Тайна староверского золота

Глава XXIX

«Отслужил, повоевал на совесть (недаром на груди ордена Красного Знамени, Славы третьей степени, несколько медалей, в том числе «За отвагу»). Теперь надо мирную жизнь налаживать. Как-то она сложится?» – думает Арсений под стук колес, стоя у окна в вагонном коридоре. А бытие на земле, что, как река, движется мимо него, по всем приметам, трудное: на полях мужиками и не пахнет, одни бабы и подростки, техники нет – поднимают зябь, запрягши в плуги коров.

– Братишка, давай к нам! – кричат ему из соседнего купе солдаты, громко называющие себя рокоссовцами. – Смотри, чем разжились! – Показывают четверть мутноватого самогона. Однако Дружинин отрицательно мотает головой: к спиртному на войне он так и не пристрастился.

– Ну ты даешь, – пристает пехота, – не куришь, не пьешь. Старовер, что ли?

Арсений рассмеялся:

– Угадали, ребята, да и скоро мне сходить.

А вот и станция. Прошел сержант сквозь возбужденную толпу. Многих встречали, но не его: до Трех Ключей вон еще сколь ко. На привокзальной площади увидел зеленый «виллис» (надо же, и сюда добрались эти юркие ленд-лизовские машины). Спрошу, куда следует, вдруг повезет. Шофер, хмурый мужик, ничего толком не ответил. Арсений пожал плечами и отправился, было, восвояси, но тут подошел мужчина, по всем повадкам начальник. Взглянув на сверкающие награды Дружинина, полюбопытствовал:

– Чего тебе, солдат? Из Китая, видно?

– Так точно, – невольно подтянулся Арсений, – после демобилизации до дома добираюсь.

– А где он, твой дом? В Трех Ключах, говоришь? Тогда садись, довезем тебя как победителя прямо до самого дома – судя по заслугам, воевал неплохо: такую армию японскую в считаные дни завалили!

Сержант поблагодарил, бережно положил на заднее сиденье шинельную скатку, тяжелый вещмешок приспособил в ногах. Покрытое щебенкой шоссе, миновав мелколесье, врезалось в вековую тайгу. Дорога длинная – было время поговорить начальнику геологической партии с серьезным и вежливым солдатом.

– Знаю, знаю ваш бывший хутор, – говорил Завьялов, – мы недалеко от него разведку вели по староверским следам. Не подвели твои земляки – сейчас там прииск «Победный». На всю страну гремит, столько стране золота за войну дали! Знаешь что, давай в геологическую партию! Мне такие мужики во как, – Завьялов провел ладонью по горлу, – нужны. Заработки хорошие, и пользу большую можно принести.

Не хотелось обижать доброго человека отказом, но Арсений твердо сказал:

– Нет, Игорь Петрович, мне домой надо.

– Понятно. Там тебя, конечно, Механошин быстро захомутает. Но если надумаешь – милости прошу…

…На месте таежной тропы, по которой пять лет назад молодой доброволец шел в военкомат, пролегла добротная дорога, через ручьи переброшены прочные мостики, еще не потерявшие плотницкой свежести. Добрались до Трех Ключей, когда из-за таежной кромки уже поднялось солнце.

– А вот и хутор наш, – обрадовался Дружинин. – Остановите, я сойду. Спасибо от всей души, Игорь Петрович!

– Бери выше: уже не хутор, а поселок городского типа, – заметил водитель, прощаясь с Арсением.

Сержант с изумлением озирался, не узнавая родные места. Со щемящим сердцем оглядывая избы и дворы, он отмечал все новые и новые постройки: аккуратные жилые домики, клуб, больница, школа, детский сад, контора и какие-то производственные помещения.

«Не зря месяцами бродили по дальним окрестностям Григорий Устюгов и его дружок Цзоу, когда-то спасенные хуторянами от голодной смерти, не впустую говорили, что в десяти километрах от Трех Ключей залегает богатое золото. Пошла в дело карта месторождения, которую в благодарность за все доброе геолог передал старцу Архипу», – подумал Арсений и с радостью узнал среди других знакомую зеленую крышу отеческого дома.

Еще издалека заметил: не стало плетня с разноцветными маленькими цветами (мать называла их мышиным горохом) и вьюнами, которые разрастались до самой крыши. Поставили низкий забор из почерневшего штакетника при калитке с железным запором, которую они вместе с отцом когда-то на пасеке сладили. Высокая калитка на фоне приземистой ограды выглядела как-то одиноко. Покосились побелевшие от солнца и ветров ставни, и сам бревенчатый дом, кажется, слегка покривился. Почему-то срубили тонко пахнущую по весне акацию, стоявшую под окном, где спал Арсений. Не выскочил навстречу любимый пес Рычик.

Дружинин быстро зашел в дом. Василиса, единственная сестра, ахнула, отдала грудного ребенка в руки мужа – Кольки Брусенцова, кинулась со слезами на шею брата.

