дальнем углу он увидел неказистую фигуру техника-лейтенанта. Тот жался у стены и явно боялся попасть на глаза начальству.

Сбитый было с тона инженер-полковник воспрянул духом. Доложил:

— Здесь он, товарищ маршал. Вон в том углу стоит.

Как поступит командующий?

Он мог удовлетворенно кивнуть головой и проследовать дальше.

Он мог приказать адъютанту, следовавшему сзади с раскрытым блокнотом: «Пометьте — объявить благодарность технику-лейтенанту».

Он мог, наконец, подозвать к себе рационализатора и лично его поблагодарить.

Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский слегка дотронулся рукой до локтя экскурсовода, который уже готовился перейти к следующему экспонату, и проговорил, как бы извиняясь:

— Одну минуту, товарищ полковник. — И направился через весь ангар в дальний угол, где стоял техник-лейтенант, верно, впервые увидевший маршала.

Генералы и экскурсовод со своей указкой в нерешительности остановились. Как быть? Следовать за маршалом или ждать его возвращения? Только адъютант Рокоссовского с раскрытым блокнотом привычно зашагал за командующим.

Рокоссовский подошел к технику-лейтенанту, протянул руку:

— Благодарю вас, товарищ техник-лейтенант! Желаю здоровья и успехов в службе!

Вот и весь эпизод на выставке. Рокоссовский вернулся к генеральской группе, полковник-экскурсовод успокоился, и все пошло по предусмотренному плану.

Но надо думать, что надолго запомнил рационализатор техник-лейтенант слова маршала и дружеское пожатие его руки.

И не только техник-лейтенант. Некоторым наблюдавшим эту сцену начальникам был дан предметный урок уважительного отношения к человеку, независимо от его чина и звания.

***

На границе Польши и Чехословакии, в чудеснейшем уголке, где пологие горы, поросшие густым смешанным лесом, чередуются с цветущими долинами, расположился небольшой чистенький городок. Главная достопримечательность городка — отличный санаторий.

В те первые послевоенные годы санаторий был в ведении Северной группы войск. В санатории отдыхали и лечились воины бывшего 2-го Белорусского фронта.

Белое нарядное здание санатория возвышалось среди прекрасного парка, переходившего в густой лес. Лес тянулся на многие километры, до самой горной вершины, называвшейся довольно игриво: «Гора любви».

Были в санатории и электрофарез, и ингаляция, и массаж, и все прочие средства, предназначенные для укрепления нервной системы, приведения в норму желудочно-кишечного тракта и ликвидации сердечно-сосудистой недостаточности.

Все же лучшее, что было в санатории, — плавательный бассейн. Просторный, отделанный светло-салатной нарядной плиткой, отчего вода в нем казалась светящейся, излучающей какие-то токи здоровья и силы, с вышкой для прыжков и кабинами с горячим и холодным душем.

Многие молодые офицеры, попав в санаторий, избирали только одну лечебную процедуру — бассейн. Час-полтора, проведенные под горячим душем и в светлой ласковой воде, заменяли родную русскую баню, о которой, как известно, наш народ говорит весьма уважительно: баня — мать вторая.

На третье или четвертое утро, явившись, как обычно, в бассейн, они увидели у его входа бравого автоматчика.

Не вдаваясь в долгие объяснения, тот твердил:

— Пускать не велено!

Напрасно офицеры размахивали санаторными книжками.

Автоматчик службу знал твердо:

— Пускать не велено!

Терялись офицеры в догадках и не расходились в ожидании объяснения такого казуса.

А ларчик, как ему и положено, открывался просто.

Накануне в санаторий неожиданно прибыл на отдых командующий Северной группой войск Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Комендант города, начальник гарнизона и начальник санатория поспешили к маршалу за получением указаний.

Смущенный тем обстоятельством, что он доставил лишние хлопоты, Рокоссовский высказал свои пожелания:

— Пусть все идет по установленному порядку. Лично я хотел бы по утрам посещать бассейн да после обеда, скажем от пяти до семи часов вечера, играть в теннис. Если это, конечно, не нарушит ваших правил.

Начальник санатория, движимый похвальным стремлением создать командующему самые благоприятные условия для отдыха, поставил с утра у входа в бассейн автоматчика с приказанием никого не пускать.

Рокоссовский ничего этого не знал. Приехав утром в бассейн, пройдя сквозь замерший строй служащих в белоснежных, хрустящих от избытка крахмала и усердия халатах, раздевшись в одной из кабин, он вдруг обнаружил, что в бассейне нет ни одного отдыхающего.

