Тайна староверского золота

Глава XXVII

На очередной допрос мужик еле-еле тащился. Уже ничего хорошего от белоглазого следователя он не ждал. «Все, покатилась жизнь в пропасть, – думалось ему, – видать, живым отсюда не выберусь». К своему удивлению, Ефрем увидел в кабинете за столом не коренастого крепыша с мутным взглядом, а пожилого, хмуроватого мужчину, который спокойно глянул на вошедшего.

– Проходите, Каргаполов, садитесь, – не повышая голоса, сказал тот и представился: – моя фамилия Николаев. С сегодняшнего дня ваше дело веду я. – Капитан окинул наметанным взглядом измученного, в растерзанной одежде арестанта, отметил синяки и следы крови на его лице: – М-да… Вижу, сокамерники хорошо поработали над вами. Тюрьма у нас старая, еще с царских времен. Одна на весь север края. Вот и собирается здесь вся шпана и воровская сволочь. Трудно, но я постараюсь вас перевести в более спокойное место.

Мужик не верил своим ушам. Он приготовился к ругани, может быть, побоям, а услышал спокойную человеческую речь и даже обещание избавить его от мук общения с уголовниками. А следователь между тем продолжал:

– Ваше отрицание того, что произошло на рынке, не имеет никакого смысла. Вот несколько свидетельских показаний. – Николаев приподнял со стола стопу листков. – Нам же предстоит выяснить, насколько сказанное вами в присутствии стольких людей отражает ваши подлинные взгляды, кто вы – советский человек или враг нашего общества?

Каргаполов молчал. Следователь не торопил его. Он даже придвинул к арестованному пачку «Беломора»:

Под воздействием такой резкой перемены в обращении с ним, арестованный решился заговорить.

– Никакой я не враг. Просто бес попутал. Свой поганый язык вырвать готов. Обозлился на баб – раскудахтались, как куры, вот и сболтнул, чего не следовало. Прощения просим.

– Допустим, так и есть. Но тут кое-какие вопросы возникают. Откуда у вас золото, обнаруженное при обыске?

«Вот-вот, начинается, плакали мои денежки, – горько поду мал Ефрем. – Эх, да чего там! Тут бы голову уберечь», – и ответил, боясь рассердить этого вежливого капитана:

– Часть от родителей, часть наторговал при НЭПе. Каюсь, припрятал на черный день.

– А не от таежных ли гостей? Нам известно, у вас постоянно бывают хуторские староверы. Что у вас за дела с ними?

– От них дождешься! – злость вскипела в Ефреме, всколыхнулась прежняя обида, и, потеряв всякую осторожность, мужик решил не щадить единоверцев, столько лет обманывавших, обиравших, как считал он, его. «Мне все одно теперь пропадать, а они там жировать будут», – мстительно думал арестант. – Пишите! Ничего не утаю. В Трех Ключах давно золото моют. Где прячут – не знаю, но схороны там от богатства ломятся. А все сокровища им привалили через карту, полученную от японцев через Григория Устюгова. Его привезли из Медянок. Я ненароком слышал, как об этом рассуждали приходившие ко мне мужики. Этот геолог и еще один китаец и сейчас рядом с хутором на выселках живут.

Начав говорить, Ефрем уже не жалел единоверцев. Следователь внимательно слушал, быстро записывал неожиданные показания арестованного по такому простому делу, как распространение вредных слухов. Николаев только изредка направлял речь мужика наводящими вопросами. Много чего содержал протокол допроса – и неопровержимых фактов, и предположений и догадок, и просто домыслов сломленного арестом и унижениями, отравленного ядом обиды мужика. А он старательно перечислял всех, кто приходил к нему из тайги, вспоминал даты посещений, называл их цель.

Сразу всплыл в памяти Лаврентий, заправлявший всеми денежными делами и снабжением хутора. Ефрем раскрыл всех поставщиков, через которых доставалась мука, крупы, соль, мыло, ткани, порох. Это, как правило, были заведующие базами, директора магазинов. Они отпускали нужное староверам через черный ход.

– Кто такой сам Лаврентий?

– В гражданскую воевал на стороне белых, потом долго жил в Китае, лет десять, как пришел на хутор из-за кордона.

