Тайна староверского золота

Глава IX

Начался ужин. Шен ударил палочкой по левой ладони. Все поняли: порции соевой муки и соли сократить наполовину. Потом что-то сказал сыну. Тот кивнул и полез в вещмешок, чтобы отдать свою и отцовскую соевую муку русским, и тут же по шел к китаянке. Она уже двинулась ему навстречу, протягивая вещмешок с остатками муки и черную сумочку с солью. «Значит, решила уйти, – подумал про себя проводник, – непременно ночью нас покинет. Не зря отдала другим все продукты. Поступила достойно! А может, она догадывается, что ранним утром через реку будем перебираться, зачем ей лишний груз? Пусть русские, молодые с ее вещмешком переправляются. Эх, если бы это было так, пусть будет так, только бы с нами осталась. С ней надежно, и как-то силы прибавляются». Никогда раньше не ощущал он так остро необходимость присутствия женщины.

Пока старшой о чем-то думал, его временные товарищи тоже размышляли каждый о своем. На курносое жизнерадостное лицо Терентия легла тень тягостной тревоги: куда снарядил его суровый отец? Сегодняшняя заваруха показала, что можно запросто сложить голову. А, не дай Бог, с проводником что случится – околеешь в тайге от голода… Второй жених, Кузьма, статный, молчаливый парень, потрясенный недавними смобытиями, забылся в тяжелом сне, и привиделась ему не краса-невеста, а какой-то страшный мужик, похожий на Черного Линя.

Тугай, хорошо зная свою цель, думал о том, как встретят его в отряде Артура. «Хватит, засиделись, пора пустить Советам кровушку, – скрипел он в припадке ярости зубами. – Пока есть оружие да маньчжурские возвращенцы, биться до конца будем, японец поддержит, да и староверские хутора в стороне не останутся».

Его напарник Ермил вообще ни о чем не думал. Ему подавай конкретное дело – жечь, убивать, пытать. Как при атамане Калмыкове было: деревня горит, а ты лежишь в огороде в цветущей картошке и спокойно расстреливаешь перепуганных погорельцев. Он даже не спрашивал себя, во имя чего это делал, и сейчас, если бы не боялся заблудиться в тайге, без раздумья шлепнул бы этого проводника-разиню. Надо же так подставить группу! Да и парней этих богомольных в расход пустил бы. Им бы только креститься да бороды отращивать, тоже мне праведники. Навязался Ермил в попутчики Тугаю потому, что за ним числилось не одно «мокрое» дело в Китае и полиция со дня на день должна была его взять. А здесь тайга, она все грехи спрячет.

…Ночь подходила к концу. Перед уходом на дневной покой грозно рыкнул хозяин тайги – тигр. Он прошел почти рядом, все его видели, но он не стал оборачиваться и медленно исчез в лесном завале. Отряд остановился в зарослях плакучих ив на берегу реки. Разделись догола и, держа над головой упакованные вещи, пошли вброд.

Китаянка, стоя в стороне в зарослях, наблюдала за переправой, выжидая, когда мужчины окажутся на другом берегу. Так было безопасней. Из гибких веток лозы она сделала на голове причудливое сооружение, закрепив весь груз длинными прядями волос и освободив этим руки.

Шен по-детски радовался, видя, что женщина все дальше и дальше заходила в холодную воду: «Значит, она идет с нами».Даже «женихи» оживились, забыли о своей привычке креститься и всё о чем-то говорили и смеялись, стыдливо и искоса поглядывая на статную обнаженную женщину, любуясь ею, хотя их пугал и останавливал запрет на такой грех. А китаянка уже выходила из реки под раскидистые заросли плакучей ивы. Со стороны казалось, что все члены отряда от души радуются почти законченному переходу, осталось только одеться и подняться по широкому цветущему распадку туда, где они скинут вещмешки, обретут покой и забудут об опасностях, которые их подстерегали в пути. Два ночных перехода понадобятся, чтобы выйти на засечки прощального камня. К нему сходятся многочисленные тропы, от него они и расходятся. Придя к камню, почтив память погибших про водников, уже не заблудишься в лесных дебрях.

