Тайна староверского золота

Глава X

Когда староста деревни предупреждал бойцов своего маленького, почти стихийно возникшего отряда самообороны о том, что успокаиваться не следует, что оккупанты не оставят в покое Дун-И, он, конечно, исходил только из своего опыта и интуиции. Если бы мужики, засевшие на неприступной вершине скалы, могли знать о решениях в японском штабе, принятых после столь тяжелого для мирного приграничного селения дня, то они бы убедились, насколько прав их командир.

Вернувшись в военный городок, капитан Кэньити доложил полковнику: приказ выполнен. Однако при проведении операции рота подверглась нападению со стороны жителей деревни Дун-И. Потерь нет. Уничтожено шесть мятежников.

Полковник Окума нахмурился и, подумав, сказал:

– Императорская армия не должна безнаказанно оставлять подобные акты. Готовьте карательную экспедицию (о ее составе я распоряжусь) и разгромите это коммунистическое гнездо.

Доложил о выполнении задания и лейтенант Ямаути.

– Так я и предполагал. Мы уже не сможем пользоваться услугами «Актрисы». Жаль. Кстати, что с ней? – спросил Кейдзи.

– Как сообщил капитан Кэнъити, убита после моего отъезда при попытке к бегству.

Кейдзи понимающе взглянул на подчиненного и удовлетворенно кивнул:

– Срочно налаживайте связь с Артуром. Выяснить, что за женщина была в группе напавших на провалившегося агента. Возможно, мы имеем дело с советской разведкой, не исключаю подмену «Актрисы» этой неизвестной. Что еще? – по выражению лица собеседника полковник понял, что доклад не закончен.

– Капитан доложил также, что перед отъездом рота с арестованными подверглась вооруженному нападению жителей деревни. Толпу разогнали выстрелами, несколько бандитов убито.

– Пусть это вас не отвлекает от главного. У армии есть на сей счет точные инструкции. Да и полковник Окума не прощает унижение военных. Он знает самурайский закон «Бусидо».

Однако время шло, и напрасно деревенские дозоры до утомления в глазах вглядывались в дорожную даль.

Но однажды уже в сумерки к старосте, ненадолго спустившемуся в селение, прибежал парень из охранения, выставленного при в въезде в Дун-И:

– Японцы!

Лун Сян встрепенулся:

– Где? Сколько их?

– Не знаем. Пока один, – объяснял запыхавшийся гонец, – наши взяли его, когда он пробирался в деревню. Наверное, их разведчик.

Скоро перед старостой и бойцами отряда самообороны стоял уставший солдат. Пыль лежала даже на его впалых щеках, взгляд был потухший, форма в нескольких местах порвана. Оружия у задержанного не было. Первое, что он сделал, жестом попросил воды. Возвратив с поклоном кружку, он начал что-то говорить, горячо, то яростно, то умоляюще. Но никто, к кому он обращался, японского языка не знал. Лун Сян, который мог припомнить десятка два слов, тоже не понимал пленного. Пришлось посылать за старым Ян Синем, имевшим когда-то дела с японскими фирмами и сохранившим способность общаться с иноземцами. Только после его прихода начался допрос.

– Солдат, его зовут Сэкита, говорит, что он не разведчик, что он сам, добровольно, пришел сюда, – объяснил Ян, – чтобы попросить прощения у жителей деревни за те злодеяния, которые совершили здесь его соотечественники. Он против войны, против насилия. У него мирная профессия – художник. Его насильно мобилизовали, а три дня назад заставили стрелять в ваших людей. Но он палил в воздух.

Все удивленно слушали странного вражеского солдата.

– Главное, – говорил Сэкита через переводчика, – он пришел предупредить: в казармах тщательно готовятся к карательной экспедиции. Не хочу новой бойни, поэтому ушел. Мне стыдно, что я японец. Простите, если сможете, меня…

– Похоже, он не врет, – неуверенно промолвил Чжао.

– Да, действительно, на шпиона не похож, – сказал староста, которого глубоко тронуло признание японца. – Что будем с ним делать?

Бойцы отряда молчали, ожидая окончательного решения от своего командира.

– Дайте ему на дорогу еду, и пусть идет на все четыре стороны, – сказал староста под общий гул одобрения и, обращаясь к Яну, добавил, – объясни: он свободен и может следовать своим путем. Мы мирных людей не трогаем.

Ян и Сэкита обменялись фразами. Со стороны могло показаться, что они спорят.