– Кто верховодит в Трех Ключах?

– Старец Архип, человек преклонных лет и больной. Делами же там занимается его родственник Назарий. По всему видать, бывший царский офицер, также объявившийся из Маньчжурии. Три или два года назад к нему пришла жена – китаянка. Обычно караван ведут и передают друг другу проводники – охотник с Земляничной заимки Зиновий, рыбак и еще один промысловик. Они же – дозорные староверов и вовремя сообщают в хутор обо всех незнакомых людях в его близи.

– Бывал ли сам Каргаполов на хуторе?

– Да, бывал несколько раз.

– Хорошо ли помнит дорогу?

– Не так уж хорошо, но на лошадях верхами можно проехать.

– Есть ли связь с другими поселениями в тайге, в частности, с Комаровкой и Медянками?

– Эти хутора, по слухам, брошены староверами из-за какой-то обосновавшейся там банды. Но, говорят, несколько лет назад из Медянок приходил китаец. Он долго лечился в Трех Ключах. С другими, не очень дальними селениями, сообщение поддерживается.

– На сегодня достаточно, – сказал следователь, пододвинув уставшему от долгих допросов Ефрему протокол, – подпишите и идите отдыхать.

Впервые за последние дни Каргаполов смог спокойно отдохнуть. В небольшой камере кроме него находился только один арестованный – тихий, робкий человек в очках.

– По какой статье, товарищ? – спросил он Ефрема.

– Чего? – не понял мужик.

– За что попали сюда?

– А! За дурь собственную и язык свой разнузданный, – вздохнул Ефрем и растянулся на койке.

Спал он спокойно. Только однажды проснулся, словно в сердце что-то кольнуло. Огромность беды, которой он способствовал и которая, несомненно, навалится на Три Ключа, затуманила на миг его сознание. Выговорившись у следователя, он уже не чувствовал прежней злости. Ему даже стало жаль единоверцев, к чьему постоянному присутствию в своем доме он привык. Но он прогнал это минутное чувство, твердя про себя, что его обокрали…

– Что, Николаев, за проблемы? – Орлов приветствовал вопросом и своим любимым словечком вошедшего в кабинет капитана.

– Проблем тут, Николай Иванович, вагон и маленькая тележка, – следователь протянул начальнику папку с допросом арестованного Каргаполова.

– Ну-ка, ну-ка, почитаем, – полковник раскрыл папку и погрузился в текст. По мере того, как он перелистывал страницы, выражение его лица становилось все серьезнее. – Что ж, профессионально, очень профессионально, Александр Петрович. – Почему же Лобов докладывал, что дело примитивное? Есть тут над чем подумать, и без доклада начальству не обойтись. А Лобов, кстати, переводится на оперативную работу.

С этого дня местный отдел НКВД словно превратился в штаб сложнейшей армейской операции. Ефрем уже потерял счет своим встречам со следователями. Те дотошно допытывались до любой мелочи, уточняли даты и фамилии, подробно расспрашивали об уже известных и вновь открывающихся фактах. Усталый Каргаполов не хотел злить начальников, от которых зависела его судьба, и старательно отвечал на вопросы.

В доме Ефрема устроили засаду, но пока никто туда не приходил. Выписав из протокола допроса фамилии всех поставщиков староверческого хутора, через финансовые органы начали проводить ревизии на снабженческих базах и в магазинах. Улов ожидался крупный.

После очередного доклада Орлова в Хабаровск сообщили, что в район направляется группа краевых работников для координации действий.

– Да, жители Трех Ключей прогремели на весь край, послав на службу добровольцами свою молодежь и сдав в фонд обороны много золота. Но нельзя исключить и того, что это всего лишь уловка, чтобы отвлечь внимание органов от другой деятельности таежных староверов. Первый вопрос: откуда столько драгоценного металла и сколько спрятано его в Трех Ключах? Налицо незаконная добыча золота. А потом – разговоры о какой-то японской карте. Это следует проверить самым тщательным образом. Как показывает арестованный Каргаполов, среди жителей хутора занимают лидирующее положение бывшие белогвардейцы, а также бывают иностранцы, перебравшиеся через границу.