– Жив, жив и домой вернулся! Боженька оберегал тебя за наши слезы и постоянные моления! Жалко, родители рано ушли – мы об этом тебе в письмах писали. Как они бы сейчас были рады! Вон ты у нас герой какой – столько наград!

– Молодец, что вернулся. Вместе будем теперь в Трех Ключах жизнь налаживать, – Колька, перекинув дочку обратно жене, радушно обнял старого приятеля.

Хлопнула дверь. На пороге возникла тоненькая девочка. Черные, чуть раскосые глазенки удивленно смотрели на солдата. Арсений охватил взглядом хрупкую фигурку, подошел, присел на корточки. Глазки той засияли от радости: узнала! Бросилась к неожиданному пришельцу, припала к груди в столь искреннем душевном порыве, что у мужика у самого повлажнели глаза.

– Здравствуй, Катеринка, здравствуй, милая! Какой большой ты стала и просто красавица. Наверное, отличница?

Василиса тут же отозвалась:

– Вот в четвертый перешла. На одни пятерки учится, а дома – как хозяйка. Мы-то с Николаем на производстве, а она с Валюшкой: и покормит, и спать уложит, а там и я с мастерской возвращаюсь, у меня рабочий день укороченный.

– Подождите чуток, – сказал Арсений. Развязав вещмешок, вытащил цветастый шелковый платок, набросил на плечи Катеринки, извлек коробку, протянул девочке: – Держи сладости. А тебе, Василиса, отрез на платье. Николаю, он же у нас охотник, дарю трофейный бинокль, чтоб ни один зверь от тебя не спрятался.

Все радовались заграничным гостинцам.

– А это на наш общий праздник, – сержант вывалил на стол содержимое сидора. Много чего там было. По скудным послевоенным временам – целое богатство: несколько банок американской тушенки, пачки тростникового пиленого рафинада и китайского печенья, галеты и пузатая бутылка бренди (сам Арсений не потреблял, но прихватил ее на всякий случай).

– Э, братишка, да ты никак армейский склад ограбил, – засмеялся Николай, рассматривая посудину с зельем.

– Не сомневайся, все на законных основаниях, от щедрот старшины Петренко и доброго командира, – в тон ему усмехнулся шурин, – по приказу майора Кирюхина нам и одежку об новили, и щедрый паек выдали.

…Вечером дом Дружининых еле вмещал гостей. Все радовались возвращению земляка, дивились его стати и силе.

– Арсений еще красивее стал. А смотрите, – говорила тетка Бажениха, – какой могучий! Ну вылитый Митрофан Никитич, только голубые глаза и улыбка материны.

До глубокой ночи просидели за сдвинутыми столами соседи. Многое, о чем добром вспомнили, родителей помянули и за здоровье хозяина дома выпили. Прежние заветы староверские поослабли за войну. Арсений больше молчал – уж больно жалко ему было батю и матушку. Он часто поглядывал на отцовское место за столом. Ему даже казалось, что вот маманя рядом сидит. Муж Василисы поднялся из-за стола с грустным видом:

– Из нашего хутора, защищая Москву, погибло девять человек. Шесть наших парней пали смертью храбрых на других фронтах, трое – в битве за Берлин. Мы знаем их поименно, это наши друзья детства, родственники многих здесь присутствуют. Почтим их память минутой молчания.

Когда скорбная минута закончилась, со слезами на глазах встал Арсений:

– Спасибо родителям погибших друзей. Они воспитали верных защитников России. Мы никогда не забудем их.

Дружинин сел, подперев голову обеими руками. Перед ним встали погибшие парни. Вроде недавно купались в Евдохинском ключе, вместе охотились. Вместе встречали самолет, доставивший роковое известие: война! Перепуганный рыжий летчик с подбитого самолета стрелял в воздух и громко кричал: «Война началась, а вы по берлогам своим сидите и самолеты расстреливаете!»

Прервала тишину пожилая, совершенно седая Мария Вавилова, которая, отправив сына на фронт, вместе с другими женщинами, несмотря на разгром властями их хутора, вязала теплые носки для бойцов на фронте.

– Слава Богу, что Арсений пришел с войны живым. Плачу я, что мой Петруша погиб в московских снегах, защищая столицу. Но вдвойне обидно, что их отцы были арестованы НКВД сразу после ухода сыновей на фронт. И до сих пор, хотя прошло уже более пяти лет, ни одной весточки от страдальцев. Живы они или нет – никто не знает. Сколько мужиков из нашего хутора были посажены в тюрьмы и лагеря! Во многих домах остались только старики и мы, бабы с толпой голодных детей. Где же она, человеческая справедливость? Сын погибает на поле боя, а отец, сидя в тюрьме, даже не знает, что чада его уже в живых нет. А может, наших мужчин, лишь за то, что они староверы, уже давно смертью казнили?

