Тайна староверского золота

Глава VI

…Недалеко от оврага прогремели выстрелы. Было слышно, как по тропе проскакали пограничники.

– Фомин, быстро на заставу. В ружье! – чей-то командирский голос в темноте отдал команду. – В квадрате 103 на левом фланге снова провокация! Японцы что-то опять задумали, такую пальбу устроили!…

Когда все утихло, Шен поднял свою группу из камышей справа от заставы и, знаком приказав соблюдать тишину, быстро провел спутников через пограничную тропу и углубился в лесные заросли. «Слава Богу, пронесло», – подумал Терентий и истово перекрестился.

Хоть и было темно, парню каждый шаг интересен: что же это за земля его отцов и дедов, которую он в детстве покинул вместе с семьей? Парень знал, что его предки пришли в Приморье из Забайкалья за несколько лет до того, как там появились русские города и селения, что из-за гонений официальной церкви и властей они вынуждены были откатываться из плодородных долин все дальше в тайгу. Терентий не мог дождаться утра, чтобы при солнце лучше рассмотреть родину. Китай ему не нравился – однообразные равнины, где каждое поле – как заплата на старом зипуне, рыжие пространства осенью и зимой, пронзительные ветра, многочисленные толпы полунищих людей и постоянное сосущее чувство голода. А тут еще вторглись японцы. Оккупанты не церемонились с местным населением, заставляли его строить дороги, аэродромы, казармы. Солдат-надсмотрщик с бамбуковой палкой стал постоянной фигурой и без того унылого местного пейзажа.

Беспокоила Терентия, как и его напарника Кузьму, скорая женитьба. Какая девка еще попадется. Не дай Господь, сживет со свету. Парню нравилась соседка Аграфена – ладная, веселая, работящая, – но он не смел перечить воле отца. А тот сказал:

– Отправляю тебя на лучшую жизнь. Береги новую семью и помни староотеческие заповеди. Бог даст, может, и свидимся.

Старый проводник неутомимо шагал по высоким травам, каменным завалам, сквозь густой кустарник. Вслед за ним цепочкой шли остальные. «Возвращенцы», – с грустью думал Шен. Уж он-то знал, как несладко приходится тем, кто хоть однажды покинул эту землю.

Терентий растерял в пути свойственную ему смешливость и с грустью думал о доме. Семья Вологжаниных в конце двадцатых годов, когда старообрядцам разрешили перебраться в Китай, отправилась на чужбину одной из первых. Но неласковой оказалась новая родина: земли семья не получила, а брать в аренду не было денег: переселение растрясло все средства. В Маньчжурии свирепствовала безработица, и тысячи русских эмигрантов влачили жалкое существование. Ночные грабежи, изнасилования женщин, драки, поножовщина среди русских эмигрантов, особенно со стороны солдат бывшей Белой армии, стали нормой жизни. Порой в доме ничего не было, кроме рисовой шелухи. Хлебово из нее хрустело песком на зубах.

Десятилетний Терентий хорошо помнил многотрудный переезд в Китай.

…Мальчонке и страшно, и интересно. Большая семья, оставив дом в Боровихе, распродав скотину, погрузилась в три телеги и двинулась в путь. Конечно, отцу и матери виднее, как дальше жить, но только парнишке жутковато от неизвестных мест, по которым проходил их обоз. К вечеру останавливались около больших дворов – там у отца находились дальние родственники и знакомые. Всем нашлось где переночевать и, не вынимая своих припасов, повечерять хозяйскими гостинцами.

– Слышь, Терентий, завтра поедем, смотри за сеструхами, чтоб с телеги не разбегались, – наказывал отец, – один перегон остался. Места незнакомые, а лес-то стеной стоит, тут и варнаки могут объявиться

По вечерам Терентий слушал разговоры отца с хозяевами домов. Многое не понимал. Вот Андрей Петрович говорит бате:

– И как ты, Федот Иванович, на такое решился?

– А что здесь? Веками гнали и сейчас от староверов вроде как рады избавиться. Лишние мы тут. Лучше уж на чужой стороне всласть пожить. Ведь живут же в туретчине наши единоверцы, коих увел туда два века назад донской атаман Игнат Некрасов.