– Он не хочет уходить, – сказал переводчик. – Говорит, что пришел к нам, чтобы искупить свою вину, готов делать любую работу, хочет помогать защищать деревню.

– Вот видишь, а ты стыдишься, что японец, – задумчиво проговорил староста. – Пока есть такие японцы, как ты, за народ стыдиться нечего. Не в национальности беда, у всех есть палачи и авантюристы. Вот им-то воли давать нельзя!

Так в отряде появился еще один человек. Сэките пока оружия не дали, а поручили хозяйственные работы.

На Дун-И и окрестности снова упала ночная темнота.

Старосте не спалось – слишком многое ему пришлось за последние дни пережить, очень многое взять на себя. Вправе ли он втягивать односельчан в столь опасное дело? Но ведь и сами мужики охотно с ним согласились. Они понимают, что нельзя сидеть, сложа руки, и мириться со зверствами оккупантов. А потом, сами японцы навязали войну их деревне. «Вот и стал я на старости лет снова солдатом», – усмехнулся Лун Сян.

В памяти всплывали годы юности. Еще подростком он мечтал стать кавалеристом и часто о том говорил родителям. Отец тоже любил лошадей. Работая с ним на рисовых чеках, паренек слышал его рассказы о том, как кони не раз спасали ему жизнь.

– Главное, сынок, вовремя кормить лошадь, держать ее в чистоте и порядке, чтобы она знала, что у нее есть заботливый хозяин. Да еще сдружиться с ней. И тогда тебе будут нестрашны ни наши буранные зимы, ни темень, ни дождь. Коняга всегда доставит тебя домой прямо к крыльцу.

Если бы члены маленького отряда не спали, то увидели бы довольную, широкую улыбку на лице командира.

Когда ему исполнилось шестнадцать, отец обменял на рис у русских соседей-крестьян трехмесячного длинноногого жеребенка изабелловой масти. Лун назвал его Снежком. Не забыл родитель и о настоящем казачьем седле из желтой кожи с походными подсумками. Через пару лет Сян со своим Снежком уже был на сборном пункте новобранцев в городе Мулине. Лун хорошо освоил быструю езду, знал характер своего коня, а тот с полуслова понимал хозяина, они как будто сроднились. Только служить им вместе не пришлось.

Сам парень оказался слишком тяжеловат для кавалерии, а Снежок не прошел по каким-то начальственным требованиям. Думал, домой коня отправят, но нет, оставили в санитарном обозе. А хозяин попал на месячные курсы артиллеристов. Снежка так больше он и не увидел.

Староста нахмурился и вздохнул. Жаль Лун Сяну и своей юношеской мечты – стать кавалеристом. Сейчас он хорошо знает, что далеко не все желания исполняются – жизнь-то такая сложная. Вот и остается только смотреть из окна на русских пограничников, проносящихся мимо на крепких, хорошо вычищенных конях. Кто знает, может быть, после принятого вчера решения не придется больше любоваться лихими советскими наездниками.

Вспомнив о пограничниках, старый человек перенесся мыслью на то, что вся его жизнь как-то прочно связана с русскими. Те всегда были добрыми соседями и постоянными гостями деревни. Но впервые он близко сошелся с российскими людьми тогда, в молодости, в годы русско-японской войны, несчастный конец которой и приблизил самурайское засилье на его родине.

Совсем молодой китайский артиллерист прибился к русскому полку. Сначала был обозным, потом, когда однажды вместе с солдатами отбили французскую пушку у отставшей от своих и заблудившейся группы японцев, стал подносчиком снарядов. Хороший был расчет. Русские артиллеристы относились к Луну как к равному, ценили его старательность и безотказность, заступились за товарища, когда какой-то чин, инспектирующий полк, приказал отчислить китайца из российской части.

А однажды в бою погиб опытный наводчик Сидор, и Лун Сян, как самый знающий дело, заменил его. Пушка продолжала вести меткий огонь по наступающему противнику, и вражеская атака захлебнулась. Командир батареи, похвалив китайца и убедившись не только в его мастерстве, но и в храбрости, обещал походатайствовать о Геогиевском кресте для нового наводчика. Однако дела у русских пошли плохо, они потерпели поражение под Мукденом и сдали Порт-Артур. Тут уж было не до наград…

Вот и опять пришлось бывшему наводчику на старости лет вспомнить о своей военной специальности, снова повстречаться с «Ма-ма», как перекрестили в их расчете французское орудие «Мопота».

