Тайна староверского золота

Глава XVI

…Пришелец на лежаке забылся в ознобной лихорадке, а Митрофан, ожидая подмоги с хутора, прокручивал в голове все свалившиеся на него события дня и переживал: захваченный стремлением спасти умирающего, он не заметил, как нагрешил. Положил чужака на постель сына, осквернил омшаник, поил человека чужой веры из той посуды, что использовал сам. Вот узнает Архип, что скажет о нарушении предписанных обычаев? Ведь теперь, по канонам их веры, требовалось сжечь омшаник, чтобы вместе с дымом изгнать запах пришельца из этих чистых, неоскверненных мест. Душевное смятение охватило Митрофана.

Залаяли собаки. Пасечник поднялся с чурбака и пошел встречать приехавших хуторян.

«Господи, да сам Назарий пожаловал, – внутренне ахнул он. – Ну держись, Митрофан, несдобровать тебе. Не зря еще с вечера душа болела, давненько беду почуяла».

Поздоровавшись с хозяином, Назарий не стал зря и расспрашивать: Арсений все рассказал, показывай, мол, гостя.

Главный, Лаврентий и Конон пошли вслед за Митрофаном в омшаник, а парень привязывал к дереву лошадей.

Взглянув на впавшего в забытье и согласившись, что это китаец, Назарий осмотрел короткую винтовку незнакомца («японский карабин, такие после войны в тайге не редкость»), покрутил штык с расплющенным жалом («понятно, приспособлен для копки земли и долбления грунта») и спросил:

– Где одежда? Кто-нибудь ее осматривал?

– Да, Арсений чуток посмотрел, да вон там, возле клена, бросил, – ответил пасечник.

Старший подошел к указанному месту, где грудой тряпья лежали толстые штаны, телогрейка, резиновые сапоги без портянок и кусок какой-то коричневой ткани, и стал внимательно ощупывать одежду, перебирая руками каждый шов и исследуя потайные карманы. На воротнике ватника он заметил дырочку. Вынув из кармана складной нож, сточенным наполовину, но острым лезвием вспорол ветхую ткань и извлек скатанную в жгутик материю. Развернув узкую полоску, Назарий увидел вышитую разноцветными нитками карту, вернее, клочок ее, красиво оформленную, больше похожую на носовой платок.

«Так вот какой путь бедолага проделал и вот как он к нам попал, – подумал называющий себя, посмеиваясь, комендантом Трех Ключей. Вглядываясь в обозначения на ткани, он понял то, до чего не могли бы додуматься его земляки, уж больно хитро сделано. – «Да, не все так просто, – рассуждал Назарий, видимо, хорошо знающий по рассказам охотников этот район тайги. – До Медянок девяносто километров, ни троп, ни дорог, да голодного, рыскающего до поживы люда много».

Через доверенных охотников, соседних старцев, да и своих верных людей Назарий слышал, что там еще год назад формировался по всем требованиям белого движения отряд во главе с царским офицером из числа возвращенцев из Маньчжурии для спасения святой Руси. Видимо, здесь японцы руку приложили. А вот месяц назад поступило другое сообщение, что лесная банда то ли ушла из насиженного логова в глухие места для рекогносцировки местности и прокладки будущей дороги от моря прямиком через тайгу в Маньчжурию, то ли распалась. Говорили, что бандитов сгубили внутренние распри: они все еще делили награбленное, хотя того уже практически не осталось. «Спаси нас, Господь, от такого соседства, – думал Назарий, – но, хотя они всегда стремились подойти поближе к хутору, слава Богу, еще далековато находятся». И он был благодарен старцу-наставнику Трех Ключей и своему родному дяде Архипу, который смог наладить сеть осведомителей и передал ее своему нынешнему помощнику, наказывая:

– Для тебя, военного человека, да еще с таким образованием, такое дело не покажется непосильным, хотя эта паутинка очень тонкая. Порви ее – и погибнет община, пересадят, перестреляют поодиночке, только бабы с голодными детьми останутся и никакие братья и сестры не помогут.

Так Назарий и действовал, и тут его здорово подпирали Лаврентий и Конон. Таежная разведка не раз выручала хутор, отводя от него губительные неприятности.

– Это тряпье, голубчик, сожги, не медля, – распорядился главный. – И полей мне на руки, чтоб зараза какая не привязалась. Что там, не очнулся ли еще наш гость?