— Почему пусто?

Подскочивший к маршалу начальник санатория начал сбивчиво объяснять: расписание, дескать, построено таким образом, что сейчас все отдыхающие принимают другие прописанные им и в высшей степени полезные для здоровья процедуры...

Рокоссовский внимательно посмотрел на растерявшегося полковника медицинской службы. Маршал не любил повторять раз сказанное.

Напрасно начальника санатория обманула мягкая форма, в которую маршал облек свое пожелание: «Я бы хотел, чтобы...»

Спокойно, но уже с некоторым холодком в голосе, от которого незадачливого начальника бросило в жар, Рокоссовский повторил:

— Я просил бы вас, чтобы все здесь шло по ранее установленному порядку.

Громыхая накрахмаленными полами халата, начальник выскочил на улицу, распахнул дверь:

— Заходите, заходите, товарищи! Недоразумение произошло. Всех, кто назначен на одиннадцать часов, прошу в бассейн.

Автоматчик только ухмыльнулся:

— Всякое бывает!

...Целый месяц лейтенанты, капитаны и майоры прыгали с вышки в светлую бурлящую воду бассейна, состязались в плавании брассом, нежились под горячими струями душа, смеялись, делились новостями, «травили баланду», вспоминали минувшие бои, взятые города, встречи и разлуки.

Среди них ходил, прыгал с вышки, плавал и смеялся над фронтовыми байками высокий, по-спортивному подтянутый мужчина. На его спине под лопаткой был белый треугольник шрама.

И все знали, что этот шрам — след тяжелого ранения в сорок втором году в городе Сухиничи. Остальные шрамы не так были заметны на теле маршала. Их уже сгладило время.

...В тот летний месяц Константина Константиновича Рокоссовского часто можно было увидеть на улицах курортного городка. В светлых летних брюках и кремовой тенниске, моложавый, с непокрытой, уже начинающей

седеть головой, он гулял среди смешанной толпы немцев, поляков, русских, чем доставлял немало волнений коменданту города, который горестно вздыхал:

— Как бы чего не случилось! Разный ведь здесь народ...

Напрасно беспокоился осторожный комендант. Ничего не случилось!

***

У капитана Свитова, служившего в войсках Группы, возникла необходимость по сугубо личному вопросу попасть на прием к командующему. Переданный по команде рапорт дошел до командующего, и капитану сообщили: явиться в 17.00.

В 16.55 Свитов был в маленькой приемной командующего. В 16.59 адъютант маршала скрылся за темной дверью, ведущей в кабинет, и сразу же вернулся:

— Маршал вас ждет!

Не без волнения переступил Свитов порог кабинета Рокоссовского. В дальнем конце длинного просторного кабинета за большим письменным столом сидел и что-то писал маршал. Капитан остановился, чтобы набрать в грудь воздуха и по всей форме доложить командующему.

Но не успел раскрыть рот, как Рокоссовский поднялся из-за стола и направился навстречу Свитову. Двинулся ему навстречу и капитан — не заставлять же маршала идти до самого порога! Посередине зеркального паркетного пространства кабинета они остановились. Капитан снова попытался доложить, но маршал гостеприимно протянул руку, сказал просто, словно офицер мог и не знать, к кому пришел на прием:

— Рокоссовский!

Это совсем сбило Свитова с уставного порядка. Докладывать не пришлось. Рокоссовский подошел к маленькому полированному столику, указал на одно из двух стоявших возле столика кожаных кресел:

— Прошу!

Сел, вынул коробку папирос «Казбек», раскрыл ее, положил на столик:

— Курите? Курите. Я вас слушаю.

Остается добавить, что вопрос, по которому Свитов обращался к маршалу, был решен быстро и положительно.

...Может быть, капитану просто повезло и он попал на прием в тот счастливый час, когда маршал находился в благодушном и благожелательном расположении духа?

Нет!

Есть свидетельства людей, хорошо знавших Рокоссовского, встречавшихся с ним в разные, порой весьма трудные, критические минуты фронтовой жизни.

Спустя много лет после войны дважды Герой Советского Союза маршал бронетанковых войск Михаил Ефимович Катуков вспоминал:

— Мне пришлось воевать с Константином Константиновичем не один месяц, приходилось бывать в сложных ситуациях, и всегда я не переставал удивляться исключительной выдержке этого человека, его безукоризненной вежливости со всеми — от рядового до маршала. — И добавлял: — Я много раз думал, почему все, кто так или иначе знал Рокоссовского, относились к нему с безграничным уважением. И ответ напрашивался только один: оставаясь требовательным, Константин Константинович уважал людей независимо от их звания и положения. И это главное, что привлекало к нему.