Полковник долго перечислял аргументы в пользу того, что в такое тревожное время, когда идет война и когда возможно выступление Квантунской армии, оставлять за спиной это антисоветское гнездо нельзя. Надо привлечь в помощь чекистам отряд из резерва НКВД с опытными следопытами, чтоб упредить возможного противника.

Орлов потер ладонью начавшую лысеть голову. Начальство хотя и отметило оперативность отдела и быструю разработку мер по оздоровлению обстановки в таежных поселках, все же попеняло на то, что поздновато занялись вопросами, которые давно назрели. «Вот тебе и проблема, – про себя усмехнулся Орлов, – хлопот теперь не оберешься. Будем готовить Каргапо лова в качестве проводника».

…Обложив хутор кругом и оставив заслоны со стороны огородов, чтобы ни один человек не скрылся, отряд вошел в Три Ключа сразу с обеих сторон улицы. Сопротивления, которое не исключал кое-кто из начальства, не последовало. Все закры лись по домам. Только дворовые собаки заходились в необычно свирепом лае. Для Лобова, возглавлявшего операцию, которой в управлении присвоили название «Старовер», неприятные неожиданности начались сразу – с избы старца. Там вооруженных пришельцев встретили лежащий на столе труп Архипа, накануне окончившего земное служение Богу и людям, огоньки поминальных свечей, монотонное чтение молитв по покойнику, всхлипы и слезы по дорогой утрате. Главный хранитель староверских секретов замолк навсегда и унес в могилу немало тайн, весьма интересовавших людей в военной форме из большого и грешного мира. Лобову, обычно несдержанному, несмотря на охватившую его досаду, хватило ума промолчать в доме умершего. Зато он не стеснялся в других хатах.

– Где Назарий? Куда подевался Лаврентий? Где баба из Китая? – кричал разгневанный неудачей лейтенант. – Ничего, бар сучьи рыла, вы у меня расколетесь! Привыкли в тайге, как шкодливые кошки, отсиживаться!

Испуганные мужики и бабы смиренно отвечали сердитому начальнику, что Назарий и его жена из Китая уже давно покинули хутор, что Лаврентий, как говорили, ушел в город и с тех пор его никто не видел. Когда военный спрашивал о какой-то карте, народ делал изумленные глаза и божился, что никогда о такой не слышал.

– Где ваш золотой рудник? – кричал начальник. Люди только разводили руками.

Понимая, что предпринятая операция, сулившая возможность отличиться, ожидаемого успеха не дает, Лобов приказал обыскать все дома и дворы. Искали золото, оружие, отобрали все бумаги и старопечатные божественные книги, которые могли содержать антисоветскую пропаганду. Старинных фолиантов насобирали целую гору, нашли несколько охотничьих ружей и ножей, а вот драгоценного металла в рассыпном виде или в самородках и следа не обнаружили.

– Не может такого быть! Ищите. Золота тут должно быть много! – кричал на подчиненных начальник экспедиции.

В особо затруднительных случаях, когда хозяева домов отказывались говорить, лейтенант подзывал Каргополова, и тот помогал ему разоблачать молчунов. «У, Иуда, погоди, накажет тебя Господь за грехи твои смертные», – ворчали тихо старухи. Мужики же только презрительно глядели на отступника. Ведь столько лет они его кормили!

– Каргаполов, где тут могут быть тайники? – спросил Лобов арестанта. Тот, еще больше озлобленный отношением к нему хуторян, охотно перечислял:

– В подполе, ниже картофана, в сусеках под зерном, на скотных дворах, по чердакам, внутри тыкв…

– Что, внутри тыкв?! Ну и мудрецы! Вот они, оказывается, где золотишко прячут Я бы и не догадался! – Он рассмеялся и приказал во всех домах срочно изрубить огромные огородные шары.

Всюду валялись желтые тыквенные куски и семечки. Но только один раз раздался крик солдата: «Есть!». Однако находка оказалась корнем женьшеня, заложенным в бахчевой плод на хранение. Солдаты, повыбрасывав картошку и другие овощи из погребов, перекапывали в них землю, поднимали половицы, обшарили лари с зерном, мукой и крупами. Выгнав на улицу скотину, железными штырями обследовали места под соломенной подстилкой и навозом. Облазали чердаки. Золота не было!