Марии стало плохо, ее, заплаканную и причитающую, вывели из душной комнаты на свежий воздух. Над столом повисла тишина. Никто не хотел продолжить разговор о пострадавших односельчанах. Только из угла пожилой Панфилов, бывший фронтовик без руки, тихо промолвил:

– Сколько мы, люди старой веры, живем, столько нас власти карают только за свободолюбие.

Стали расходиться. Все желали Арсению добра и счастья. Катеринку уложили спать, маленькую Валюшу сон давно сморил. Василиса занялась наведением порядка в избе, а Арсений и Николай вышли из душной горницы, присели на крылечко и повели свой негромкий разговор.

– Под самим Берлином подбили наш Т-34, – рассказывал муж сестры. – Горим… Выпрыгнул я из машины прямо под пулеметную очередь. В двух местах грудь прошило, до сих пор болит. Полег бы смертью весь наш экипаж, если б не общая танковая атака… Перевел разговор на другое: – Что, Арсений, не спрашиваешь о Наталье Крутихиной?

– Да как-то не к месту, уж больно грусти много, – объяснил Дружинин. – Я-то не знал, что полхутора мужиков в тюрьме гниет. Наверное, меня проклинают за то, что я с отцом назариевскую заначку золота в военкомат отнес. Мы-то думали, как для страны лучше. А оно, видишь, какой бедой обернулось для хутора, до сих пор не верится. Тут немец наседает, тут японец войной угрожает, молодежь на войну под пули, а еще крепких опытных мужиков вместо армии в тюрьму сажают…

– Совет хочу дать тебе, Арсений, – сказал давний друг. – Об этом лучше молчать. Хоть и победа, а времена опять ужесточаются. Знаешь, всех, кто в плену у немцев был, рассовали теперь уже по советским лагерям. Наушников много стало. Чуть чего – донос!

– Знаю и голову в петлю совать не буду. Так что с Натальей? Не бойся, рассказывай. Ко всему подготовлен давно нашими стариками и самим Назарием.

Брусенцов прокашлялся и сказал:

– Тогда слушай. Она вышла замуж через полгода, как ты ушел в армию, за пришедшего из Китая Терентия

Вологжанина, которого старики выписали для обновления хуторских кровей. Не хотела Наталья этой свадьбы, но община настояла. Поначалу хорошо было зажили. Двойню родили. Терентий – парень видный, работящий и строгих правил. Но война – беда общая. Обрушилась она и на молодое семейство. В начале сорок третьего забрили Тереху. – Николай чиркнул спичкой, прикурил папироску. – После курсов чуть не попал парень в полк гвардейских минометов («Катюши» тебе, конечно, видеть приходилось), но комиссия забраковала: есть родственники за границей, к тому же из богатой старообрядческой семьи. Направили Терентия в обычный артиллерийский полк. Воевал в разведке он здорово, можно сказать, геройски – наград больше, чем у нас с тобой. Однажды, когда их группу окружили и спасения не было, вызвал Вологжанин, старший сержант, огонь на себя. Жив-то остался, а вот руку по локоть потерял. Списали тогда подчистую, дали какую-то ничтожную пенсийку.

Арсений жадно слушал. Слегка задело, что соперник оказался смелым солдатом, но присущее ему чувство справедливости прогнало невольную досаду. А зять продолжал:

– И покатилась вологжанинская доля под гору. Не только для воинских, но и для прочих жизненных испытаний стойкость нужна. Ее-то у Терехи оказалось маловато. Не работает, семья сидит впроголодь, что Наталья в приусадебном хозяйстве да на подворье получит, тем и живы. На все увещевания ответ один – позвенит орденами и медалями, потрясет пустым рукавом и заявит: «Я фронтовик, кровь за Родину пролил, свой долг выполнил». Связался с базарными инвалидами, что продают самосад. Не столько торгуют, сколько деньги у сердобольных баб клянчат. Насшибают на водку, напьются, и тут начинается – мат, драки. Во всем этом безобразии Вологжанин первый. Наталье стыдно от людей, начнет упрекать мужа – тот на нее единственную руку поднимет. Вот такая невеселая история…

– Да уж, не на радостную жизнь начетчики наши обрекли хорошую девку, – грустно проговорил Арсений.

– Ну ладно, про прошлую любовь закончили, а как насчет работы? Что делать думаешь?

Дружинин пожал плечами.

– Давай на прииск. Там всегда люди нужны. Заработки опять же… Хочешь, с Механошиным переговорю, он с нами, механизаторами, считается?

– Механошин? Слышал уже эту фамилию. Кто он? – полюбопытствовал Арсений.

– О, Александр Михайлович Механошин – в нашей округе царь и бог: начальник прииска «Победный». Мужик хваткий, тер тый, людей без нужды не обижает. Матерый золотишник. Вон каким хозяйством ворочает. Производство в гору идет. А хутор? Разве это старые Три Ключа? Дома аж до самых дальних покосов добрались. Когда-то от отцовской пасеки бежать надо было две версты, а сейчас она – окраина поселка.