Несколько раз делали остановки. Сверяясь с нарезками на ремне, Шен прикладывал мозолистую руку с большим серебряным перстнем на среднем пальце к вековым кедрачам, с северной стороны которых располагались засечки, похожие на каменную, почерневшую от времени плитку с неведомыми письменами, кем-то тщательно вдавленную в дерево. Эти таежные таинственные знаки показывали, как пройти к поминальному камню.

Наконец китаец остановил группу, показывая на огромный желтый камень, видимо, когда-то отвалившийся от черной громады, увлекая за собой зацепившиеся корнями за скальный грунт пихтачи. Их белые от солнца и ветра стволы продолжали висеть над скалами в ожидании времени, когда под напором стихии они рухнут навсегда к подножью на каменную россыпь. Наклонная нижняя часть десятиметровой глыбы успела покрыться земным прахом и зарасти густым багульником и буйным разнотравьем. На самом видном месте вверху красной краской крупными китайскими иероглифами было что-то написано, а чуть ниже такой же краской значилось на русском языке: «Здесь были повешены и сожжены хунхузами русские и китайские проводники. Они навечно унесли тайны своих троп, но не показали их бандитам, которые пытались разгромить русские поселения. Отроги больших гор будут вечно стоять и показывать дорогу человеку. Прощайте. Не забудем вас».

С восточной стороны камня той же краской написано: «Убей хунхуза!», а чуть ниже выбита на монолите и обведена черным голова бандита с длинной косой и затягивающейся на шее петлей веревки, заканчивавшейся словами: «Товарищ, отомсти!» На южной части этого природного монумента крупными стрелками показан путь на Маньчжурию, Тетюхе, Адмиральскую Гавань, Владивосток, нарисованы в виде черпака звезды Большой Медведицы.

Китаец с сыном потрогали руками податливые кусты багульника, уже засохшие черно-фиолетовые лепестки цветов падали к подножью камня. Отец полез в карман, достал две маленькие монетки и отдал их мальчику. Тот поклонился и бросил их в разросшиеся кусты.

Неожиданно двое русских возвращенцев, как сговорившись, подошли совсем близко к камню и, набрав горсть мелких камней, несколько раз бросили их в сторону памятника, перекрестились, прошептали какую-то молитву и пошли за медленно идущим проводником в густые заросли орешника. Только китаянка с туго затянутым платком на голове продолжала стоять, ожидая ухода последнего. Грусть и необъяснимый страх остался в душах людей от увиденного. В такой глухомани – памятник, русские слова о сожженных людях и опять о хунхузах, встреча с которыми несла гибель отряду. Проводник понимал: надо было быстрее удаляться от этого мрачного места.

Стало совсем светло. Вошли в горелый лес. Пожар прошел здесь несколько лет назад, но живые силы природы все еще не смогли восстановить былую красоту тайги. Повсюду торчали обуглившиеся деревья, трава не покрывала черноту выжженной земли, и лишь отдельные зеленые островки выделялись на темном фоне распадка. Перешли почти пересохший горный ключ. Гао все-таки ухитрился набрать воды.

Проводник внимательно всматривался в неохватные кедровые стволы. Шли медленно, ожидая привала. Опять Шен подошел к крупному сухостою, сделал несколько оборотов вокруг его основания, скользя руками по его гладкой поверхности, замер на мгновенье, стал что-то шептать. Дерево при покачивании от ветра казалось стонало и по-детски плакало. Остановившиеся люди молча смотрели на непонятное поведение проводника, а грустная мелодия становилась еще громче и загадочней, вызывала страх и удивление.

Шен убрал руки и неожиданно встал на колени у основания ствола, громко произносить протяжные, только ему понятные слова. Гао оживился, от радости замахал руками и опустился на колени с другой стороны сухостоя. Проводник вдруг упал на спину, впервые снимая с груди ремень с большой белой бляхой, повесив его на сучья ниже старых засечек, достал из ножен охотничий нож и стал искать пальцами свободное место.