– Так куда же оно делось? – Лобов, потеряв уже всякое терпение, со злобой в упор смотрел на Каргаполова. Тот даже забоялся, что Лобов опять его ударит.

Наконец, желая угодить начальству, Ефрем прохрипел:

– Не иначе как в тайге схоронено. Всем тут заправлял Лаврентий. Вот если б его заловить, уж он-то бы показал, под каким кедрачом золотишко спрятано.

Нескольких хозяев домов в хуторе не оказалось. На вопрос, где они, следовал однотипный ответ: в тайге на промысле.

– Каргаполов, где может скрываться Лаврентий? – вопрошал Лобов у раскаявшегося в душе за свое предательство мужика. Тот, ожидая худшего: печенка опять разболелась, – пожал плечами:

– Тайга велика, а он в ней что волк вольный.

Лейтенант еще больше наливался злостью. Убедившись, что Назария и китаянки действительно в Трех Ключах нет, начальник отряда не терял надежды взять главного снабженца и разведчика хутора. «Тот еще, вражина, белогвардеец, бандит, – думал он, – нельзя, чтобы он свободно разгуливал по нашей земле. Ничего, голубчик, перехватим тебя на границе». В том, что Лаврентий попытается уйти за кордон, Лобов не сомневался.

Однако осуществиться планам честолюбивого служаки было не суждено. Никто из староверов Лаврентия больше не видел, не объявился он и в Китае. Но охотники из хутора Кабаний, возвращаясь в конце зимы с промысла, в глухой пади обнаружили объеденный зверями труп, человека невозможно было уже опознать. Невдалеке от него лежала туша медведя-шатуна с длинным ножом в горле.

– Что-то нож знаком, – проговорил один мужик, рассматривая костяную ручку кинжала. – Вроде как у Лаврентия его видел. Неужто это он сложил здесь свою буйную голову? Лихой был человек, царство ему небесное.

В конце операции чекистам все же повезло. К Лобову привели Григория Устюгова и китайца Цзоу. Поняв, что это те самые люди из лагеря вблизи Медянок, о которых на допросах рассказал Каргаполов, старлей мысленно поздравил себя с удачей и, обращаясь к геологу, спросил:

– Где карта? Сам знаешь, какая. Нам все известно.

– Карта месторождения «Измайловское» передана нашей старообрядческой общиной геологам из местного управления Боровикову и Герасименко в июле, чтоб помочь в их работе.

О других материалах, полученных от японцев, Устюгов сказал, что они по приказу старца Архипа давно сожжены. ведь уже сколько лет прошло.

– Вы что, дураки!? Уничтожить такую ценную информацию о японцах! – закричал начальник.

– Старец решил, что держать ее в хуторе опасно, – спокойно объяснил Григорий.

– Вы за это ответите! – бушевал Лобов. – За одно это вас рас стрелять надо!

В избу забежал сержант.

– Товарищ старший лейтенант, на подходе к хутору задержан подозрительный. Вот его документы.

Лобов развернул ветхие бумажки. Из удостоверения 1919 го да следовало, что гражданин Калитин, он же старец Варнава, при надлежит жеребячьему племени, однако, будучи за мир на земле, отпускается на все четыре стороны.

– Черт знает что! – сказал лейтенант и приказал бойцам: – Этого увести, – мотнул головой в сторону Устюгова. – А того, из жеребцового сословия, – сюда!

Через минуту перед командиром стоял худощавый старик в зипуне и валенках, с узкой рыжей бородой, сильно затуманенной сединой. Он охотно рассказывал: пришел в Три Ключа со словом Божьим к братьям-староверам, живет подаяниями ради имени Христова, решил помолиться за упокой души раба Господнего – дружка своего Архипа. При вопросах же о других староверческих хуторах старец невозмутимо отмалчивался, ссылаясь на незнание.

– Ты у меня, разносчик суеверий, как начнем кости ломать – сразу расколешься, не первый ты и не последний, – пообещал Лобов, не случайно прозванный колуном.