– Ну-ну, смотри, тебе видней. Дай Бог вам удачи, – хозяин истово перекрещивался двуперстием.

Проехали несколько деревень. Когда лошади притомлялись и исходили потом, отец приказывал всем, кроме бабушки Анисьи, слезать с телег и идти рядом. И вот – город. Отец не знал покоя, пока они, все десять душ, сидели на узлах около большого дома, который назывался вокзалом. А вот и поезд подошел. Когда зашли в вагон, Терентий обомлел: под ногами – красная дорожка, кругом чистота и порядок, всюду блестит отдраенная медь. Как покои Господа Бога. Подросток оказался в какой-то узкой коморе с полками в двух сторон. Анисья сразу рассадила девок, оставив место около себя для любимого внука.

– Вот и поехали невесть куда, Терентьюшка. Дай Бог нам счастливого удела, – проговорила старуха.

Парнишке не сиделось на месте. Он при первом же случае вышел из купе и сел на скамеечку около большого блестящего окна. Вдруг снова раздался рев, что-то зазвякало, застучало, и станция поплыла куда-то вбок. Мальчишка неотрывно смотрел сквозь стекло. Мимо него проплывали дома пригорода, телеграфные столбы, стада, пасущиеся на лугах, дальние леса.

Пришел хозяин вагона в черной форме, постучал в кабинку, где ехали отец с матерью и старшими сыновьями.

– Чай изволите, сколько стаканов?

Все было чудно Терентию, удивлялся, что этот важный чин разносил стаканы по купе, предложил и ему, малолетке. Чай оказался вкусным, душистым, сладким. «Что за жизнь ждет нас в этом Китае?» – думал мальчишка.

– Бабушка, а Китай хорош? – спросил он, улегшись на полку, потому что темнота накрыла всякий вид в вагонных окошках.

– Нет, внучек, Китай для нас – только промежуток к настоящей жизни, – ответила Анисья. – Вот мне бывалые люди рассказывали: лежит за Китаем страна на семидесяти островах. Там наша старая вера. И живут люди привольно и богато. Только грешников та сторона не принимает. А кто перед Богом не грешен, кто своей бабушке внук… – Она вздохнула: – Беловодье ныне забыто. Все говорят – Канада какая-то да Австралия. Сложится ли там жизнь? Спи, сердешный. Где оно, это Беловодье? Три века наш народ к нему лепится. До Китая добрались… – Бабка скорбно перекрестилась. Вытащившая на своих руках огромную семью, не хотела она покидать Боровихи, но сын сказал:

– Как, мать, без тебя в этом безначалии? Ты держишь семью. Собирайся, девки без тебя пропадут, да и за Терентием еще пригляд нужен.

Так вот и отправилась Анисья в какой-то Китай, где люди все желтые и косоглазые. Не могла оставить свою семью, хотя и набегало ей под девяносто лет.

Порою к отцу заходил Григорий Евсеевич, грамотный мужик, говорят, шибко ученый. Батя расспрашивал его о многом. Григорий открывал книгу, которая называлась «Атлас», и показывал, где Канада, где Австралия.

– Смотри, сколько островов у Канады, – говорил Федот. – Может, это и есть Беловодье?

– Не может быть, Федот Иванович, – отвечал Григорий. – Все они в полярной зоне. А Беловодье – миф, сказка.

На одной станции долго стояли. По вагону ходили военные, проверяли бумаги, сверялись со списками.

– Слава Богу, границу миновали, – перекрестился отец. – Не поминай лихом, Русь-матушка.

Какая она, заграница? Терентий не отходил от окна. Но вроде все, что он видел, было тем же – такая же равнина, такие же березняки, такое же грустное небо. Только деревни другие. Какие-то сгруденные, тесные, без привычного ему раздолья. Зато когда под крики проводника «Харбин! Харбин!» поезд остановился на большой станции, парнишечка подивился многолюдью и необычной толчее на перроне. Отец дал команду семье – и вот уже с мешками и узлами вылезают Вологжанины на неведомую землю. Терентий обратил внимание, с каким любопытством публика рассматривала староверские семьи, выгружающиеся из вагонов.

– Посмотри, дорогая, – говорил какой-то очень прилизанный господин своей попутчице, – что за пассажиры – бороды разбойничьи, на плечах какие-то армяки, детей, как пчел в улье. И это международный поезд!

