Тайна староверского золота

Глава XVII

Лекарша Варвара первой, уже ночью, приехала на кауром, узнав, что требуется ее помощь. Собаки, почуяв ее приближение еще на дальнем подъезде к пасеке, аж за последним орешником, с взъерошенными загривками и с злобным рычанием умчались в темноту. Вначале они подняли лай, не узнав коня и наездницу, даже пытались зубами за стремена уцепиться. Но казавшийся совсем маленьким человек в седле, которого почти не было видно среди мешков на навьюченной лошади, прикрикнул на них знакомым всем в Трех Ключах бабкиным голосом:

– А ну уймитесь, сторожа!

Собаки узнали хозяйского коня и с веселым тявканьем помчались назад к Митрофану. Покрутившись у ног пасечника, дали тем самым понять, что приближается свой, что никакой опасности нет.

Варвара не спеша подъехала к Дружинину.

– Ну здравствуй, Митрофан Никитич! Ты, наверное, и глаз не сомкнул, ждал нашего приезда? Как мужики каурого загрузили да меня усадили, так мы с Богом к тебе и поехали. А они своих лошадей снаряжают, а потом еще к Назарию пойдут, что-то им обсудить со старшим надо да и благословение у отца Архипа получить. Ведь и дело серьезное, и путь не близкий.

– А ты, Варвара, как молодая, все гарцуешь верхами, – сказал пасечник, – откуда только сила в тебе.

– Даст Господь, еще поезжу, тем более случай не терпит отлагательства, – ответила знахарка.

Митрофан вплотную подошел к всаднице, та обняла его худенькими руками за шею, облокотившись на него, плавно соскользнула с лошади. При движении от нее запахло дегтем, и собаки, закрутив хвосты колечком, бросились под омшаник, зарываясь поглубже. Они помнили, как под руками этой женщины вопили от боли поросята, овцы, бычки и даже кони по страшному ржали. Острый запах дегтя, которым смазывалось больное место, лайки запомнили, как первый признак расправы над животными, поэтому бежали от беды подальше. Сидя в своих укрытиях, они подозрительно высматривали, что будет делать приезжая, не вздумает ли добраться до них, и на всякий случай негромко рычали.

– Не ушиблась, Варвара Павловна? – заботливо спросил Митрофан. Он, как и все в хуторе, глубоко уважал лекаршу, зная ее мастерство поднимать на ноги самых безнадежных больных.

– Да нет, спасибо. Все благополучно: и сумочки с травкой не растерялись, и старые позвонки вроде на месте. Уходят, уходят мои годки верхами-то гонять… А раньше, кажется, совсем недавно, все было так легко и просто, – Варвара, подобно всем старикам, не прочь была вспомнить былое, – седла под собой не чувствуешь. Даешь лошадке полную свободу на всю резвость, проскачешь верст десять и только потом начинаешь поводья дергать, конь эти мельчайшие движения чувствует, ход сбавляет. Но есть такие неуемные резвые лошади, что если наездник не осадит, так и несутся во весь опор. Тут уж потуже натягивай поводья, да и шпорами работай, чтобы конь поуспокоился и не запалился. Здоровье-то лошади от всадника зависит. А то потом плачь – не плачь, когда загнанную коняшку, уже лежачую, в упор расстреливают. Всего навидалась, гражданская-то сколько лет людей да коней перемалывала, – знахарка от воспоминаний словно помолодела, даже хрипотца в голосе прошла. – Муж командиром эскадрона был (его партизаны прямо дома расстреляли), очень любил и жалел лошадей. Да и те, какие были, не чета нашим – кавалерийские. Рослые, сильные, а как обучены – хоть в цирк, хоть на парад. Да что же это я, – вдруг спохватилась Варвара, – совсем старая, заболталась. Больной-то наш как?

– Да вроде ничего. Я когда проходил мимо омшаника, слышал – похрапывает, бреда нет. Видимо, и жар спал. Но если вы хотите сейчас его осмотреть, то пойдемте.