Пять дней хозяйничали в хуторе незваные гости, внеся в его жизнь небывалые доселе сумятицу, обыски и угрозы расстрела. Пять дней Григорий, всего неделю назад справивший свадьбу с лечившей его когда-то помощницей Варвары Надеждой, китаец Цзоу, Варнава и пятнадцать мужиков, нужных для следствия по делу о староверском золоте, какой-то таинственной карте и вообще о старообрядческой антисоветской организации, сидели под охраной в моленной. Накормить их Лобов разрешил лишь несколько раз, авось заговорщики поумнеют. Круглые сутки перед хозяйством горбатого Серафима, который, к счастью, ушел накануне напасти к знакомому ремесленнику за нательными крестиками, стояли бабы и дети с узелками и корчажками в руках. Они ревели, умоляя стражников передать пищу арестованным и протопить холодное помещение. Но их отгоняли. Пару раз пришлось, оттесняя от дома толпу, выстрелить в воздух. Перед уходом отряд чуть ли не по бревнышкам раскатал избу уже похороненного Архипа. Но опять неудача: ни золота, ни карты. А сидельцы в моленной, прося Бога о спасении, спрашивали Варнаву, за что кара такая от властей. Тот смиренно отвечал:

– Это как слуги антихристовы решат. На моей памяти наших единоверцев арестовывали и казнили и за укрытие хлеба от продразверстки, и за какой-то тракцизм, и за невступление в колхозы. Последнее время, правда, все больше сажают за агитацию, то есть злословие, против властей. Что сейчас придумают, Бог весть. Но был бы старовер, а статья найдется.

Сначала отправили в город арестованных, а следом за ними всех ребят, чей возраст подходил для службы в армии.

Красноармейцы и согнанные жители спешно расчистили от снега луг, где когда-то сделал вынужденную посадку самолет Юрки Панарина, и на примитивную площадку приземлился аэроплан, доставивший какого-то большого чина и неприметного человека со странным названием «финагент». Начальник провел в опустевшей избе Назария собрание, объяснил, что безвластия на хуторе теперь быть не может, что отныне их селение входит в состав ближайшего (за сто верст) Красноимского сельсовета, и до того, как состоятся предусмотренные Конституцией выборы, распоряжаться всем будет какой-то уполномоченный. А финагент за день успел обежать все дома, составил быстро непонятные списки, описал все имущество, и вскоре хозяева дворов узнали, что они теперь не просто жители Трех Ключей, а единоличники, которые должны платить в казну все причитающиеся с этой категории населения налоги.

Уполномоченным оказался старший сержант сверхсрочной службы Федор Бабкин, черный, как жук, с не по годам морщинистым лицом. С двумя бойцами он поселился в доме, где когда-то жил Назарий. Опасаясь за свою жизнь, новоселы ходили по хутору всегда втроем и с оружием, и только в светлое время; на ночь закрывали изнутри сколоченными из досок щитами окна, придвигали стол к дверям, по очереди дежурили во избежание нападения.

С глухой тоской встретил осиротевший хутор первую воен ную зиму, снежную, с сильными морозами. Из хутора никто не выезжал, он оказался полностью отрезан от Большой земли. Женщины ходили грустными, заплаканными. Все ждали весточки от сыновей с фронта, да надежда на возвращение кого-то из мужей из тюрьмы робко тлела в их сердцах. Тянулись долгие декабрьские ночи. Свечей не зажигали: экономили к Рождеству и Крещению. И вдруг неожиданно в хутор приехали двое верховых. Увидев у колодца толпу баб, они приблизились к ним и представились солдаткам как военные почтальоны. Открыв большую кожаную сумку, один из них стал зачитывать длинный список фамилий и пофамильно под роспись выдавать конверты со штемпелем военной почты.

– Наконец-то и наши весточку подали! – Все крестились, радостно подбадривая друг друга: – Бог послал нам этих почтальонов, значит, живы, живы!

По фамилиям назвали только шестерых, но радовались все, каждому было интересно, что ребята пишут, как им воюется. Получившие письма тут же вскрывали конверты со слезами радости. А там красненькая бумажка…

– Что это? А где же письмо?! Варвара, Варвара, прочти, одна ты у нас грамотная, – совали ей все женщины свои бумажки.