Ничего не понимал Терентий: зачем отец отправился в какой-то Китай, чтобы оттуда ехать в неведомую Канаду или страш ную Австралию? Бабушкины рассказы о волшебном Беловодье уже тогда воспринимал, как красивые сказки. Много преданий знала старая – о невидимом граде Китеже, куда добраться можно только по тайной тропе Батыевой, о блаженных старцах Кирилловых с Жигулевских гор – они благочестивым людям путь на Волге открывают, чудесной Васильгородской церкви… Сведуща Анисья в «Житиях святых отцов», в писанных древней вязью «Патриках», «Прологах», «Цветниках», часто рассказывала о страдальцах во имя старообрядческой правды.

«Никогда уже не услышу этих повествований, – вздохнул Терентий, – старой ведь почти сто лет, умрет скоро».

Вологжанин тыщу раз пожалел о своем решении. В тайге на дальних хуторах и веру можно сохранить, и житье сносное наладить. Поэтому, когда в их общину с оказией пришло послание из Трех Ключей и Комаровки с просьбой найти женихов для двух девок на выданье, он решил отправить Терентия в Приморье. Община определила и второго парня – Кузьму Волкогонова. Через знакомых китайцев вышли на подрядчика Вана. Но он, ссылаясь на всякого рода трудности, запросил такие деньги, что при нынешней нужде их и век не сыскать.

Выручил случай. Как-то к отцу Терентия в его нищенский дом пожаловал хозяин недавно открывшегося японского магазина Сусима Сигимура.

– Слышал о вашей нужде, Вологжанин-сан, – улыбаясь и кланяясь, сказал торговец. – Соседям надо помогать.

Так нашлись деньги на провод через границу и доставку ребят в Комаровку. Федор Иванович долго чесал затылок: чего это японец расщедрился? Но, поскольку Сигимура никаких условий не ставил, старовер, скрепя сердце, пошел на сделку.

Спустя много лет счет японского торговца был обнаружен среди бумаг разведывательного управления штаба в Мукдене. Его офицеры четко выполняли приказ полковника Кейдзи: помогать всем староверам, желающим перебраться на русские земли Дальнего Востока. Для этого использовали торговцев вроде Сигимуры: будущей армии вторжения нужны союзники, опорным базам разведки и диверсий – благожелательная среда.

…На небе еще играют звездные всполохи, в восточной стороне видны яркие вспышки. Но уже четче обрисовываются стволы ближних кедров. Вот и кукушки своими протяжными криками начали кому-то отсчитывать долгий век. Закричали петухи-фазаны, приветствуя весну. Все еще слышен рев самцов– изюбрей, не прекращающийся всю ночь. И лягушечий концерт пока не затих. С шумом и щелканьем возвращаются с ночной охоты совы, еще незаметные на фоне темного неба. Однако по всему видно – дело идет к восходу, значит, можно отдохнуть.

Измученный отряд из семи человек нетерпеливо ждет его, как светлого воскресения. Но проводник Шен, худощавый, с берданкой через плечо и камышовой палочкой в руках, все шагает и шагает, боясь потерять хоть один час. За ним след в след – его пятнадцатилетний сын Гао, дальше один за другим – четверо русских. В отрыве на десяток метров идет китаянка. Ее маленькое лицо плохо видно из-за зеленого платка, закрывающего щеки и подбородок. Люди отряда не знают друг друга, они молчаливы – разговаривать строго запрещено.

Когда Терентий, как самый невоздержанный, ткнул пальцем в маленький черный кисет, что свисает с шеи китайца, тот сердито отмахнулся, погрозил пальцем: не лезь, дескать, не в свое дело и знай, кто здесь хозяин. В мешочке с красивой вышивкой лежит у Шена драгоценный самоцвет – показатель готовности расплатиться с хозяином любой тропы в случае ее пересечения, свидетельство достоинства проводника, его знаний и опыта, своеобразный таежный паспорт. Ниже кисета – длинный нож в потертых ножнах и широкий коричневый пояс из толстой бычьей шкуры с большой белой серебряной бляхой – наследство от отца, который и научил Шена лесной азбуке и умению безошибочно выбирать в зеленом море маршрут. Пояс придает статность фигуре и помогает в ходьбе при больших нагрузках. Однако не в этом главная ценность ремня. На внутренней части кожаной полосы множество аккуратных ножевых нарезок, сделанных отцом и братом.