– Ну что ж, завтра к начальнику прииска пойду.

– Ты бы хоть отдохнул малость, – заметил Брусенцов. – Вон другие ребята-фронтовики подолгу гуляют. Работа-де не волк, в лес не убежит.

– А чего волынку тянуть.

…В приемной Арсения встретила секретарша, молодая, быстроглазая, видать, недавняя десятиклассница. С нескрываемым любопытством рассматривая высокого сержанта с орде нами и медалями на гимнастерке, спросила:

– Так, значит, это вы и есть Дружинин?

– Он самый, мне бы до начальника.

Но секретарша не торопилась пропустить его в главный в конторе кабинет. Ей явно хотелось поговорить, показать свою осведомленность:

– А тут о вас уже говорят, что вы к нам поступаете… Дружинин не успел удивиться: дверь кабинета отворилась, вышел подтянутый, жилистый мужчина сурового обличья. Бросил девушке:

– Я на второй, – но, увидев фронтовика, задержался и попенял ей: – Что ж ты, Светлана, человека в приемной томишь? – Потом к Арсению: – Догадываюсь, Дружинин ты. Не ошибся? Рад, рад видеть тебя. Я о тебе много хорошего слышал, из работящей, говорят, семьи, – и вдруг спохватился: – Чего здесь стоим, давай ко мне, – и, выслушав Арсения, спросил: – А как ты смотришь, если мы тебя на доводочную поставим? Сначала с месяц поучишься, а потом на равных со всеми будешь золото чистить, что добываем. Конечно, там много всяких премудростей. В доводочной работают знатоки этого ремесла. – Помолчал и с особой вескостью сказал: – Не каждому такие предложения делаются, не каждого можно допустить к золоту – человека с хлипкой и жадной душой оно развращает. Ты же – человек военный, жизнью проверенный, за красивые глаза награды не дают, – начальник кивнул на широкую грудь сержанта. – Будешь там на месте. Жду завтра заявление, а с понедельника получишь спецодежду, оружие – и на работу прямо к золоту.

На прощание Механошин пожал руку Арсению: – С возвращением и началом мирной жизни, солдат! Светлана с любопытством глянула на Дружинина: – Когда заявление принесете? Я быстро оформлю. Через три дня Арсений вместе с горным мастером Токаревым вошли в неказистое бревенчатое помещение.

– Вот пополнение привел, только что с войны вернулся, и десяти дней не отгулял, загорелся – на работу, и все тут. Механо шин сюда направил. Представлять, видимо, не надо, вы Дру жинина и так хорошо знаете, – объяснил Иван Петрович их появление в доводочной двум пожилым мужчинам.

– Дак это ж наш хуторской Арсений, сын Митрофана! Мы и отца его хорошо знали, – обрадовался Никанор. – Помним солдата этого еще мальчишкой. Все время на общинной пасеке пропадал. Добровольцем в армию ушел. О нем в газете писали. За шесть лет вишь каким вымахал!

– Ну что ж, – сказал горный мастер, – вы его пока с месяц по учите, как в приказе написано, а потом ему можно любую работу доверять, коль процесс ваш постигнет.

Главным на доводке был Никанор Петрович Савичев, мужик крепкий, ростом под потолок. Раньше в кузне с железом дело имел, подковы на лошадей ковал. Второй – Сергей Сергеевич Новиков, мастер по санному и тележному делу, работал на дому. Вокруг его забора всегда можно было видеть разбитые телеги, развалившиеся сани, много истертых лошадиных хомутов. А с другой стороны пристройки к дому стояло уже готовое изделие, покрашенное и промазанное черным, как уголь, дегтем. Заказчики всегда благодарили за добросовестное отношение к делу. Бывало, пришедший мужик говорил:

– Не думал, Сережа, чтоб моя телега, свалившаяся с обрыва, подлежала восстановлению, а сейчас не узнать – как новая!

Мужики побросали вековые ремесла – и все на этот прииск. Многие долго удивлялись: кто же мог подумать, что в наших лягушачьих болотах такое богатство хранится.

– Вот сегодня в три часа на первую съемку пойдем, – объяснил, заметив недоумение новичка, Савичев, – а после этого все будет, как в моей кузнице: и жар, и пар, и загазованность. Но, пока время еще есть, расскажи, как там японец сопротивлялся? И вообще, что он за солдат, что за душа у него, особенно при встрече с русским оружием?

Все сели на срезы пней вокруг большого круглого стола, обитого белым до блеска толстым алюминием.

– Война как война, – начал Дружинин. – Мне пришлось служить в маневренной группе… – Обычно не очень щедрый на слова, он незаметно разговорился, много чего поведав мужикам из своей пограничной службы. – Да-а. Вчера солдат, а сегодня уже с вами, в рабочей робе и с наганом на поясе, – закончил рассказ фронтовик.