Военные же, исполнив свои дела, быстро развернули лошадей и уехали. Лекарка прочла одну, молча опустив голову, отошла в сторону и, сделав еще несколько шагов, упала в снег, обливаясь слезами. Женщина к ней, а та слова сказать не может.

– Что с тобой, Варварушка, что же там написано, расскажи.

Лекарка протянула руки, бабы дружно подхватили ее под руки, отряхивая от снега, но она все еще молчала.

– Ну что, мои родненькие, наша доля такая, и Бог повелел все перенести. Это же, бабоньки, похоронки военные привезли. Женщины побросали ведра и тоже с громкими рыданиями рухнули в снег, суча ногами. Детвора, услышав плач родительниц, бежала к колодцу, крича:

– Что случилось, маманя?

– Гришеньку убили!

– Коленьки больше нет, погиб на фронте!

Больше всех убивалась Степанида Коршунова. Обхватив руками голову, она ходила вокруг колодца, громко причитая:

– Где же вы, мои мальчики, зачем я вас на свет породила? Чтобы в одночасье погибнуть моим двойняшкам?…

Со стонами несчастная мать быстро пошла в сторону леса; женщины с детьми побежали за ней:

– Куда же, куда ты, Степанидушка, ведь мы все вместе, так легче перенести это горе!

Плакали все, сочувственно обнимая тех, кто получил похоронки. Детвора со слезами забирала своих матерей и медленно отводила домой. Хутор погрузился в темноту, только плач и стоны были еще долго слышны в каждом доме.

В конце декабря приехали геологи. Два маленьких трактора с блестящиси шпорами на колесах, сцепленные толстым тросом, тащили длинные сани с маленьким домиком с дымящей трубой, доверху нагруженные каким-то оборудованием, бочками и тросами. Варвара распорядилась, как наказывал покойный Архип, поселить их на два дня в дом Назария. Геологи благодарили староверов за гостеприимство. Лекарша рассказала им о получении сразу шести похоронок. Хутор еще не оправился от постигшего его горя. Бригадир геологов Сергей Степанович Некипелов на следующее утро распорядился выдать каждой пострадавшей семье пять литров керосина и по три банки американской тушенки. Геологи разошлись по домам, выражая женщинам глубокое сочувствие в утрате сыновей, разливали керосин в домашние емкости, раздавали тушенку и по несколько кусков рафинада. Это внимание еще вчера совсем незнакомых людей, под ставивших плечо в беде, внесло оживление в жизнь хуторян.

Перед отъездом Некипелов отозвал в сторону Варвару:

– Когда мы сюда ехали, нас сопровождали стаи волков, как бы они вам скот не порезали. Возьми эту бердану и сумочку с бое припасами. Мне известно, что Лобов вас без оружия оставил. Поручи старикам, пускай хутор оберегают. Откуда только столько волка расплодилось…

Прошло Рождество, заканчивались и святки. Никто уже не собирался послушать Божье писание. Хуторяне горевали о молодых парнях, которые полегли на поле боя, вспоминали о забранных в лагеря мужиках. Часами молились перед иконами на коленях, прося прощения и защиты у бога. Даже синие дымы из труб не вздымались к небушку, а горьким туманом стелились по снегу, медленно плывя в сторону Евдохинского ключа. Однажды детвора гурьбой ввалилась в дом лекарши:

– Тетя Варвара! Вы поглядите, сколько гостей к нам приехало, и среди них фининспектор и два милиционера аж на трех подводах. В доме Назария располагаются. А с ними уполномоченный, тот черный дяденька, все в тулупах, видно, облаву опять делать будут.

Варвара быстро оделась – и в дом к Назарию.

– Ой, сколько вас!

Из толпы вышел уполномоченный Федор Бабкин:

– А вы что обеспокоились, Варвара Павловна? Мы-то не за вами приехали.

– Мы с вами уже знакомы, – представился главный фининспектор, худой, длинный, – Моя фамилия Кравченко. То, что начали в прошлый приезд, будем исполнять. Думаю, вы помните: за хутором неуплата налогов и недоимка за прошлые годы. Мы описали тогда у ваших постояльцев имущество и скот, и есть решение сельсовета пустить ваших бывших овец под нож, а потом и за крупный скот возьмемся. Для этих целей мы прихватили специалистов по забою скота с районной бойни. А это, – показал он на милиционеров, – наша охрана во избежание недоразумений.