Мысли о предстоящем испытании и воспоминания утомили старую голову. Ночная мгла чуть-чуть потеряла густоту. Скоро рассвет, и надо хоть немного поспать. Перед тем, как сморил его сон, Лун Сян еще успел подумать: «Я дам им свой последний бой. Вот только когда оккупанты заявятся снова в Дун-И?»

Уже совсем рассвело, ожила деревушка под скалами. Народ суетился во дворах, мычали коровы, кричали петухи, но улицы были безлюдны, не дымили трубы. Никто не запрягал повозок, на рисовых полях – ни души. Не кричали продавцы печеной картошки, вареных яиц и брюквы, в больших жаровнях во дворах не готовились пампушки, не варились овощи. Еще вчера вечером прекратили работу мукомольный и спиртовой заводы. Даже ветер стих, листва на деревьях замерла, и грачи приумолкли. В деревне царил траур по погибшим.

Маленький отряд защитников Дун-И томился и с тревогой вел наблюдение за дорогой. Но текло время, и никто из посторонних на ней не появлялся.

– Видать, не приедут сегодня японцы. И без нас у них дел много, – проговорил молодой парень, которого немного страшила затея земляков – бывших солдат, и облегченно вздохнул.

Не успел он это сказать, как на дороге показался в клубах жирной пыли верховой, уже издали махая какой-то тряпкой. Это был дозорный, которого староста выслал за пятнадцать километров от деревни, чтобы тот предупредил заранее об опасности и оповестил жителей. Скоро люди толпами бежали по направлению к лесу и соседнему селению, покинув дома.

– Ну, теперь жди гостей, – и староста зарядил пушку.

Японцы приехали на нескольких большегрузных машинах под брезентом. Остановились у околицы. Вывалившиеся из кузова солдаты оцепили с трех сторон деревню. Группа офицеров, прибыв на легковых бронемобилях, стала через бинокли осматривать лежащую перед ними местность и селение. Вдруг один из командиров указал на отвесную стену скалы, где было начертано: «Смерть японским оккупантам!». Все линзы, сверкнув солнечными зайчиками, повернулись в сторону красных и черных иероглифов.

– Полковник, как всегда, прав, – зло сказал капитан Кэнъити. – Здесь настоящее коммунистическое гнездо. Ничего, мы выжжем эту заразу!

Офицер отдал отрывистую команду, и несколько младших командиров бросились бежать к машинам. Спустя короткое время сидящие в засаде на вершине увидели, как с грузовиков стали сгружать бочки, и солдаты ведрами начали разливать, видимо, горючую жидкость. Появились военные в противогазах и больших серых халатах. Другие заливали в ранцы горючее и пробовали его распылять.

– Это огнеметчики, – пояснил побледневший Сэкита, вглядываясь в происходящее внизу. – Пощады не будет.

– Жечь будут, прощай, Дун И! – охнул кто-то.

– Да! – подтвердил новый член отряда и сжал кулаки.

Японцы разбились на несколько групп и, выслав впереди них отделения солдат с карабинами наперевес, двинулись по направлению к трем улицам селения.

Молодой старовер Матвеев сжал в руке винтовку. Лун Сян, в котором мгновенно пробудился наводчик-артиллерист, прикидывал на глазок расстояние до машин.

– Ну что, начали? – крикнул из-за своего каменного укрытия парень. – Чего же ждать, ведь спалят деревню?!

Староста подошел к березке, укоренившейся каким-то чудом на камнях, и сломал большую ветку.

– Вот как ею махну, тогда и открывайте огонь. Надо подпустить поближе. Каждому выбрать свою цель. Из винтовок и пулеметов бейте по солдатам и поджигателям. Я же из пушки вдарю по машинам.

Когда каратели приблизились к домам, Лун Сян взмахнул зеленой веткой. Пулеметные очереди и винтовочные выстрелы взорвали тишину. Три снаряда, выпущенных из полевой пушки, рубанули по машинам. Командирские легковушки вспыхнули желтым пламенем. Очередь дошла и до грузовиков. Одна из крытых машин зачадила черной копотью. Все офицеры и рядовые залегли. «Факельщики», оставляя убитых, бежали подальше от деревни. Пушка с высотки лупила по каналу точно в то место, где японцы искали спасения. Пулеметы били наверняка по скоплениям солдат. Неожиданно стали взрываться бочки с горючей жидкостью. Они разлетались по всему полю, и вытекающая из них жидкость мгновенно воспламенялась, стекая в канал, где в панике и страхе метались японцы.