– Вот-вот, в этом уголке, – пробормотал он. Осторожно, почти нежно, самым кончиком ножа сделал на стволе надрез, похожий на маленькую пирамиду. Потом подозвал сына. Гао, улыбаясь, сделал надрез рядом с отцовской пирамидкой. Потом оба, взявшись за руки, несколько раз обошли вокруг засохшего кедра. Это было похоже на ритуальный танец в сопровождении только им понятной музыки. Китаец, со слезами обращаясь к стоящим людям, показал на давние сделанные ножом красивые зарубки.

– Да-да, – сказал он, – Здесь мой отец и брат. Я их не видел двадцать лет, а сейчас повстречался. Это моя вторая родина. Вот, вот она, – он показывал рукой в сторону извилистого ключа, бескрайних нагромождений сопок и зеленых распадков.

По окончании маленьких таежных торжеств Гао с отцом срезали несколько сухих сучков и осторожно разложили их по своим мешкам. Шен радовался тому, что в трудную минуту ему помогли отцовские знаки на древнем кедре, что теперь перед ним открылась верная, годами проверенная тропа и что его спутникам нужно пережить только один трудный день. Он знал: завтра утром на рассвете они будут у схорона, где их ждет запас муки и соли.

Когда, расположились на отдых, а вернее, попадали от нахлынувшего бессилия на землю, Гао, быстрее других отдышавшись, придвинулся к отцу:

– Значит, мой дед был здесь, ходил теми же тропами, что и мы? – взволнованно спрашивал паренек. – Что он написал на старом дереве?

Шен улыбнулся, покачав большой черной с редкими нитями седины шевелюрой, погладил сына по плечу.

– Твой дед, который так ждал внука и не дождался его, оставил нам в наследство свои тропы, – проговорил проводник, – и на том дереве знаками, которые знаю только я, рассказывает о всех возможных путях в тайге. Скоро я научу тебя этой грамоте. А еще он написал, чтобы его внук не трусил, не сдавался перед трудностями и был всегда добрым человеком.

Довольный выдумкой, Шен улыбнулся. Потом прижался к уху сына и что-то сказал ему. Гао быстро зашевелился, отыскав взглядом китаянку, которая, как обычно, расположилась в стороне от группы, пригнувшись, пошел к ней. Он сложил вместе руки и поклонился сидящей на траве женщине, а затем присел рядом на корточки и передал просьбу отца. Она погладила его по голове, сказала несколько одобрительных слов. Какое-то время поговорив с подростком, китаянка протянула ему свой пустой вещмешок и белую жестяную кружку, и они вместе пошли в сторону ключа.

Проводник, проследив за сыном и женщиной, успокоился, засунул ружье между гибкими ветками кустарника вместе с палочкой, вытащил из голенища пустую трубку и начал жадно затягиваться запахом засохшего никотина, с тревогой глядя на доверенных ему людей и оставшиеся от пожара черные пни в ниж ней части распадка. Посмотрев по сторонам, медленно опустил голову. Было жалко голодных мужиков, особенно двух совсем исхудавших молодых, чьи лица осунулись донельзя и стали казаться маленькими. Парни так ослабли, что Шен опасался, вынесут ли юноши ночной, как он считал, самый тяжелый переход. Его подопечные совсем пали духом. Лежат и безучастно смотрят потерянными глазами в небо. И старый китаец решился заговорить на их языке, развеять сомнения, сказать им, что все закончится хорошо и переход близок к завершению. Надо поговорить с людьми прямо.

Честно и уверенно сказать: дойдем до следующего тайника – все будет нормально. Говорить только на русском языке, это поднимет их настроение, сблизит с проводником.

Он стал медленно пробираться сквозь кустарник в сторону лежащих на траве. Подойдя, впервые неожиданно для них заговорил на слегка ломаном русском языке. Все удивились, подняли головы, оживились, кроме Тугая: он заранее предполагал, что такой тертый ходок должен разуметь по-русски. Его напарник про себя выругался: «Вот ведь сукин сын! Хитрец, хотел все наши секреты выведать!»