– Да-да, – отозвался Никанор, – это тебя Боженька спас, молись за его здравие… Ну что, ребята, время съемки, берите ведра, скребушки, рукавицы, проверьте оружие, патроны в барабаны загоните, оружие поставьте на предохранитель.

Подошли к эстакаде промывочного прибора, дизеля как по команде остановились. Бригадир вытащил связку ключей, открыл два больших замка, сорвал пломбу. Съемщики встали рядом, помолились с поклоном, прошептав про себя какие-то молитвы. Подняли крышку; трафареты были полностью забиты тяжелыми частицами породы вперемешку с золотом. Подняли трафарет. Перед взором Арсения открылась колода, где собирался драгоценный металл. Он удивился: сколько желтизны, все цвета осенних листьев. Стали убирать породу, чтобы добраться до собирательных резиновых ковриков, где основной металл.

Никанор Савичев обратился к Арсению:

– Ты пока ничего не делай, только смотри да постигай. Главное сейчас и лишнюю породу в доводочную не тащить, и в отвал золото не отправить. Наматывай на ус.

А тем временем под навесом собрались слесаря, бульдозеристы, пили чай, шутили, громко смеялись.

– Сегодня новичок у нас, только недавно с фронта, – рассказывал один парень. – Ему бы еще водку с друзьями пить, а он уже на работу ринулся.

Опять уложили коврики, трафарет для задержки золота на место поставили, крышку колоды опустили. Никанор замкнул замки, о пломбах позаботился. В доводочной высыпали содержимое ведер на алюминиевый стол, отсортировали пустую массу от металла, потом лотком работали, и еще раз куча принесенного в доводочную уменьшилась.

– Ну а теперь, Арсений, выкатывай вон ту штуку, она ступой называется, – говорил Савичев, – и делом займемся. Все, что на столе осталось, – пропустим через ступу и все камни с желтыми прожилками превратим в пыль.

Арсению поручили дробить породу. Несколько часов потребовалось, прежде чем полученный порошок можно было поставить на плавку. Началась работа с огнем. Кажется, уже горела вся большая сковорода. Хотелось сказать: «Что же вы, мужики, делаете, ведь золото палите!». Ему даже жалко стало: в ступе так много его было, а сейчас уместилось на небольшой посудине и горит ярким пламенем.

Затем Савичев что-то налил в сковороду, пламя приобрело синий цвет, появился едкий запах каких-то кислот. В помещении доводочной стало жарко и душно, со всех пот лил градом. Бригадир приказал Сергею Новикову открыть дверь, а сам еще что-то добавил в сковородку. Пламя уменьшилось, расплавленное золото было похоже на желтое топленое масло. С огнем, как заметил новичок, работали часа два. Савичев дал знак, что можно всем отойти от печи на свежий воздух. Это началась пропарка золота ртутью. Все постороннее, что сохранилось после огненной операции, и остатки золы вберет в себя этот единственный жид кий металл и постепенно испарится вместе с ненужным.

Все трое доводчиков покинули загазованное помещение. Нужно было время до полного улетучивания серной кислоты, перекиси водорода и ртути.

Через какое-то время мужики возвратились в помещение. Из еще горячей сковороды с толстым дном извлекли плитку золота. Она была похожа на плохо испеченный желтый блин с множеством каких-то темных пустот и углублений. Положили на аптечные весы. Стрелки показали: три килограмма и сто граммов. Бригадир записал эти цифры и пригласил всех своими подписями удостоверить вес добытого за сутки золота. Потом эта тяжелая желтая лепешка со сковороды будет измельчена и в рассыпном виде сдана в кассу прииска. А пока добытое золото под охраной доводчиков еще несколько дней полежит в особом помещении под замками и пломбами, пока не накопится его достаточно для загрузки в бронированный контейнер и отправки на особой машине. А оттуда – в Иман, в спецвагон, который доставит ценный груз на аффинажный завод, где из него извлекут все примеси, и останется только чистейшее золото – «три девятки». Арсению после работы с пчелами да службы в армии все это казалось интересным и загадочным.

Вот и ужин уже подоспел, через окошко в двери повара передали судки и хлеб. После трудового дня под замками и секретными запорами доводчики легли спать, положив под подушки револьверы, поставленные на предохранители.

Так началась новая жизнь фронтовика Арсения Митрофановича Дружинина. На долгие годы связала судьба мужика с прииском «Победный», что появился вблизи его родного хутора благодаря спасенному единоверцами из Трех Ключей староверу с российского Севера. А где он сейчас, Григорий Устюгов, где другие мужики, где трудник Божий старец Варнава? Молчит пока власть, молчит и само время.