Эти слова подтверждает и маршал войск связи И. Т. Пересыпкин:

— Смелый и решительный начальник, Константин Константинович привлекал своим обаянием. Он был до предела прост в обращении с людьми независимо от их служебного положения.

Он уважал людей.

Он любил людей.

Но бывал Константин Константинович Рокоссовский и в гневе.

...Ранней осенью сорок пятого года в штабе Северной группы войск собрались командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, начальники политотделов, командиры полков, их заместители по политической части, секретари партийных бюро.

Выступал Рокоссовский. Говорил резко и гневно:

— Я провоевал всю войну и не получил ни одного выговора, ни одного замечания от Верховного Главнокомандования. А сейчас, в мирное время, мне указали, что в войсках Группы допускаются нарушения дисциплины, расхлябанность. Позор!

Завоевали победу? Правильно! Заслужили славу и благодарность народа? Очень хорошо! Все в орденах и медалях? Отлично. Но я не позволю, чтобы хоть одна пылинка упала на честь и достоинство советского воина за рубежом. Я буду строго наказывать каждого, не взирая на чины, звания, заслуги и награды, кто нарушит воинскую дисциплину.

...Зал притих. Те, кто знал Рокоссовского, да и те, кто только наслышан был о нем — деликатном, вежливом, спокойном человеке, — призадумались. Дело серьезное, раз маршал заговорил в таком тоне.

Не в одной голове лихорадочно заметались мысли: все ли в порядке в моей части, в моем соединении?

Стоит ли говорить, что уже на следующий день бравые старшины, подтянув портупеи и надраив ордена и медали зубным порошком, прохаживаясь вдоль строя, басовито внушали:

— Кончайте базар, орлы-гвардейцы! Чтобы у меня все было тютелька в тютельку: и сапоги, и подворотнички, и вообще весь внешний вид, как на фотографии для любимой тещи. Думаете, если до Эльбы дошли, так можно грудь нараспашку, язык на плечо? Как бы не так! Сам маршал сказал: кровь из носа, а порядок, дисциплину соблюдай. Вот так, победители! Подравняйсь!

***

Летом сорок восьмого года в Польше, в городе Вроцлаве, собрался Всемирный конгресс деятелей культуры в защиту мира. Прибыла на конгресс и представительная делегация советской интеллигенции: Александр Фадеев, Леонид Леонов, Илья Эренбург, Александр Корнейчук, Самед Вургун, Мирзо Турсун-заде, народный художник Александр Герасимов, историк академик Евгений Тарле, композитор Тихон Хренников...

Приехал на конгресс и Михаил Александрович Шолохов.

Все свободное от заседаний время Михаил Александрович проводил среди воинов Северной группы войск, с интересом присматривался он к жизни воинов, несущих службу за рубежами родной земли, беседовал с солдатами, сержантами, офицерами.

Уже стало газетным штампом такие беседы называть задушевными. А как их назовешь иначе? Сидят, курят, шутят, говорят о минувшей войне, о маршале Рокоссовском, о друзьях-однополчанах. И сами они, воины и писатель, кажутся однополчанами. Разве только он постарше их, да вместо гимнастерки с погонами на нем простенький серенький костюмчик с небрежно повязанным галстуком.

В руках Шолохова не было записной книжки. Но по его глазам, по выражению лица чувствовалось, что в его памяти как бы про запас откладываются и боевой эпизод, и меткое солдатское слово, и шутка...

Раньше говорили: глас народа — глас божий. Рассказы воинов-ветеранов — Шолохов хорошо это понимал — были голосом правды. Узнать, услышать подлинную правду, правду из первых рук, правду тех, кто сражался за Родину, — что может быть дороже и важнее для писателя? Никакие тома исследований и увесистые сочинения историков не заменят живого, правдивого слова участника и очевидца.

Уезжая на Родину, как бы подводя итог всему услышанному и увиденному, Михаил Александрович Шолохов сказал:

— Хороший у вас командующий!

Потом взял блокнот и написал на прощание:

«Воинам маршала Рокоссовского!

Находясь рядом с вами, шлю горячий привет и крепко обнимаю. Служа вам искусством, постоянно ощущаю неразрывную связь с вами. Страшно хотелось бы, чтобы книга, над которой я сейчас работаю, получила хорошую оценку от тех, кто сражался за Родину.

Всегда ваш М. Шолохов.

24.VIII.48».