Как и предполагал Шен, настроение в группе было паническое. Пугала непонятная сцена, когда проводник чудодействовал у старого дерева, издававшего похожие на плач звуки. А этот рисунок на обломке скалы человека с петлей на шее, зловещие слова на прощальном камне? Да и нависшие высоко вверху, похожие на распятых людей деревья с обломанными ветвями не улучшали настроения. Возвращенцы внимательно смотрели на Шена. И что же сейчас он им скажет? Тот медленно, стараясь внятно выговаривать каждое русское слово, произнес:

– Благодарю вас за посещение прощального камня, встречу с памятью моего отца. Мы с сыном в большом долгу перед вами.

В знак благодарности он махал скрещенными руками перед каждым членом своей многострадальной группы. Уже лежа рядом с ними, проводник, расчистив от травы маленькую площадку, стал рисовать на ней тонким сучком маршрут предстоящего перехода. Особо он обозначил на своеобразной карте место тайника с продуктами.

– Дойдем – спасемся. Сил у нас хватит.

Люди оживились, стали придвигаться поближе к проводнику, наперебой говорить. Слушая их, китаец посапывал пустой трубкой.

Русская речь то усиливалась, то затихала. Говорили все одновременно, перебивая друг друга, каждый старался сказать как можно громче, соскучившись по общению и боясь, что вот-вот закончится время беседы и опять наступит долгое молчание. Проводник добился своего: пробудил в уставших людях стремление не сдаваться на милость тяжких обстоятельств.

Пока мужчины увлеченно обсуждали предстоящий маршрут, китаянка и мальчик спустились к ключу и стали вещмешком ловить лягушек. Их было так много, что они выбирали только крупных, а мелочь выбрасывали назад, в воду. Затем Гао, перецепив лямки себе на шею, залез ногами в вещмешок с холодными, как лед, обитателями водоема и начал, громко по-детски смеясь и выкрикивая какие-то слова, давить его содержимое. Несколько живых лягушек выпрыгнули из мешка на траву. Китаянка поймала их и закинула обратно. Затем мальчик и женщина стали руками разрывать тушки и мыть их в ручье.

Гао это очень нравилось. Он забыл и усталость, и страхи. Быстро пошел по берегу ключа, выискивая среди камней змей, рвал черемшу и дикий лук, проверил гнезда птиц, собрав десятка два яиц. Оценив на глаз и вес свою добычу, женщина и мальчик вернулись в лагерь, с удивлением обнаружив, что мужчины, похрапывая, спят все вместе голова к голове. Подле них валялись пустые вещмешки, кружки, сушились портянки. Из кустарника торчала берданка, рядом – белая тростниковая палочка.

Китаянка дала знак Гао не тревожить спящих. По ее кивку они вдвоем удалились в ближний кустарник и там стали готовить обед. Женщина перебирала молодые побеги черемши, перекладывая их белым мясом лягушек. Гао, ловко орудуя ножом, снимал шкуру с медянок и разрезал их тушки на мелкие кусочки. Все это смешивалось с папоротником, диким луком, щавелем. Он принес крупные листья лопуха и птичьи яйца. Приготовленное месиво раскладывали равными большими порциями, а поверх их разбивали яйца. Яркие желтки бросались в глаза и украшали неприхотливую пищу.

Проснувшиеся были приятно удивлены. Каждому китаянка подносила лист лопуха с пищей, улыбалась и отходила, чтобы не мешать мужским разговорам. Молодые староверы с недоверием брезгливо осматривали еду, но голод, как говорится, не тетка. Тугай, побывавший в стольких переделках, не замечал, что ест. Ермил про себя ругался: хочешь – не хочешь, а жрать надо.

Проводник был доволен: «Теперь люди будут способны на очередной переход. Обед по-китайски очень полезен»

– Отец, а я с этой тетей познакомился. Звать ее не по-нашему – Кэт, она много лет в Харбине на музыкантшу училась. Может играть и на пианино, и на скрипке, а петь красиво не умеет, – Гао с восторгом делился с отцом своими сведениями – Хотела узнать у тебя, зачем ты трубкой балуешься. Ведь и так курить хочется, а на трубку посмотришь – еще сильнее. Куда мы идем, там живет ее знакомый. Но встречать ее он не будет, а почему – не сказала. Потом отвернулась и заплакала.