Каждая – это тропа со всеми зарубками на деревьях и мерных камнях. Только прикосновением пальцев можно прочитать их. Такие пояса столетней давности являются верным путеводителем в любом уголке дальневосточной тайги. Обладать заветным поясом – значит иметь свидетельство надежности в самом трудном походе. Обладателю его можно поручить любое многотысячное коммерческое дело. Платили бы деньги – он и черта приведет куда надо. А именно так понимал свою работу далекий от политики Шен. Владелец такого пояса знал: его услуги стоят значительно дороже, чем рядовых проводников. Никто не имеет права прикасаться к ремню, хотя разгадать значение насечек несведущему невозможно. Чтобы это уметь, требуются постоянные тренировки на местности. Своеобразную карту хранят бережно. Шен, как и другие ходоки в Россию, надевает пояс только после перехода границы. Мало ли что: нарвешься на военный дозор – сам-то уцелеешь, отсидев в тюрьме, а главная семейная драгоценность безвозвратно пропадет. Поэтому она до нужного момента лежит в тайном схороне вместе с походным оружием на русской территории, и взять ее оттуда может только хозяин.

Китаец ведет свою группу по ночам, по высотам сопок, ори ен тируясь по засечкам на деревьях, по звездам. В весенней тайге нередки заморозки, с наступлением темноты бывает холодно, поэтому люди в теплых куртках. Земля еще не везде освободилась от талой воды – у всех на ногах резиновые сапоги. Чтобы во тьме не белели лица, у каждого на лобовой части головы туго затянута повязка из маскировочной ткани.

Темнота постепенно потеряла чернильную густоту. Скоро рассвет. Надо держать курс на распадок. Там теплее и богатая растительность, в которой без труда можно укрыться от чужого глаза.

Спуск заканчивается. Проводник делает палочкой знак остановиться: здесь будет дневной привал в ожидании очередной ночи. Только он знает места отдыха и конечную точку маршрута. Люди садятся, но вещмешки не снимают. В белесой пелене падающего на землю рассвета на фоне густых зарослей они похожи на черных неподвижных истуканов. Ходоки измучены. Не хочется ни шевелиться, ни разговаривать. Да и еще на китайской земле подрядчик предупредил, что всякое нарушение запрета об общении грозит гибелью всему отряду. Только проводник наделен всеми правами, он знает, что делать, он головой отвечает за всех.

Утро окончательно растворяет в солнечном свете сумрак, и в недалекой низине хорошо просматривается широкая река, голубоватый туман без движения стоит над водой, словно снежные сугробы повисли в воздухе; по их скоплению можно проследить причудливые изгибы русла, проторенного водой за долгие века в земле с яркой болотной зеленью. Теплый низовой ветер слегка шевелит массивы цветущего разнотравья. Заходится в приветствии нового дня птичье население тайги. Умолкли шорохи с троп крупного зверя, что так пугают людей в темноте.

Шен положил ружье и палочку у ног сына, пригнувшись и оглядываясь, поднимается на десяток метров чуть выше в сторону перевала. Остановясь за крупным валуном, заросшим цветущей волчьей ягодой, медленно, почти не поворачивая головы, вглядывается в каждую мелочь окружающей местности. Потом опускается за каменную глыбу, садится на траву, достает из-за голенища сапога пустую, без табака, изогнутую трубку, затягивается и, представив мысленно горьковатый вкус дыма, прикрывает от удовольствия глаза, что-то тихо бормоча себе под нос. Курить в походе строжайше запрещено: ничто так не выдает в лесных дебрях человека, как острый запах табачного дыма. Шен давно привык к такому ограничению, а вот его взрослые подопечные от этого тяжко страдают. Тугаю фигура Шена с кривой трубкой в зубах почему-то напоминает большого горного маньчжурского грифа, что сидит на скале, высматривая, нет ли свежей добычи на трапезу. И тувинцу с горечью подумалось: когда-нибудь оборвется его неприкаянная жизнь, а тело растащат на куски хищники и падальщики.