…И потекли над Тремя Ключами дни, месяцы, годы. Все здесь теперь было подчинено прииску – всякое событие там (невыполнение ли плана, нехватка техники, или просчет какой геологов) переживалось всеми жителями. Большие события наносили на таежный поселок и волны общероссийской жизни. Вот отменили карточки, заменили деньги – вместо привычных рыжих рублей с шахтером, зеленых трешниц с солдатом, синеньких пятерок с летчиком, красных тридцаток, появились расписанные под старые буквы прямоугольные купюры и похожие на царские «катеньки» пространные сотенные. Механошин приказал расширить пекарню, назвал ее хлебозаводом, собрал туда лучших деревенских стряпух. Булки с Трех ключей, хоть и ржаные, славились своим вкусом и пахучестью. Из доводочной ушел Никанор Савичев: годы легли на него своей тяжестью, а еще больше донимала гипертония. Главным Механошин назначил Дружинина. Ар сений к той поре все секреты подготовки золота к заводскому аффинажу знал. Все шло своим чередом: опорожняли колоду, добычу доставляли на алюминиевый стол и начинали колдовать над ней. Суровый режим службы не тяготил мужика, но радовался он каждому выходному дню – знал, проведет его вместе с Катеринкой и семьей Василисы. Девчушка еще больше привязалась душой к сердечному и рассудительному мужику. Василисину Валюшку определили в детский сад, и теперь у Катеринки меньше стало забот. Вместе покрасили наличники избя ных окон и ставни, притащили из леса и посадили в палисаднике молодые черемуховые деревца, выбирали в магазине для дома новую фабричную мебель. Чем старше становилась Катеринка, тем мудреней задавала Арсению вопросы. Часто он уже не мог ей ответить. «Это по-научному, не знаю, сама постигай, – говорил. – Учиться тебе и далее надо». – Дружинин твердо решил дать Катерине настоящее образование, не позволить ей застрять в заскорузлой обстановке старообрядческого быта. Перед его глазами стояла горькая судьба Натальи.

Однажды, когда Арсений в воскресный день чинил остановившиеся старые ходики, вбежала девочка в комнату.

– Дядя Арсений, там у калитки стоит эта Вологжаниха, тебя просит вызвать.

Дружинин, немного помешкав, встал и вышел на улицу. Он так близко первый раз видел Наталью, раньше только мельком замечал на улице. И женщина не стремилась к встрече. Изменилась чуток, около губ появились бороздки, взгляд слегка затравленный, но все так же красива. Захолонуло в груди Арсения, жалость и старое чувство вспыхнуло в душе.

– Здравствуй, Наташа! Зайдем в дом.

– Нет-нет, Арсений, лучше здесь, я ведь на минутку.

Сели на лавочку около ворот. Женщина тяжело дышала, молчала, наконец, решилась:

– Прости, Арсюша, но мне не с кем посоветоваться. Может, ты подскажешь, как жить далее. Мой совсем пропадает, кажинный день бушует. Ребятишек пугает, соседей всех против себя настропалил… – Слезы полились из когда-то ясных, озорных глаз. – Не знаю, что делать. Судьбу свою проклинаю…

Арсений нашел Натальину руку, сжал в своей. Теплая волна обволокла все его существо. Проклятье вам, старцы-начетчики и вся община, разлучившие с любимой! Хрипло проговорил:

– Советовать не умею. Одно скажу: бросай своего забулдыгу, иди ко мне. Построим дом, ребятишек не обижу…

Наталья заплакала навзрыд:

– Что ты надумал?! Бог накажет меня. Старухи съедят, сживут со свету! – Резко поднялась со скамьи и быстро пошла, почти побежала прочь.

Дружинин печально смотрел на удаляющуюся женщину. «Столько лет прошло! Такие изменения в жизни, а старые обычаи все держат нас в своих тисках», – с грустью подумал он.

В комнате на него испуганно посмотрела Катеринка.

– Ты что, дядя Арсений, плохо тебе?

– Так, переживем, – махнул он рукой.

В очередной выходной, отговорившись неотложными делами от Катеринки, Арсений пошел на местный базар.

Продавцы табака-самосада были на обычном месте. Уже успели раздавить две поллитровки – бутылки валялись около прилавка, пьяные инвалиды о чем-то спорили заплетающимися языками. Громче всех кричал Терентий.

– Смирно! Начальство объявилось, – увидев Дружинина, приветствовал его одноногий Ванька Хворобый.

– Покупай табачок, корешки отборные, злые, – протягивая Арсению стакан, предложил страшный от изъеденного огнем лица Федька Задорнов.

– А, женишок моей супруги нас навестил, – издевательски изрек Вологжанин. – Слышь, фронтовик, поставь нам по сто наркомовских граммов.

Не обращая внимания на пьяные возгласы, Дружинин подошел к Терентию:

– Пошли, разговор есть.

– А у меня от товарищей секретов нет, – однорукий нагловато улыбался. – Говори здесь, коль нужда есть.