Пришелец, после того, как ему влили в рот кружку медовухи, пришел в себя, и им занялся Конон. Через час он вышел из омшаника и доложил:

– Верно, парень-то оказался китайцем. Он карты составляет. Три года назад его, еще одного китайца и русского, геологов, самураи тайно переправили в отряд около Медянок. Они подчинялись японскому специалисту капитану Токо Макоэ и должны были искать в том районе золото, а найденное месторождение отдать во временное пользование прятавшимся там воякам, чтобы за добытое они могли покупать продукты питания и поднимать свой воинский дух. Потом началась какая-то заваруха в отряде. Командира кто-то убил. Подозрение пало на староверов из Комаровки. Опасаясь мести, ее жители ушли. Медянки староверы бросили еще раньше. Скоро и сам отряд начал разбегаться, и, когда этот китаец с группой геологов вернулись из района поисков в лагерь, там оставались одни больные. Есть стало нечего. Пока были патроны – охотились. Геологи и переводчик находились еще в силе и решили больных не бросать. Сейчас они ослабели настолько, что близки к смерти. Цзоу, так зовут китайца, дали последний патрон и отправили искать ближайшее жилье. Сколько дней шагал – не помнит. Карту, в виде вышитого на материи маршрута до границы, где обозначены и Три Ключа, ему дал русский Григорий. Так и добрел до нас. Просит спасти товарищей. Сам он недавно ушел от кошмара в Маньчжурии – и здесь опять на краю гибели.

Конон аж вспотел, перелагая сбивчивую, обрывочную речь скитальца.

Назарий внимательно выслушал, сидя в стороне от больного, задал два-три уточняющих вопроса и задумался, прикидывая, как людей спасти и хуторянам не навредить.

– Значит так. Если китаец верно говорит, спасать людей сроч но надо, а то Господь нас не простит. Ты, Лаврентий, вместе с Кононом и Арсением берите лошадей, запас продуктов и еще до рассвета отправляйтесь к Медянкам. Главным будет Лаврентий. Привезете тех, кто остался жив. Митрофан останется здесь – ему нельзя бросать пасеку.

– А с этим? – кивнул Митрофан в сторону омшаника.

– Его – выхаживать. Вызвать Варвару. Пусть его лечит.

Старая Варвара, лекарша, знахарка и повитуха (через ее руки пришло на Божий свет все молодое поколение Трех Ключей), пользовалась не только святым словом и заговорами, а больше травами, да и во врачебном деле толк знала, от всякой хвори таежное средство имела. Сама она и молодые девки по ее наставлениям собирали летом и осенью всякую растительность. В избе Варвары постоянно держался пряный луговой дух, исходящий от пучков дикоросов и веников из разных кустарников, развешанных по стенам. В гражданскую несколько лет служила она в лазарете, всяких больных и раненых повидала и частенько их выхаживала, кто бы к ней не попадал.

– А примет ли старая в свою баню чужака? Грех ведь, – усомнился Митрофан, все еще переживая свою промашку и не решаясь заговорить о ней с Назарием.

– Конон скажет, что я повелел, – спокойно ответил главный. – Поставит мужика на ноги, потом очистим баню святой водой. А ты, Митрофан, не казнись. Догадываюсь, о чем ты переживаешь. – Назарий кивнул в сторону омшаника. – И знай: спасенная человеческая жизнь все грехи списывает. Так угодно Господу. Успокой свою душу. А с Архипом я поговорю.

Тяжелые мысли, терзавшие Митрофана последние несколько часов, разом улетучились, и он с благодарностью взглянул на Назария, в очередной раз подивившись его проницательности.

Старший, как бы прощаясь, еще раз обошел всю пасеку, остановился около контрольного улика, который стоял на больших самодельных весах, потрогал висевшие вместо гирь камни, достал из кармана рубахи листок и что-то написал на нем. Так же гудели пчелы, да черные птицы с дальнего угла поляны издавали громкие пронзительные звуки. Собаки скрывались под навесом от изнуряющей жары и часто вздрагивали телом, отгоняя докучливую мошкару.

Главный зашел в омшаник, где Митрофан поил китайца каким-то настоем. Назарий подошел к окну и облокотился на подоконник совсем рядом с полатями, на которых лежало обнаженное, истощенное тело. Он внимательно посмотрел в черные глаза китайца. Под этим взглядом незнакомец попытался приподнять голову с подушки, набитой душистой травой и издающей приятный ванильный запах. Из-за светлой чистой рубахи, коротенькой бороды и длинных волос китаец, видимо, принял пришедшего за доктора, который сейчас будет расспрашивать о его болезни и подбирать снадобья для лечения. Но Назарий отвел взгляд и, не проронив ни слова, тихо отошел в глубь омшаника. «Не время сейчас расспросы устраивать. Митрофан знает, что делать надо», – подумал Назарий. Да и ожившие глаза чужака уже не говорили о близкой смерти. – Значит, дело пошло на поправку, китайцы народ выносливый».