– Ох уж вы и времечко выбрали с нашим хутором счеты сводить! – возмутилась Варвара. – Ведь и месяца не прошло, как шесть похоронок на наших ребят привезли, Женщины еще не оправились от этой трагедии, а вы – скот забирать, малых детей голодными оставляете! Мало Лобова – и вы туда же, добивать приехали!

– Передайте наше глубокое соболезнование вашим женщинам, – вздохнул Кравченко, – но это не дает нам права приостановить взыскание недоимок. В районе, к вашему сведению, похоронок больше двухсот. Судьба Москвы решается, на ее защиту брошено все, и что, давайте все плакать? Так что сейчас перекусим и начнем с первого сарая.

Бабкин и Кравченко знали, с кем разговаривать. Через полчаса о предстоящем был оповещен уже весь хутор: Варвара заходила в каждый дом с сообщением, что приехали забивать описанных баранов в счет долгов. К ее удивлению, все семьи без тревоги отнеслись к недоброй вести. Люди заявляли:

– Пусть режут, небось подавятся. Да пусть все заберут, лишь бы сыны да отцы на фронте были живы!

Сняв тулупы, Бабкин с двумя милиционерами прохаживались по хутору, ожидания возмущения хозяев, но его не было, слышался только стук железных дверных запоров. Сараи же у староверов не замыкались и имели два входа, один из теплых сеней, другой с улицы.

До темноты резали баранов бойцы с бойни, торопились, что бы рано утром с грузом мяса, пока не пошел снег, покинуть хутор и к концу дня быть на Валентининой заимке, где, переночевав у охотников, двинуться дальше до Бикина.

Едва забрезжил рассвет, погрузив на три подводы бараньи туши, отряд двинулся в путь. При восходящем солнце хорошо просматривались осиновые рощи, а за ними стеной стоял лес. Лошади после отдыха взяли хороший ход, путники, завернувшись в тулупы, спокойно отдыхали. Все были довольны успешной операцией, особенно инспектор: предписание сельсовета по погашению недоимки начали выполнять; к весне, как он рассчитывал, в хуторе должен быть вырезан весь скот…

И тут один из милиционеров закричал: «Волки! Волки!» Откинув воротники, мужики увидели, как из осинника показались несколько волков, а за ними выбегали все новые. Недобегая до подвод, они разделились на две большие группы и стали окружать тяжело груженные сани. Лошади, прижав уши, все резвее бежали с храпом по своему следу. Впереди из дубняка метров за двести показалась еще одна стая хищников и, как по команде, с визгом помчалась навстречу храпящим лошадям. Кто-то кричал: «Стреляйте, стреляйте!» Но выстрелов не последовало: большие барабанные наганы, густо смазанные оружейным маслом, застывшем при сильном морозе, отказали…

На гриву передней лошади заскочили два волка, быстро перебрались к ее горлу. Несчастное животное повернуло в сторону, не сбавляя скорости, и упало в снег. Запахло свежей кровью. Волки выволакивали из-под брезента с бывших еще на ходу двух подвод одну за другой бараньи туши. Одни запрыгивали в сани, а другие заскакивали на лошадей и острыми клыками резали им шеи.

Никто не знает, что было дальше, и лишь на следующий день следовавшие по зимней тропе охотники обнаружили шесть человеческих трупов, трех задранных лошадей и множество волков с распоротыми животами. Бараньи туши были растащены по всему лесу.

Через несколько дней жители Трех Ключей узнали о страшной лесной трагедии. Никто не злорадствовал над чужим горем, все говорили: «Жалко людей, они ведь подневольные. Что бы им до весны не подождать…». И только в милиции поговаривали: «Неужто опять староверы головы подняли?…».

А война гремела себе то на дальних фронтах, то уж и на ближнем, и хутор, как и тысячи других сел и городов жил в ожидании скудных весточек, да новых похоронок, да слухов об отцах, загнанных в лагеря: в каком из них нашли они свое, может быть, последнее пристанище?…