Арсений положил тяжелую руку на плечо инвалида:

– Давай, пошли, некогда мне с тобой препираться.

Терентий, почувствовав решимость былого соперника, нехотя поднялся и поплелся за высоченным мужиком. Подошли к зданию почты, завернули за угол дома.

– Слушай, Терентий, совесть у тебя есть? Ты что себе позволяешь? – сурово спросил Дружинин. – Тебе такая женщина досталась, а ты… В скотину превратился. Пьешь, не просыхая.

– А ты кто такой, чтобы учить меня! – зло бросил Вологжанин. – Это видел? – он провел рукой по зазвеневшим наградам.

– Не один ты воевал, сегодня пол-России ордена носит, но не позволяет себе такой распущенности…

– А, ревность в тебе взыграла…

– Дурак! – веско сказал Арсений. – Стыдно смотреть, до чего может боевой человек себя довести.

Терентий замахнулся, но Дружинин перехватил его руку, так сжав ее, что тот аж побледнел. Подведя мужика к стоящей рядом пожарной бочке, Арсений ткнул пьяного головой в воду:

– Может, протрезвеешь.

– Ты чего? – как собака, отряхиваясь от влаги, ошалело спросил Вологжанин. – Говори толком…

– Завтра иди в отдел кадров с заявлением. Тебя возьмут сторожем в мехмастерскую – я договорился. И попробуй только на Наталью руку поднять, – Дружинин потряс увесистым кулаком.

Через две недели Василиса с удивлением поделилась с братом неожиданной новостью:

– Натальин-то Терентий никак за ум взялся: на работу устроился, пьет только по выходным. Крышу дома взялся перекрывать. Наташка от радости так и сияет.

– Вологжанин здорово воевал, – заметил Арсений, – вот и решил найти себя в мирной жизни. Что тут особенного?

…Летят годы над Тремя Ключами, в повседневной суете мало кто задумывается над неумолимым течением времени. Через руки Арсения в доводочной уже тонны золота прошли. Он стал первейшим мастером по благородному металлу – на глаз может точно определить его содержание.

Однажды в пасмурный день ранней весны собрали всех в конторский зал на траурный митинг: умер Сталин. Все лучшее, что происходило в стране, связывалось с именем вождя, его скульптурные фигуры и портреты – повсюду. Начальники говорили речи. Многие плакали: как-то жить будем без него? Арсений тоже горевал. Как и другие фронтовики, он привык, что все победы одержали благодаря этому человеку в далеком Кремле. А потом началось что-то чудное. Вдруг открыто заговорили о больших нехватках в стране, о бедственном состоянии сельского хозяйства, наконец, громом прогремел съезд партии, прямо заявивший, что многие жертвы репрессий – народ безвинный. Менялось в крае руководство, убрали прежних начальников госбезопасности, крестьянам не только выдали паспорта, но даже стали на трудодень деньги начислять. Власти завели разговор о необходимости строить больше жилья и повысить пенсии. Безбоязненно начали ругать старые порядки.

Как-то к дому горбуна-начетчика Серафима подошла машина, и с нее сняли ветхого старика в шапке-ушанке и черной драной телогрейке. Из дворов выскочили любопытные бабы.

– Батюшки, да ведь это никак старец наш богобоязненный – Варнава! – охнула Коршуниха. – Его тогда вместе с хуторскими арестовали. Откуда он, сердечный?

Машину окружила толпа. А старец еле стоял на дрожащих от слабости ногах, кланялся и благословлял двуперстным крестным знамением хуторян. Подбежал белый, как лунь, горбун, бросился на землю перед Варнавой, заплакал.

– Прими, Серафимушка, меня, грешного, – говорил старик. – Нет у меня своей келейки, чтоб Богу молиться.

Обнял начетчик приезжего, бережно повел в дом, где когда-то останавливались и жили все приходящие носители старообрядческой истины. Уже на другой день в поселке стало известно, что отсидел в дальнем лагере Варнава десять лет и выжил потому лишь, что устроили его санитаром в тюремной больнице, где спасал уходом своим и Божьим словом страдальцев, тем и сам спасся от голода и непосильной работы.

Зачастили богомольные бабы и мужики в дом Серафима не только для того, чтобы послушать Варнаву о староотеческой вере, но и расспросить, не знает ли он о судьбе хуторских мужиков, забранных в сорок первом году.

– Не знаю, голубушки, – ответствовал Божий человек, – разбросали нас тогда по разным вертепам. О некоторых поначалу лагерный телеграф приносил кое-какие вести. В последние же годы – сплошное молчание. Давайте помолимся за рабов Господних, что мученический свой крест несли и несут.