Митрофан поставил кружку на примитивный столик, подошел к Назарию и сказал:

– Вижу, вы уходите. Может, советы какие дадите?

– Нет-нет, ты и так хорошо справляешься. Да и сынок у тебя толковый. Все подробно рассказал. И пасека у вас в порядке. Ну а что касается этого несчастного – его выходить надо. Думаю, жить будет. И искра в глазах появилась, хотя и жар полностью не спал, и слаб еще. А его слова об испытаниях, выпавших на Медянскую и Комаровскую общины, мы на месте проверим. Тяжело у меня на душе, ведь там наши братья и сестры.

– Вот и китаец в бреду говорил: нелегкая у них жизнь. Знает об этом явно не понаслышке, про две уральских общины упоминал. В бреду какого-то Григория вспоминал. Да и про японцев что-то невнятно рассказал. Удивительно, даже не верится.

– Всякое может быть. Но все это надо проверить.

Назарий попрощался и, не оглядываясь, вышел на воздух. Там его уже ждал Арсений, чтобы проводить. Они шли по верхней части большого распадка, вдыхая свежий воздух, наполненный ароматами цветущих трав.

Сверху им был хорошо виден извилистый ключ с блестящей на солнце, будто серебряной водой, по берегам которого росли плакучие ивы вперемешку с белыми березами да зарослями цветущего шиповника. Ручей разрезал распадок на две части. На правой стороне, почти рядом с домами хутора, шел сенокос. Молодые парни на лошадях подтягивали длинными вожжами небольшие копешки сена. Загорелые, по пояс раздетые мужчины вилами подавали его на стожки, а женщины в бе лых платках принимали эти охапки высушенной на солнце травы и раскладывали их равномерно по окружности быстро растущего стога. Запах свежей подвяленной травы долетал до распадка и уходил еще дальше, до окончания Самаргинского перевала. Арсений невольно залюбовался слаженной работой, ему захотелось быть там, вместе с хуторянами.

Назарий жестом показал Арсению остановиться. Сам же пошел дальше, чтобы в одиночестве и тишине привести в порядок мысли. Главный опять задумался над тем, что сказал ему Митрофан. Он был почти уверен, что китайца удастся спасти от сильной хвори и истощения. Назарий знал, что это закаленные люди и могут быстро приспособиться и побороть холод, голод, болезни в любых, самых сложных передрягах. Но что это за карта, так умело сделанная? Кажется, будто мастерица-рукодельница тонкой вышивкой занималась, используя все цвета шелковых нитей, будто на выставку готовила. Значит, китаец шел по уже разведанному пути, двигался по карте. Кто-то же вывел его и показал начальные ориентиры, где находятся ключи и распадки, что так подробно обозначены на ней. Евдохинский ключ и его берега точь-в-точь как на вышитом рисунке.

Назарий присел на пень, вытащил из кармана мягкий матерчатый рулончик, развернул его и опять стал рассматривать свою находку. Он давно имел дело с топографическими картами, но такой никогда не видел. Было ясно, что без привязки к конкретной местности она бесполезна. Свернув карту, он положил ее обратно в карман просторной рубахи. В голове роились противоречивые мысли.

– Что-то много непонятного в последнее время происходит, – рассуждал он. – На ближнем лугу, совсем рядом с хутором кто-то спал под копной сена и почему-то оставил подержанные сапоги, изготовленные на Муданьцзянской обувной фабрике. Когда женщины после этой находки забоялись туда идти копнить сено, я отправил двух мужиков с собакой сделать засаду. Те просидели в зарослях два дня и ночь, но так никого и не обнаружили. Однако стоило только снять засаду, как сапоги исчезли и опять кто-то там устроил ночлег. Видимо, было прохладно, и неизвестный укрывался фуфайкой примерно такого же цвета, что и у нашего китайца. Он оставил ее в копне, прикрыв сеном. Прошло уже несколько дней, но никто не приходит и фуфайку не забирает. А совсем недавно у последнего дома дальнего хутора кто-то набирал воду из колодца, а затем открутил толстенную проволоку и унес ведро. Утром пришли бабы за водой, а набирать нечем. У колодца – свежая лужица и четко видны следы резиновых сапог: одни примерно тридцать девятого размера, другие – сорок третьего. По следам видно, что неизвестные недавно ушли от колодца, видимо, уже светало. Значит, их много, если такое большое ведро потребовалось, варить-то в чем-то надо. Да и мужики, видать, не слабаки: это ж какую силищу иметь надо, чтобы после кузнеца раскрутить такую, в палец толщиной проволоку. Следы их стоянки потом обнаружили на сопке.