Наконец, пришельцы опомнились. Солдаты залегли редкой цепью. По приказу капитана оставшиеся невредимыми машины угнали в безопасное место. Прячась у стен домов, одно отделение сумело подойти к тропе и пыталось атаковать лагерь. Но здесь, на крутой и узкой каменистой дорожке, оккупанты оказались такой хорошей целью, что унтер приказал срочно отходить. Среди скал осталось три трупа в светло-коричневой форме. Два из них – расплата за Матвеева-старшего. Его сын Гаврила стрелял хладнокровно и метко.

Находясь в машине вне досягаемости огня, капитан Кэнъити по рации связался с командованием:

– Мы наткнулись на серьезное сопротивление. Большой партизанский отряд с артиллерией и двумя пулеметами ведет огонь с неприступной позиции в скалах. Есть убитые и раненые. Сожжены снарядами три машины. Жду дальнейших приказаний…

Взбешенный появлением в своей округе таких антияпонских сил, полковник Окума приказал блокировать деревню, никого из нее не выпускать и ждать подкрепления.

Убедившись, что оккупанты отбиты, в лагере на скале дали себе передых.

– Получили, негодяи, больше сюда не сунутся, – радовался старый ветеран Чен.

– Нет, друзья, успокаиваться нельзя, – заметил Лун Сян, – самураи так нас не оставят – я их хорошо знаю: постараются отомстить за свой позор.

Как всегда, мудрый староста оказался прав. Вскоре защитники деревни увидели, как враги подвезли три орудия и установили их на позиции. Староста открыл по ним огонь из своей «подружки Ма-ма». Но первые разрывы на скалистой вершине заставили ее замолчать. Отступать было некуда. Три часа японские артиллеристы методично расстреливали лагерь, который превратился в настоящий ад. Один за другим гибли товарищи старого воина и рачительного хозяина Дун-И. Вот упал кузнец Чжао. К его пулемету подполз Сэкита и дал длинную очередь, но осколки очередного снаряда иссекли его тело. Маляр Ши, давно забывший о своих камнях, бил из второго пулемета. Однако и его вскоре смело стальным вихрем. Рядом со старостой остался только Матвеев. Лун Сян дал ему знак прекратить огонь. Позиция на скале больше никак не проявляла себя. Выждав полчаса и решив, что путь безопасен, капитан приказал одному взводу подняться по тропе в лагерь. Солдаты, опасаясь, стали осторожно подниматься по кругу. И тут снова загремели выстрелы.

– Еще один! – закричал молодой старовер. Разгоряченный боем, Гаврила привстал из-за большого валуна, откуда вел огонь, и тут же рухнул, схватившись за грудь. Отступив, японцы снова начали обрабатывать позицию артиллерией.

Староста подполз к пулемету, но не успел дать очередь. Лопнул очередной взрыв и отбросил старика в сторону. Там и нашли его осмелевшие после того, как лагерь замолчал, оккупанты. Заметив еще таящиеся в нем признаки жизни, Лун Сяна спустили со скалы с помощью веревки вниз и бросили среди деревенской улицы.

В Дун-И вовсю хозяйничала солдатня. Уже горело несколько домов, в том числе и жилище проводника Шена. Когда староста, которого облили водой, очнулся, то увидел «блатного» Семена в какой-то непонятной форме. Тот деловито показывал японцам, чьи дома подлежат уничтожению. К Лун Сяну подошли армейский капитан и какой-то чин в форме полиции Маньчжоу-го и через переводчика начали допрос.

– Численность отряда? Куда он отступил? Кто им командует? Какое вооружение? Как держали связь с так называемой китайской Красной Армией? – сыпались вопросы.

Кэнъити не хотел верить, что отпор его отряду дала ничтожная группка простых мужиков из восьми человек. Правда, в ней почему-то оказался и его дезертировавший солдат. Староста молчал. Последнее, что увидел он перед тем, как получил пулю в грудь из капитанского пистолета, – это множество дымов, устремившихся в небо над разгромленной деревней. Пылал и дом Шена, и самого Лун Сяна. Его любимая голубятня представляла собой жаркий костер, в котором бились и падали охваченные пламенем птицы, приносящие, по поверьям, людям мир.

Расправившись с деревней, арестовав всех найденных в ней мужчин, каратели стали собираться в дорогу. Но перед тем, как покинуть мятежное селение, капитан Кэнъити приказал артиллеристам уничтожить иероглифы на скальной стене. Те всадили в надпись несколько снарядов. Однако порода была прочной, а краски деревенского маляра ярки, и еще долго над Дун-И красовались изуродованные взрывами, но все равно читаемые иероглифы: «Смерть японским оккупантам!».