Заволновалось начальство: в доме горбуна настоящий религиозный центр открылся, непорядок, стали думать, как бы прихлопнуть этот «очаг мракобесия». Но скоро хлопоты властей, так и не успев начаться, закончились: недолго прожил Варнава в Трех Ключах. Как-то, помолясь перед древней иконой, лег почивать. А утром нашел его Серафим усопшим – так во сне и умер. За трудную жизнь дал ему Бог легкую смерть. Такова и положена праведнику.

Потом из лагерей и ссылок вернулись постаревшие и вконец измотанные Лаптев, Касьянов, Фомин, Ратников и Касаткин. В пострадавших семьях ждали остальных, но больше никто не объявился. На письменные запросы пришли ответы: померли такие-то заключенные, кто от сердечной недостаточности, кто от туберкулеза, кто от прочих пагубных хворей. В избах поревели, помолились за усопших, повздыхали на жестокость жизни. Больше никого не ожидали.

И вдруг еще новость: приехал когда-то спасенный мужиками из Трех Ключей архангельский старовер Устюгов. С воплями и рыданиями кинулась ему на шею Надежда, уж и не чаявшая дождаться мужнина возвращения. И стоял за ее спиной паренек, статью и обличьем пошедший в отца, – Григорий Григорьевич Устюгов. Сияли от счастья у них глаза, когда ввели Надя и Гриша родимого в свою тихую хату. Дом, где когда-то жили геолог и китаец Цзоу, давно уже снимала приезжая семья, да пришелец и не претендовал на него. Мало с кем он разговаривал, все больше бродил по окрестностям. Попытался устроиться на работу на руднике.

– Геолог, говорите, это хорошо, – обрадовался заведующий отделом кадров Коровкин. – Нам специалисты нужны. Приходите завтра.

Однако, познакомившись с документами Устюгова, чиновник сразу потерял назавтра всякую приветливость.

– К сожалению, у нас свободных мест нет, вакансия обещана другому, – кадровик развел руками. Он мог бы не притворяться: тертый зэк уже понял, в чем дело, и молча ушел.

В воскресенье вечером к Григорию заглянул Арсений, который после отъезда Катеринки в Иркутск, где она училась в горном институте, частенько скучал по душевному разговору. Узнав, что в Три Ключа вернулся старый знакомый, он поспешил к нему. Встретились, как родные, обнялись и долго беседовали – каждому была интересна жизнь другого. Устюгов рассказал, что попал на Колыму и выжил благодаря своим знаниям – стал десятником на золотом прииске. А вот китаец Цзоу угодил на общие работы и умер от истощения. Выпущенный из лагеря, Григорий решил вернуться в Три Ключа – больше ему деваться некуда. Да и не хочет никуда ехать, ведь здесь, в Приморье, он сделал лучшие свои открытия. Вот только надо подумать, на что жить, деньги на исходе, на зарплату жены втроем не протянешь…

– Так идите на прииск, – предложил Дружинин, – вам и карты в руки, да и сын подросток уже.

– Легко сказать, – горько усмехнулся геолог. – Золотодобывающие предприятия не для таких, как я. Это тебе не Колыма, – Устюгов рассказал о посещении отдела кадров.

– Да что они там – с ума посходили?! – возмутился Арсений. – Такими специалистами разбрасываться! Поговорю с самим Механошиным.

– Брось, пустое дело, – возразил Григорий, – тут никто не поможет.

– Посмотрим! – упрямо сказал Дружинин.

Через неделю Арсений сидел перед начальником прииска и беспощадно ругал бюрократов. Александр Михайлович, уловив, в чем суть дела, жестом прервал речь главного доводчика.

– Коровкин, конечно, еще тот бюрократ, но формально он прав. Скажу по секрету: есть твердая установка – бывших заключенных, людей с судимостью на золото не брать.

Дружинин возразил:

– Заключенный заключенному рознь. Ведь это же классный специалист. Именно он положил начало нашему «Победному» – по его карте и пробам ориентировалась работавшая в тайге геологическая партия.

– Что ты говоришь? – заинтересовался начальник. – Давай подробнее.

Арсений досконально рассказал непростую историю архангельского старовера: как нашли его умирающим от голода, как спасли, как остался он в Трех Ключах и вместе с китайцем Цзоу открыл месторождение «Измайловское».

– Они ведь эти болота все обходили, сколько шурфов вручную выкопали. Первое золото здесь мыли наши мужики и сдавали в Фонд обороны. Когда пришли геологи из города, старец Архип вручил им устюговскую карту, – заключил свой рассказ Дружинин.

Механошин, почесал затылок; помолчав, сказал:

– Ведь ты же знаешь, что прииск к закрытию идет…

– Когда это еще будет, а ему сегодня работать надо, – настаивал на своем Арсений.

– Задал ты мне задачку, – махнул рукой Механошин. – Ладно, это я беру на себя, пусть идет пробщиком.

Арсений обрадовался и хотел было идти, но начальник остановил его:

– Вот что, напиши-ка мне об этой истории. Только о японцах не надо. Может, для отмазки пригодится.