Стряхнув приступ сонливости, Шен присел за валун, достал из потайного кармана фуфайки две ленточки из осиновой коры с булавками на концах. Прокалывает на одной из них отверстия. Это его топографическая потаенная карта, рассчитанная на двадцатидневный переход с юга Уссурийской тайги на север. Он сравнивает ее с другим отрезком коры – это уже пройденный им совсем недавно маршрут – и сам себе удовлетворенно говорит:

– Шли точно по моей тропе, переход удачный, русские города и села за несколько ночей удалось обойти.

Проводник никогда не интересовался, кто его спутники. Самому легче и в случае задержания никого не подведешь. Но китаец, конечно, догадывался, что были среди них и намаявшиеся в беспросветной нужде бедолаги, умирающие в тоске по родине, военные, которых гражданская война вышибла из России (эти на что-то еще надеются), торговый люд, ищущий в чужой стороне выгоду… Вот и нынешняя группа. Два парня, хотя и рослые, но еще совсем молодые. Это и есть староверы-женихи, о которых ему обмолвился Ван. Узкоглазый, но, похоже, не китаец, приземистый мужик и другой мрачный тип, видимо, еще не успокоились от военной заварухи и ищут в Приморье своих сообщников. А вот женщина? Кто она? Непонятно.

Последние годы для проводников стали трудным временем. Русские все плотнее закрывают рубеж. Раньше, до прихода японцев в Китай, граница с Россией была почти открыта – такая благодать!

Шен закрыл глаза, втянул через трубку воздух, чтобы он пропитался запахом табака. Ему стало приятно, он даже заулыбался. Вспомнил русские села, знакомых крестьян, у которых он бывал в гостях, их побеленные избы, где так уютно и чисто, где на всех окнах цветы с красными бутонами, их так много, что они создают приятный аромат во всех комнатах большого рубленого дома; бани, топящиеся по-черному, с липовым медовым веником – паришься-паришься, кажется, вот-вот шкура на тебе загорится, открываешь дверь – и с разбегу в воду, тут же выскакиваешь из нее – и как будто заново родился, усталость прошла, и насморк как рукой сняло. А какое гостеприимство! Не успеешь зайти в дом, а там уже стол накрыт, и чего только на нем нет, даже самогонка. А борщ, приготовленный в большой, как фанза, русской раскаленной печи! Издали ощущаешь его аромат…

Шен широко улыбнулся к удивлению Гао. Не часто сыну доводилось видеть таким отца, и он тоже неожиданно для себя растянул губы, показывая ровные белые крепкие зубы.

– Будем обратно идти – зайдем на часок к Николаю. Хотя без подарков как-то неудобно, а все равно зайти хочется. Он добрый человек, и без гостинцев примет. На гармошке поиграем, песни русские споем.

«И надо же, даже «барыню» под гармошку научился плясать, – опять пустился Шен в воспоминания. – А какие блины! А картошка «в штанах» да с красной рыбкой – за уши нашего брата не оттянешь»…

Ему всегда нравились русские женщины: у них длинные русые косы, яркий румянец, голубые или карие глаза. У русской хозяйки полно запасов и в печи, и в погребах – на две зимы хватит. Не про них ли и пословица сложена: не красна изба углами, а красна пирогами. А я бы еще добавил – борщами. Вот из таких русских семей и нынешние парни, видать, народ крепкий. Спокойные, на усталость не жалуются, а ведь одежда на спине уже солью покрылась. Двое этих крестятся одинаково, двумя пальцами, и каждый себе под нос что-то шепчет, видимо, какую-то молитву из раза в раз повторяет. И, что интересно, в разное время.

Подрядчик еще в лесу, передавая русских, предупредил:

– Ты смотри за парнями внимательней – молодые и у них своя вера и свой бог. Хотя вольностей не позволяй, а то и потеряться могут, говорят, что Россию не помнят.

Проводник даже переспросил:

– Они же, кроме одного да китаянки, русские. Почему у них другой бог? Как же так?

А хитрый и пробивной Ван снял свою кепку и надел на палец. И так сделал три раза. Вот тогда я понял. В Харбине много русских церквей и каждый в свою ходит, а молитвы общие.