Вспомнил Назарий во всех подробностях и рассказ Николая Кириллова. Николай тот ехал на гнедом через солонцы и случайно увидел там одинокую женщину небольшого роста в черном, с вещмешком, в руках – рогатулина на барсука, на голове большой сноп веток березы; они низко сгибались, и поэтому невозможно было рассмотреть ее лицо. А может, это чей-то подросток, хотя Николай вроде всех своих знает. Ведь проехал почти рядом, а она даже внимания не обратила и, не сбавляя хода, шла в сторону орешника. На следующий день мужик сообщил об этой встрече, но солонцы большие, иди свищи ветра в поле. Куда шел человек, зачем нес зеленные ветки – остается только гадать. Да и как тут разгадаешь? Одно ясно: все это как-то связано с нашим хутором. Спросил у Николая: «А в какой обуви человек был?» А тот: «Даже внимания не обратил». А ведь это так важно, возможно, в тех самых сапогах, которые в копне лежали. Если это так, то вырисовывается совсем другая картина. Значит, человек живет рядом и, возможно, по заданию ведет наблюдение или удачного момента выжидает. Когда дожди прекратятся, крыши подсохнут, пустит ночью красного петуха. А тут еще этот пришелец с мрачным сообщением. Что-то недоброе, похоже, на нас надвигается. Ну, пускай мужики съездят, потом все расскажут.

Назарий походил по поляне и подозвал Арсения. Как только тот подошел, старший взял его под руку, как городскую барышню.

– Ну, Арсений, как поживаешь? – по-отечески ласково спросил он. – Я рад за тебя, что ты преуспеваешь в науках: неплохо читаешь, пишешь, считаешь. Надо дальше учиться.

Умел Назарий расположить к себе человека, найти для каждого нужное слово, за то и ценили его люди.

– Завтра твой отец мед начнет качать, помощники съедутся, – перешел он на деловой тон. – И Наталья Крутихина будет. Ты ведь дружишь с ней не первый год? Да, девушка приятная, работящая, я бы даже сказал – под стать тебе. Хорошо вместе смотритесь, но… – Назарий вздохнул. – Разве тебе отец (с ним старый Архип о том разговаривал) не говорил, что она ваша хоть и дальняя, но родственница? А такие связи мешают брачному союзу. Видишь, народ мельчать стал? Это потому, что кровь не обновляется, нужна добавка от чужого крепкого рода. В прошлом году по согласию родителей Натальи от общины было написано письмо с просьбой прислать из Маньчжурии жениха из известной семьи. И она дала согласие, пока устно, женить младшего сына на Наталье. Возможно, он скоро появится. И я хотел просить тебя – пойми это. Обиды на меня не держи, я отношусь к тебе, как к сыну, с уважением и любовью.

Оглушенный услышанным, Арсений стоял, как вкопанный.

«Ну вот и Лаврентий идет, – увидев знакомую фигуру, подумал Назарий. – Пора Арсения в обратную дорогу отправлять».

Главный подошел к парнишке, потрепал его по плечу и, заглянув в потухшие глаза парня, тихо произнес:

– Прости, если что не так сказал, но сказал я то, что думал, да и Архип просил меня с тобой побеседовать. А сейчас возвращайся к отцу и передай мое благодарствие за совестливое отношение к приблудному человеку. А мы с Лаврентием поедем на хутор.

…Назарий чувствовал навалившуюся усталость, но сон не шел к нему. Сначала он полежал на жестком топчане, потом перелег на кровать с мягкой периной, но и здесь ему не спалось. Душа его была не на месте, хотя главное – поездка группы в Медянки – было уже решено. Он встал, задвинул синие плотные шторы и полистал какие-то вырезки из газет. Мысли его опять вернулись к карте. Назарий достал ее, разложил перед собой и взял в руку увеличительное стекло. Сквозь него так четко были видны разноцветные точки с мелкими цифрами. Изгибы ключей, их глубина, ширина, водный баланс, распадки и отвесные каньоны, и даже зимовья были нанесены на карту. Налюбовавшись, он аккуратно свернул карту и положил под книги на верхнюю полку самодельного, с внутренним замком кедрового шкафа.

«Побыстрей бы наступило утро, – думал главный, – китайца надо хорошенько порасспросить».

Кто-то постучал в дверь. Назарий раздвинул шторы, убрал со стола все бумаги и пошел открывать.