Отец, выслушав, подивился новостям. «Не простая это женщина. Что она ищет в России? Это, случайно, не дочь железнодорожника, – подумал Шен, – которая в прошлом году в Харбине столько шума наделала?»

История эта легендой ходила по китайским городам и деревням. Женщина шла через площадь, а ей навстречу с группой русских людей шел человек, которого она давно очень любила, потом, расставшись с ним, долго искала. Он уже руки протянул, чтобы обнять, видно, тоже по ней тосковал, а тут – японские полицейские, облава, и буквально перед ее лицом цепь полицейских замкнулась, и группу русских арестовали за то, что они якобы готовили покушение на японского консула в Харбине. Она закричала: «Это мой муж, отпустите, отпустите!» Но разве эти вояки отпустят? Так она что сделала: проследила, когда полиция повезла русских в тюрьму, упала перед машиной. Та замедлила ход, она заскочила в кузов грузовика и начала в упор расстреливать полицейских. Русские разбежались.

Шен подозревал, что незнакомец, которого он около двух лет назад тайно за большие деньги проводил в дальние хутора к его родственникам-староверам, – один из этой спасенной группы. Японцы разыскать женщину не смогли, но кто-то из русских эмигрантов донес полиции. Жандармы приехали на полустанок и, не найдя там диверсантки, расстреляли ее родителей. Говорят, что в громком деле, когда партизаны пустили под откос эшелон с японской пехотой, не обошлось без ее участия.

«Ну и компания у меня подобралась! – усмехнулся Шен. – Но с такой спутницей нестрашно, если она так смело с японцами разделалась. Возможно, того парня она как раз и ищет? Но почему не спросит? Может быть, я помог бы ей его разыскать, но, раз молчит, значит так нужно. А может, это совсем не та история…».

Надрывный переход близился к концу. На рассвете сделали привал. Шен знал: где-то здесь должен быть запасник с продуктами – правда, не его, а другого ходока по тайге. Но он заблаговременно объяснит, что вынужденно воспользовался запасами, восполнит деньгами потерю, извинится.

Острый взгляд бывалого таежника не подвел: отодвинув валежину, китаец влез головой вперед в большую нору и через несколько минут, но уже с другой стороны, чуть выше, вылез через ход рядом с пнем сухостоя. Улыбаясь, он держал в руках деревянную емкость, туго обмотанную сухими ветвями ивы. Подозвав спутников, которые внимательно следили за всеми действиями своего вожака, Шен с победным чувством открыл крышку ящика и предложил всем разобрать жирноватую соевую муку. Все стали двумя руками большими пригоршнями насыпать спасительную пищу в рюкзаки. Китаянка отдали на хранение мешочки с солью и желтым сахарином. Теперь предстоящий путь всем уже не казался таким страшным.

Последние две ночи шли босиком по руслам почти пересохших ключей. Вода то исчезала в галечнике, то вновь била холодными струями, обжигая ноги, – будто кто-то открывал и закрывал подземные шлюзы. Шли вброд, одежда и сапоги истрепались, их и надеть уже было трудно – так опухли ноги.

Вещмешки с грузом с каждым часом, казалось, становились все тяжелее. Мешало все, что висело на исхудавших плечах. Ругали себя, что пожадничали – набрали из тайника много соевой муки, а теперь сгибаются под грузом. Перед рассветом проводник остановился на мерцающей от блеска белого галечника длинной косе рядом с почти пересохшим водоемом. Кругом валялись коряги с большими старыми корнями. За долгие дни впервые почувствовали запах дыма. Значит, недалеко жилье. Мужики оживились, стали снимать тяжелую верхнюю одежду и быстро рассовывать ее под камни. Китаец зло взмахнул палочкой. Подойдя к русским, тихо объяснил, что от лишней амуниции можно освободиться, но не всем сразу, а поодиночке, по ходу следования. Закапывать ненужные куртки следует не у камней в русле ключа, а выше, на берегу, поглубже в землю, чтобы их никто не мог обнаружить. Главное – ничего в карманах не оставлять.