А тут почему-то Ван не появился. До последнего ждали еще одного таинственного путника, и уже уходили из Шуфанского леса, как неожиданно стрельба началась, поднялась какая-то суматоха. Еще и дождь пошел, и уже в темноте женщину привели, китаянку. За нее отдельно и очень хорошо заплатили. А подрядчик, видимо, очень торопился, ничего не сказал, только подскочил близко, решетку из пальцев показал и рукой вокруг шеи покрутил. Я понял, что головой отвечаю за прибывшую в последний момент. Надо понимать, ценная дама, особого пригляда требует. Может, из тюрьмы сбежала и близкие люди решили ее подальше спрятать. Хотел рассмотреть ее поближе, но она быстро отвернулась и скрылась в кустарнике. Только тихо сказала, что пойдет последней. Так и с Ваном заранее договаривались, хотя всегда мужчина-китаец группу в походе замыкает: надежней себя чувствуешь, зная, что никто не отстанет. Видимо, маленькая китаянка решила в нужный ей момент отделиться от группы и хочет сделать это так, чтобы проводник не видел, когда она исчезнет. Подобное в нашем деле бывает. Ночью в лесу отряд большой, а пересекли границу – смотришь, к утру несколько человек осталось. На этот раз на границе могло быть и хуже. Шел дождь, была полнейшая темнота. Стреляли совсем близко от заросшего лесом глубокого оврага, где укрывалась группа в ожидании последних клиентов. Возможно, японцы опять сунулись на чужую территорию, и это отвлекло советских пограничников от места перехода рубежа, которое и выбрал Шен. Оккупантов проводник ненавидел: мало того, что свои порядки всюду устанавливают, с легкостью расстреливают за всякую мелкую провинность, сгоняют людей на свои военные стройки, так и срывают его налаженное дело, которое худо-бедно помогает ему кормить семью, жить лучше многих соотечественников.

Трудно и опасно стало переходить границу. Шен часто откровенничал со старостой из Дун-И Лун Сяном: «Не верь дере венским, хотя они и опытными себя считают, что они так просто переходят границу и что кто-то из российских пограничников им помогает, – это просто хвастуны и говорят неправду. Всегда волнуешься, когда ночью, сидя в засаде в глухом лесу или кустарнике, ждешь, как проедет конный разъезд. И вот он уже далеко, а тебе кажется, что прошла вечность, а пограничники где-то рядом, и видят тебя, и готовы открыть огонь при первом твоем движении… Ведь у солдата тоже нервы на пределе: малейшая неосторожность, шорох, стук о камни – и он выдаст себя, а нарушитель мешкать не будет, чтобы бить наповал. Проводник же не один, отвечает за целую группу… Отсюда постоянное тревожное чувство: как бы на засаду не нарваться, под пули не попасть. И неважно, русские они или японские. За одну ночь перехода в весе теряешь. Платок с головы снимешь – а там седина, которой вчера еще не было… Даже во сне, когда опасность далеко позади, слышишь стук копыт пограничного разъезда и грозное: «Руки вверх! Вы нарушитель государственной границы! Стой, стрелять буду!» Жуткий лай собак, красные ракеты, стрельба, тебя окружают, за каждой кочкой ружье чудится… Со страхом просыпаешься. Посмотришь вокруг – все отдыхают, а тебе уже не до сна. Весь в поту, рубаху хоть выжимай, с нетерпением ждешь темноты. Уставший и измученный вернешься из похода домой и думаешь: хорошо, что живым вернулся, нет, больше не пойду в Россию, тяжело это и опасно. Но проходит несколько дней, отоспишься, отвлечешься домашними делами – и опять тянет в тайгу, как будто твои тропы с тобой разговаривают и зовут: иди, иди! Да и Ван просит, выгодным подрядом соблазняет. Вот и идешь. А сейчас, когда японец стал своих шпионов засылать, русские сделают все, чтобы на границе большой замок повесить, и стрелять будут без предупреждения. Так что пускай ваши деревенские хвастуны знают: скоро ходьба к соседям закончится, хотя очень жаль, ведь наша дружба веками длилась»

