Сказание о Рокоссовском

ОСКОЛОК

Сколько случайностей — счастливых и несчастливых — бывает в нашей повседневной жизни!

Еще больше их было на войне, где жизнь и смерть шли по полям битв рядом, можно сказать, в обнимку. Пуля, штык, мина, граната, бомба, артиллерийский снаряд миловали бойца на самой передней линии огня, в атаке, в рукопашной схватке, в разведке боем. А шальной, черт знает откуда прилетевший, осколок величиной с орешек поражал в самое сердце его товарища в дивизионном тылу, за десять километров от фронта.

Судьба!

Много раз в ту осень и зиму смерть вплотную подходила к Рокоссовскому, заглядывала в глаза.

...Ехал в машине по ночной Вязьме и буквально натолкнулся на вражеский танк. В упор нацелено жерло орудия. Шофер не растерялся, в последнюю секунду рванул машину в ближайший проулок. Ушли.

...Ночной пеший переход под огнем врага. Поредевшую колонну он вел сам. Вокруг немцы. Каждая минута могла быть последней... Вывел!

...На шоссе в Новощапово попал под жестокий обстрел немецких танков. Вокруг рвались снаряды, вздымалась земля, резали воздух осколки, падали убитые и раненые. Остался невредимым.

...Однажды снаряд попал в машину со счетверенной пулеметной установкой, следовавшей за его автомобилем. Установку разнесло. Воющие осколки прорезали воздух над головой. Уцелел.

Так изо дня в день.

Вероятно, это и есть военное счастье.

И все же...

...День был праздничный — 8 Марта. Кто в такой день не вспоминал своих — пусть теперь и далеких — близких: мать, жену, сестер, дочерей!..

Рокоссовский вошел в дом, где разместился начальник штаба армии со своими помощниками. Был веселый, довольный. Дела идут отлично. Враг струсил, драпанул из Сухиничей, теперь ежится в лесах да оврагах вокруг города, а наш штаб вон как устроился. С комфортом.

— Как, товарищи, всех женщин поздравили с праздником? В военторге духи есть, конфеты и печенье. Учтите!

Сел за стол подписать приготовленные приказы. Взял ручку.

— Отвык я уже от стола. То палатка, то машина, то просто сосна. Теперь богато жить стали.

Неожиданно за окном разорвался снаряд. Видно, гитлеровцы не праздновали Международный женский день. Зазвенели стекла, полетели какие-то щепки, посыпалась на пол штукатурка. Взметнулась рыжая пыль...

Много людей было в штабе. Но никто не пострадал. Ни те, что стояли вокруг командарма, ни те, что были на улице.

Только Рокоссовского нашел осколок. Выпал так и не подписанный приказ из руки командарма. Вместе со стоном слетела с губ улыбка. Повалился на пол. Нарастающий глухой шум, казалось, наполнил комнату. Мартовское весеннее солнечное утро померкло. Губами, уже плохо повиновавшимися, проговорил, стараясь казаться бодрым:

— Ну, кажется, попало...

Дыхание перехватывало, губы шевелились, но голоса уже не было, и он напрягал все силы, чтобы сдержать стоны. Стонать на виду у всех не хотелось...

Побелевшие, ошеломленные несчастьем, ударившим так неожиданно, начальник штаба Михаил Сергеевич Малинин и начальник артиллерии армии Василий Иванович Казаков бросились к командующему, перенесли на диван, осторожно сняли окровавленный китель.

На беду, поблизости не оказалось военного врача —уехал на операцию. За ним немедленно послали, но когда-то привезут...

Кто-то подсказал:

— По соседству живет гражданский врач. Некто хирург Петров. Правда... оставался в городе при немцах...

— Позвать!

Бледный от потери крови, Рокоссовский лежал на диване. Сонная мгла застилала глаза. Мысли, словно разорванные осколком, были бессвязны, сумбурны. Почему-то вспомнил, как всего несколько дней назад вместе с членом Военного совета Алексеем Андреевичем Лобачевым проезжали они через одну деревню. Увидели уцелевшую баньку, топившуюся по-черному. Каждый, кто воевал в ту зиму, кто был на передовой, знает, какой редкой удачей было помыться в бане.

Глянул на спутника:

— Рискнем?

— Рискнем!