– Нет, Митрофан Никитич, сейчас нельзя сон нарушать. Пусть сил набирается. Сон – лучший врачеватель. Посветлу посмотрим. Меня беспокоит, что он, мне сказали,сознание потерял. Уж не воспаление ли легких? Тяжелый это недуг. Часто он нападает на крепких мужчин при работе в жаркую погоду или при долгой быстрой ходьбе. Разгоряченный, человек рад подставиться под свежий ветер и не замечает, какая беда к нему подступила. На небольшое недомогание не обращает внимания. Нет чтобы сразу принять снадобье, сразу прогнать хворь. Так и сгорают, сердешные… – Варвару опять потянуло на воспоминания: – Вот когда я при Колчаке работала в омском госпитале санитаркой, у нас прямо на глазах сгорел молодой полковник. Какой молодец был, красавец, выправкой на Назария похож – просто гвардеец. Очень его Верховный любил. Ему принимать командование дивизией, а он вдруг слег. Градусник чуть не зашкаливает. Его в госпиталь, засуетились врачи. Уколы, таблетки, банки. Герою нашему все хуже. Адмирал приказал созвать цвет военной медицины, консилиум, ну такой, значит, совет устроили. Что-то новое прописали. Доктора день и ночь не отходили от его постели. Ничего не помогло – на третьи сутки на наших глазах он скончался. Произвели вскрытие – двустороннее воспаление, мощный отек легких, – лекарша задумалась, вздохнула: – И похоронить, как положено, не похоронили. Уже красные подступали, партизаны аж сам штаб обстреливали. Помахал никонианский поп второпях кадилом над открытой могилой, и зарыли молодца в ночь на окраине городского кладбища под номерным крестом. Вот и говорю я – нешуточная это болезнь, не дай Бог к нашему гостю привязалась.

– Может чайку попьем? – предложил Митрофан женщине. – Я для вас на любой выбор подготовил.

Они подошли к очагу из раскаленных до бела углей от дубового сухостоя, где на треногах висели над огнем различной формы чугунки, закопченные кастрюли и небольшие баночки.

– Здесь у меня, Варварушка, – похвастался Митрофан, – подготовлены к вашему приезду разные отвары, чтобы вам поутру не возиться и не ждать, пока зелье в пару истомится и нужную силу наберет. Потом посмотрите больного и определите, что надо. И чай для гостей готов на свежайших липовых цветах с медовыми барабанчиками. А ежели захотите, вот в этой маленькой баночке заварка из лепестков пионов, а в той – цветков белой акации. А здесь молодые побеги пихтача. Его сок как слеза. А запах, а запах! Только на нашей пасеке такой бывает.

– Знаю, – тихо сказала Варвара, – уже много лет вашими и божьими усилиями порядок на пасеке поддерживается. Ведь на мед вся надежда. Община это знает, и вы в почете.

По-хозяйски обойдя костер, заглянув в посудины на треногах, Варвара заметила:

– Ну что ж, есть, чем хворого попользовать. Хотя и я с собой захватила хороших травушек. Больного ими полечим да и в дорогу нашим мужикам дадим. Им ведь лишь бы пороха, свинца, патронов во все углы натолкать, а про снадобье забудут или просто не возьмут. А пакетики-то с травой бывают поважней, подороже огневого запаса.

Тем временем каурый, все еще не освобожденный от навешанных на него мешков, подошел к омшанику, нашел открытое окно сотохранилища и, просунув голову, уставился печальными глазами в спящего на вяленом клевере Арсения, который даже сквозь сон почувствовал запах и тепло лошадиного тела. Услышав за стеной женский голос, парень принял его за Натальин. «И чего это ее в такую рань принесло, ведь еще темно. Даже мы еще не уехали в Медянки», – подумал он, но, прислушавшись, понял, что это лекарша. «Опять про беляков рассказывает», – зевнул Арсений, поворачиваясь на другой бок, и приятная волна дремоты тут же накрыла его своим теплым крылом. Сквозь сон он слышал обрывки разговора отца с Варварой, но смысл сказанного не доходил до его сознания.

Каурый первым услышал топот приближающихся лошадей и громко фыркнул над Арсением, обдав его мельчайшими брызгами. Парнишка поднял голову и, увидев морду своего коня, быстро, по-солдатски вскочил и стал собираться в дорогу.

– Ну, каурый, ну, умница, – бормотал он себе под нос, – чувствует, что нам с ним предстоит долгая дорога.

Вот уже и Конон с Лаврентием на лошадях подъехали.

– Ты посмотри, – рассмеялся Конон, – каурый как привез знахарку, так до сих пор успокоиться не может. Глянь, где убежище нашел, всем передком вместе с мешками и веревками в окно к Арсению протиснулся, видать, вместе досыпают.

Мужики подошли к Митрофану.

– Ну что, чайку попьем да в добрую дорожку? У вас все готово? – спросил Лаврентий.

– Да, кажись, все, – ответил пасечник.

Арсений вышел из омшаника, наскоро плеснув в лицо ключевой водой.

– Ну вот, вся команда в сборе, – заметил Лаврентий, с удовлетворением наблюдая за Митрофаном, который уже ставил на стол большую миску меда, разложил деревянные ложки и разливал душистый кипяток с отваром цветов пиона. – Вот это само то, что надо: кружка чая сил прибавляет и сон, как рукой, снимает.