Шен потер руками жестоко искусанное комарами лицо, увлажнил осиновые ленточки языком и аккуратно засунул их в потайной кармашек фуфайки. Потом медленно, оглядываясь по сторонам, спустился к группе. Все внимательно смотрели на его исхудавшее, хмурое лицо. Подсев к сыну, он тихо произнес несколько слов на своем языке, пододвинул берданку, переложив ее на другую сторону от себя. Все зашевелились, снимая вещмешки и расстегивая пряжки туго затянутых ремней: дневной отдых будет здесь, можно готовить себе завтрак. Каждый начал рвать пучками молодой, еще не до конца распустившийся папоротник, черемшу, луговой лук, дикий чеснок и совсем еще маленькие липкие листочки кустарника. Все это складывали возле своих вещмешков. Гао, не дожидаясь отцовского приказа, разливал в жестяные кружки воду, набранную им ночью из какого-то ключа. Китаянка, развязав узелок, извлеченный из маленькой черной сумки, раздала всем в ладонь по щепотке крупной соли. Наделив каждого, забрала свою кружку с водой, спрятала остатки соли и исчезла в зарослях папоротника. Она на привалах всегда держалась в стороне от других.

Начался завтрак. Все полезли в вещмешки за желтой соевой мукой, пересыпали ею влажные от росы зеленые побеги приготовленных трав, и жадно пережевывая хрустящую на зубах смесь. Закончив с одной порцией, опять доставали муку, смешивая ее с таежной добавкой и, чтобы не потерять ни грамма пищи, переворачивались на спину, засыпали прямо в рот приготовленное месиво, долго пережевывали его, запивая ключевой водой.

Молодые русские держались поближе друг к другу. Они отползли чуть выше от места отдыха проводника с сыном и, подсунув под голову упругие мешки, еще не сморенные сном, пытливо рассматривали сквозь заросли открывшуюся взору округу. Им было интересно все на этой земле, которую они с семьями покинули мальцами. Цветасто сияли кроны высоких яблонь, пробудившиеся после зимней спячки, синими пятнами выделялась дикая сирень, играли нежной рденью пионы, а вишни красовались розоватым нарядом. Ночью непроглядный лес наполнялся глухим шумом, зловещим уханьем филина. Каждый куст представлялся каким-то черным чудищем. Но вот рассеялась темнота – и природа вновь заблистала удивительной красотой. Оказалось, что совсем рядом, в зарослях, раскрыли свои лепестки крупные желтые лилии, чередуясь с темно-фиолетовыми цветками барбариса и луговой разноцветной мозаикой.

Зачарованно смотрел на открывшийся мир и Гао, напросившийся в дальний поход с отцом, чтобы увидеть своими глазами таинственный мир, который знакомые называли Уссурийской тайгой. Он собирался продолжить дело отца и терпеливо сносил все тяготы длинных ночных переходов. А открытую дневную картину воспринимал как награду за все трудности и мучения, выпавшие в этой ходке за кордон.

– Какая красота! – удивлялись возвращенцы быстрым изменениям в тайге. Прошла всего неделя, как они перешли границу. Тогда деревья стояли серые, неприветливые, и это усиливало тоску по родным очагам, которые были у каждого в разных местах, иногда далеко, в центральной части России. Смута давно закончилась, а ее участники после многолетних скитаний на чужбине все еще никак не могли обрести покой, добираясь окольными путями к дому, к родным и близким или еще не растерявши злость и обиду за понесенные потери. Но даже у таких, закаменевших во вражде, чем-то задевали душу расцветшая тайга и буйство проснувшейся жизни. Хотелось потрогать цве ты, пройтись по причудливым распадкам, вдохнуть пьянящий аро мат малахитовых лугов, увидеть местных жителей.

Но вскоре ночная усталость взяла свое, и путники расползлись по зарослям папоротника и вскоре забылись сном. По-детски причмокивал во сне Терентий – наверно, привиделось что-то вкусное. Словно сторожевой пес, вздрагивая при каждом звуке, погрузился в полузабытье Тугай. Его напарник лежал рядом, прикрыв голову тяжелой рукой. Словно провалился в темную яму измаявшийся Гао, наверное, и гром бы его не разбудил. Прикорнув у валуна, чутко дремал проводник. Никто не подозре вал, как близка опасность.