Сказание о Рокоссовском

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

Была когда-то, а вероятно, существует и поныне западнее Москвы маленькая деревушка Меховая. Ничем она не знаменита и попала в эту книгу лишь по одному случайному обстоятельству. В далекую зиму первого года войны в ней на короткий срок расположился КП командующего 10-й армией.

Корреспондент армейской газеты старший политрук, выполняя редакционное задание, отправился в те дни в Меховую.

Ехал он на обычных крестьянских дровнях — ни одна автомашина не прошла бы по тем снегом занесенным дорогам — с повозочным Семеном Нечаем, пожилым солдатом родом из села Хрещатого,_что на Черниговщине. Выехали, когда уже начало темнеть. Днем в ту пору на дороге и не показывайся: немецкие самолеты гонялись за каждым пехотинцем.

Добрались в Меховую поздним вечером. Пока старший политрук пытался, как говорится, сориентироваться на местности и отыскать нужное начальство, налетели немецкие самолеты и началась обычная по тем временам бомбежка.

В черном небе выли «юнкерсы» или «мессершмитты» — кто их разберет в темноте! — и швыряли наугад бомбы, прошивали пулеметными очередями полузасыпанную снегом деревню.

Впопыхах, не найдя ничего более подходящего, старший политрук вскочил в сарайчик или коровник и плюхнулся на солому. От прямого попадания, ясное дело, не спасешься, но шальной осколок авось помилует. Неожиданно услышал рядом с собой сиплый густой вздох. Протянул руку и нащупал теплый и мягкий живот коровы. Не обращая внимания на бомбежку, буренка мирно пережевывала положенный ей харч.

Присутствие живого и тем более спокойного существа обрадовало: раз животное не чует беды, значит, беды и не будет.

Увы! Рванулась внезапно земля, по барабанным перепонкам ударил гром, взметнулись солома, снег, какие-то щепки. Корова тяжело, по-человечески охнула и грузно повалилась на бок. Старший политрук лежал рядом с ней — все же теплое, еще живое существо — и прикрывал руками голову, словно они могли спасти от осколков или пулеметной очереди.

Корова стонала, вздрагивала, тяжело, с захлебом, дышала, и при каждом вздохе что-то хлюпало: должно быть, бежала кровь.

В это время на пороге коровника, освещенная заревом ближнего пожара, появилась приземистая фигура Нечая.

— Старшой, живый?

— Живой!

— А ну выходь подывысь. Якесь дуже велыке начальство тутычки стоить.

— Какое начальство?

— А хто его знае!

Нехотя старший политрук покинул свое убежище и вышел наружу. В разных концах Меховой дымились пожары. Черные, простроченные золотом искр клубы сердитого дыма сливались с черным небом. Снег вокруг светился розовым то стихающим, то вновь разгорающимся светом.

— Где начальство?

— Туды дывысь, — указал кнутом Нечай.

Действительно, невдалеке на пригорке стоял высокий военный в полушубке.

Отсвет пожара лег на его лицо, и старший политрук сразу узнал Рокоссовского.

Было непонятно, какими судьбами командующий 16-й армией попал сюда, когда его войска сражаются где-то севернее. Впрочем, начальству, как известно, видней.

Сразу мелькнула мысль: случайно ли немцы именно сегодня совершили налет на Меховую и бомбят ее с превеликой злостью? Верней всего, пронюхали, гады, о приезде Рокоссовского.

— Хто цэ такый? — между тем допытывался Нечай, мужик дотошный и основательный. — На нашего командарма не похожий.

— Рокоссовский. Слышал о таком?

Нечай после обычной для него паузы — человек он был медлительный, меланхоличный — сказал значительно:

— А як же!

— Откуда ты его знаешь? По газетам?

— На що мани ти газеты? Я з Рокоссовским щэ на КВЖД воював. А ты кажэшь — газэты!

— Пойди поздоровайся, может быть, он тебя узнает, — поддел старший политрук повозочного.

Нечай огорченно вздохнул:

— Дуже богато рокыв з того часу мынуло. Пидтоптавься я трохы. Не впизнае вин мэнэ.

Рокоссовский стоял и смотрел на пожары, на суетящихся в дыму людей. Запомнилось худощавое нахмуренное лицо, пристальный взгляд.

На КП командующего 10-й армией были отрыты щели и укрытия. Значит, не захотел Рокоссовский лезть в яму, хорониться в щели, когда бойцы и командиры вынуждены были под бомбежкой спасать военное имущество, выносить раненых.

Трезвый ум осудит такое поведение командующего. И будет, конечно, прав этот трезвый ум. Зачем зря рисковать, подставлять себя под вражеские бомбы?

Вот только как быть с великим чувством солидарности?

Во всяком случае, глядя на спокойную, освещенную близким пожаром фигуру Рокоссовского, корреспондент взял себя в руки, поборол страх, не полез больше под брюхо издыхающей коровы.

Возвращались они из Меховой поздней, глухой ночью. Уже давно окончилась бомбежка, дочадили пожарища, во тьме притаилась деревня, покалеченная войной. Лошаденка трусила бравой рысцой, словно не доверяла установившейся тишине и считала за благо поскорее выбраться из опасного места.

Да и Семен Нечай повеселел. Видно, предвкушал сонную душную темноту блиндажа, привычный вещевой мешок под головой да густоватый храп соседа по нарам Дениса Парамонова. От полноты чувств Нечай неожиданно начал бубнить себе под нос весьма странную песню, далекую от фронта, от войны и вообще от всей нашей действительности:

Старший политрук лежал на дровнях, натянув ушанку и подняв воротник полушубка. Вспоминалась ему высокая фигура Рокоссовского в неверном свете пожаров, спокойное и грустное выражение его лица. Подумал: «Приехал Рокоссовский, значит, и здесь немцам туго придётся».