– А я чуток раньше пришел, – сказал, входя, Лаврентий, – чтобы у вас ночной сон не нарушить. – Он прошел в избу, расположился у стола и продолжил: – О сенокосе беспокоиться не надо. Сегодня в стожил заметали, хороший задел на завтра. В копнах сена нет, значит, и дождь не страшен. Ночных гостей не было. Варваре все передал. Возмущалась, почему раньше не позвали, сколько уже человек мучается.

Неожиданный стук в дверь в столь поздний час насторожил собеседников. Это был Митрофан.

– Извините, что так поздно. Уж очень большая надобность. Китаец-то наш ожил, и вроде память к нему вернулась. Сразу про одежду свою стал спрашивать. Смешно так по-нашему говорит, коряво. А я ему как есть отвечаю: мол, мы ее всю дотла спалили. Уж сильно она завшивлена была, да вы сами видели и еще опасения высказали, как бы эта зараза на наших людей не перешла. Он под сомнение мои слова взял, сразу в слезы и все твердил: «Смерть, смерть рядом со мной и моими родственниками! Их ведь в Китае расстреляют! В одежде метка моя была, отдайте. И можете потом все сжечь». А я ему уже и сменную одежду от Арсения приготовил, осталось только в баньке его как следует помыть и мазями раны подлечить.

Митрофан перевел дыхание и продолжил: – Так нет же, от бани он отказался, быстро надел штаны сына и просит меня показать то место, где костер разводили. Отвел я его, там только пепел остался. Он говорит: «Я здесь посижу, а вы в дом идите». Я так и сделал. Зашел в омшаник – и скорей к окошку, посмотреть, что китаец там делает. А он в золе копается. Всю ее по несколько раз перелопатил и что-то нашел. Вытер руки травой, завернул свою находку в лист лопуха, вернулся в омшаник и говорит мне: «Вы честный человек, не обманули меня. Одежда, правда, вся сгорела. Потом попытался мне что-то объяснить, но я ничего не понял. Он махнул рукой, зашел в сотохранилище, взял оберточную бумагу от вощины и вот, видите, что нарисовал, – Митрофан вытащил из-за пазухи лист жесткой бумаги. На нем были нарисованы фуфайка и брюки. На каждую пуговицу указывала стрелка, и она была отмечена номером. Пасечник продолжал: – Китаец сказал, что пуговицы используются как печати, и каждая из них свой смысл имеет. Эти пуговицы за ним числятся, поэтому ему даже спокойней стало, когда он их все нашел. Японцы, говорит, в этом толк знают. Еще он про гибель людей и исход из Медянок и Комаровки подтвердил. Голод там страшный. Его друг Григорий умирает. А еще там несколько японцев и китайцев, один русский.

Митрофан хотел продолжить свой рассказ, но Назарий, все это время сидевший с опущенной головой, вдруг прервал его:

– Все ясно. Как решили, отправляем туда людей спасать, кого еще можно. Ты, Лаврентий, за старшего. Конон – человек опытный, да и Арсений – надежный парень. Все с оружием и бое припасами. Слушай внимательно, Лаврентий. Нужно взять запас продуктов: муки, сухого мяса, сахара, чтобы можно было голодающих людей подкормить и самим поесть. Загрузить длинные распорины, в которых муку и сахар привозим, в них положить больных и доставить на хутор. Заранее подготовим баню, где будут жить привезенные люди, приставить к ним лекаршу Варвару. В перестрелки не вступать, но если вам какие лихие люди будут смертью угрожать, даю добро на крайние меры. Иностранцев не тащить насильно, если они пожелают там остаться, но чтобы они в хуторах не безобразничали. На месте сориентируетесь. Для похода разрешаю оседлать трех рабочих лошадей с новой упряжью. Взять им овса по двойной норме на пять дней. И последний наказ, Лаврентий. На рожон не лезьте, возвращайтесь живыми и здоровыми. Выступаете завтра за темно с заездом на пасеку за Арсением. Перед этим зайдешь ко мне. А сейчас, иди, готовься к завтрашнему нелегкому дню.

Митрофан с главным остались вдвоем. – Не могу не открыться вам. Когда вы на китайца смотрели в омшанике, он вас узнал, видел несколько раз в Харбине. Даже хотел поздороваться или что-то спросить, я толком не понял. Но вы быстро ушли. Он хорошо о вас отзывается и даже готов сдаться вам, если нужно.

Назарий молча ходил из угла в угол, потом подошел к окну, поправил шторки и, будто бы не слышав Митрофана, сказал:

– Завтра бабка Варвара приедет, посмотрит китайца. Ты по будь в это время с ними. А теперь иди с Богом. И за сына не бес покойся, он у тебя парень самостоятельный, пора к серьезному делу приучать, да и с опытными мужиками едет.