В самый разгар банной процедуры появился бородатый дед-мухомор, оказавшийся хозяином баньки. Удивился:

— Отчаянный вы народ, солдаты! Немец снаряды, как коровьи лепешки, рядом кладет, а вы париться вздумали. Того и гляди, накроет тепленькими. Поминай как звали. Смерть — она штука серьезная.

Он слушал старика и блаженно улыбался, — вот что делает с человеком горячая вода, душистый пар и березовый веник! Проговорил спокойно, философски-мечтательно:

— Ничего, отец, если накроет, смерть легкая будет!

...Теперь, лежа на диване в штабе, истекая кровью, теряя сознание от боли, подумал: «Нет, как видно, на легкую смерть рассчитывать не приходится. Война кровь любит».

Прибежал пожилой перепуганный врач Петров. Не думал он, что ему доверят оказывать помощь раненому советскому генералу.

Осмотрел рану. Высказал предположение, что осколок пробил легкое и, возможно, задел позвоночник. Нужна срочная операция.

Пока Петров делал перевязку, прибыл армейский хирург. Решение гражданского врача подтвердил: немедленно в армейский госпиталь, в Козельск.

Из Козельска тяжелораненого командарма на самолете отправили в Москву.

Госпиталь, куда поместили на лечение Рокоссовского, обосновался в просторных корпусах Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Константина Константиновича внимательно осмотрели ученые медики. Определили: ранение тяжелое — пробито легкое, осколок застрял у позвоночника.

Как быть? Оперировать или нет? Конечно, лучше удалить инородное тело, как деликатно назвали хирурги кусок немецкого железа. Но операция на позвоночнике... жизненно важные центры... возможны осложнения...

Мнения разделились. Решили посоветоваться с раненым.

Рокоссовский усмехнулся:

— Говорят, организму человека нужно железо.

— Да, но не в таком виде. Не такое железо.

— Ну это уже детали. Пусть осколок остается.

Так и решили: оставили осколок в его теле. Но Рокоссовского врачи предупредили:

— Теперь перед вами, дорогой Константин Константинович, одно боевое задание: выздоравливать. Ни о чем другом не думайте, никаких волнений и переживаний. Главное — спокойствие, бодрость духа, пунктуальное выполнение всех предписаний врачей.

...А к Москве уже приближалась весна. С каждым днем за окном палаты оживал прекрасный старый парк. Пионеры со строгими и взволнованными лицами на цыпочках входили к нему в палату и ставили на столик в стеклянной баночке первые живые, бог весть где раздобытые, цветы.

Приходили товарищи, оказавшиеся в Москве проездом с фронта на фронт или возвращавшиеся из госпиталей и служебных командировок. Шли письма из его армии: друзья и соратники желали скорого выздоровления, делились фронтовыми новостями.

Вместе с весной пришла радость: наконец-то нашлась семья. Юлия и Ада, эвакуированные в начале войны из прифронтовой полосы, попали, оказывается, в Казахстан, потом в Новосибирск. Хлебнули и они лиха: попутные машины, переполненные теплушки, сухари да станционный кипяток... Беженцы!

Но теперь у них все хорошо. Главное он знает: живы и здоровы.

И рана его заживает.

Жизнь продолжается.

Но как нудно лежать в белой палате, глотать лекарства, есть да спать, когда все твои мысли, интересы там, на передовой, где сражается твоя армия, где твои друзья-солдаты!

Во время войны раненые воины, не дождавшись, пока окончательно затянется рана, нередко самовольно покидали медсанбаты и госпитали и отправлялись на передовую в поисках своего полка, своей роты. Хотя они и нарушали дисциплину, доставляли неприятности и заботы медицинскому персоналу, но кто осудит их?..

Рокоссовский тоже — в первый раз за долгие годы службы в армии — нарушил дисциплину, самовольно покинул госпиталь, уехал в армию:

— Долечусь на фронте!

У каждого человека есть или, во всяком случае, должно быть свое призвание, главное дело в жизни. Призвание Константина Рокоссовского — военная служба. Он солдат. Где место солдата во время войны? Конечно, на фронте. Он и уехал на фронт: по призванию, по совести, по долгу там его место. Что же касается раны, то она зарубцуется и на фронте.

И рана зарубцевалась...

Впрочем, не совсем.

Но выяснилось это лишь четверть века спустя.