Пока гости чаевничали, Митрофан сходил за оружием.

– Вот, сынок, тебе вещмешок, вот берданка. Надевай патронташ, как у всех мужиков, так будет удобнее.

– Давайте в вещмешок Арсения положим сумочку с травами, – вмешалась в разговор Варвара, – пусть в одном месте будут. Там все написано, какая целебная растительность, от каких болезней и как принимать. Ведь на серьезное дело едете. Мне Назарий кое-что рассказал, сразу поняла и траву подготовила. А я здесь с болящим разбираться буду. А к вашему возвращению баньку приготовлю, может, захворавших, а то, не дай Бог, и раненых принимать придется. В банде-то, небось, есть военные царской армии, я-то уж знаю их сноровку. С ними в перестрелку лучше не вступать, – опять женщине захотелось поговорить о прошлом. – Не знаю, правда, какие нынче вояки, а раньше креп кой дисциплиной и уменьем на лопатки врага клали. И с этим вам, мужикам, посчитаться надо. Я и Назарию свое мнение высказала – не вздумайте в плен кого из солдат брать. Ведь они за свою свободу горло любому перегрызут. Так раньше, по крайней мере, бывало. А самое главное – соблюдать спокойствие и смотреть в оба. И лекарство, как и порох, всегда держать сухими и под рукой.

– Ну ты, Варвара, у нас просто полководец Суворов, – скупо рассмеявшись, остановил знахарку Лаврентий. – Успокойся. Не первый год живем и кое-что на своем веку видали.

Арсений развязал свой сидор, и лекарша положила туда целый узел матерчатых мешочков.

– Теперь, Арсеньюшка, все лекарства у тебя, будешь там меня замещать.

– Что это ты, Варвара, на парня свою ношу перекладываешь, али не хочешь с нами, гарными мужиками, в поход ехать? – уже сидя на лошади, игриво поддел бабку смешливый Конон.

– Все бы вам шутить над старухой! Эх, годы мои уже не те, а то бы ты, жеребец стоялый, не скалил свои желтые зубы, – отмахнулась лекарка.

– Шуму было бы много, это точно! – развеселились мужики, беззлобно смеясь.

Митрофан подошел к лошади сына, взялся за стремя:

– В добрый путь, мужики, и скорейшего возвращения домой. Да хранит вас Бог!

Лаврентий первым тронул уздечку, и три всадника, негромко переговариваясь между собой, стали спускаться к Евдохинскому ключу, а потом ровным берегом пошли на восток, где уже догорали ночные звезды.

Митрофан еще какое-то время прислушивался к удаляющемуся топоту копыт и разговору мужиков, ему почему-то очень хотелось услышать голос сына, он даже прошел вперед по их следам, но Арсений молчал. Отцу стало грустно и одиноко. Он прошел вдоль крайних рядов ульев, которые в свете раннего серого утра казались большими черными квадратами, и направился было к любимой лавочке под отцветающей черемухой, чтобы посидеть в одиночестве, но там уже лежала, похрапывая, лекарша, укрывшись от комариных полчищ большим черным платком. Постояв в раздумье, пасечник обошел заросли орешника и остановился у береговой кромки Евдохинского ключа. Прозрачные струи воды быстро неслись куда-то вдаль, к своему устью. «Вот и время несется так же, – подумал Митрофан. – Не заметил, как сын вырос». Потом посмотрел на восток, где в таежной чащобе скрылись конники, и с обидой вспомнил, что Арсений не сказал отцу на прощанье ни единого слова.

Не понравилось Митрофану настроение сына.

«Каким-то грустным он был, – размышлял пасечник, сидя на берегу и рассеянно побрасывая камешки в темную воду, – а вещмешок и оружие брал из моих рук рывком, не глядя на меня, а потом, ни говоря ни слова, быстро вскочил в седло. Может, обидел я его чем или душа его недоброе чувствует. Он ведь всегда со мной делился, а в этот раз даже в баню вместе не пошел, а сразу лег спать в сотохранилище…

Думы о сыне не давали покоя:

«И зачем я ему про эту Крутихину сказал? Кабы знал, что ему предстоит такой рисковый поход, промолчал бы. Ну и пусть с Натальей хороводится. Они ведь с пеленок вместе. А тут еще перед уходом Назарий мне вскользь сказал, мол, парень у тебя добрый и семьянин будет хороший. А что до его видов на Наталью, то я должен был ему все сказать, правда – она и есть правда. Пусть он на меня обиду не держит. А какая необходимость в этих разговорах? Что, разве Арсений жениться собрался? Ведь ему еще и семнадцати нет, что поделаешь, хотя и вымахал такой здоровый и крепкий», – вздохнул мужик.