Вдова Клико. Первая леди шампанского

8 Как постелешь, так и поспишь

Пить вино с мужчиной без компаньонки – самый непростительный проступок. Когда маман слышит, что я натворила, она кричит, что я стерла мой последний шанс на замужество. Она уверена, что скандал распространится по Реймсу, и тогда наша семья будет навеки опозорена.

Обвинения и оскорбления вспыхивают между Фурно и моим отцом, оба грозят аннулировать контракт на пошивку военных мундиров. Только я могу его спасти. Если только я наберусь храбростью Жанны д’Арк и пожертвую собой ради народа Франции. (Хотя бедная Жанна была сожжена на костре за то, что носила мужскую одежду, о чем любит упоминать мой братец Жан-Батист.)

В моем случае я должна пожертвовать собой ради тысячи наших работниц и работников, которые трудятся, чтобы во время наполеоновских войн в их доме был хлеб на столе. Это и гражданка Барнар с ее деревянными зубами и слабеющим зрением, и Ивонна с ребенком, которого она прячет в корзинке с обедом, и прядильщица Пруданс с шестью голодными детьми. А еще контракт значит для моего отца так же много, как и для наших работников. Если он потеряет нашу суконную фабрику, то автоматически останется без должности консула и своего любимого Отеля Понсарден.

Я попросила всех собраться в особняке Клико, чтобы расставить все по местам, но, когда мы с отцом идем по коридору следом за лакеем, меня сжигает отчаянный страх, какой, вероятно, испытывала Жанна д’Арк, когда стояла перед своими обвинителями. Бог да поможет мне. Я дотрагиваюсь до моего заветного тастевина. Итак, ясность и смелость. Смелость и ясность.

Франсуа сидит у окна за шахматным столиком. Филипп и Фурно стоят перед камином возле длинного стола.

– Господа, – начинаю я. – спасибо, что пришли. Думаю, лучше всего, если мы проясним вопрос. Мы все очень много потеряем, если не уладим тот неудачный инцидент.

Фурно поправляет на шее широкий галстук аскот.

– Я никогда не хотел опозорить вас, Барб-Николь. Я лишь пытался поделиться с вами моими познаниями в виноделии на примере виноградников вашей бабушки. Мы должны вместе делать вино. Виноделие у вас в крови, и я тот самый человек, который поможет осуществиться вашим мечтам.

Меня трогает его искренность.

– Никаких обид, месье Фурно. И, по-моему, у нас имеется свидетель, который скажет правду о вашем поведении. – Я поворачиваюсь к Франсуа. – Правда?

Франсуа встает.

– Мой крестный – человек исключительного благородства.

– Спасибо, мой мальчик. – Фурно поворачивается к папе. – Теперь вы знаете, что не случилось ничего, что могло запятнать репутацию вашей дочери. И я хочу попросить вашего разрешения на наш брак.

Папá довольно потирает руки.

– Я не вижу повода для препятствий. – Немолодые мужчины смеются, жмут руки и хлопают друг друга по плечу.

– Извините, месье Фурно, – говорю я и подхожу к ним. – Мой отец не может говорить за меня, поскольку я уже помолвлена.

Папá нервно смеется.

– У Барб-Николь своеобразное чувство юмора.

Фурно скрестил руки на широкой груди.

– Неужели Мелвин Сюйон все-таки соблазнил вас своим богатством? – усмехается он.

– Я помолвлена с вашим крестником, – говорю я и готовлюсь встретить бурю негодования.

Фурно открывает рот и тут же закрывает, Филипп надувает щеки, а у папы отвисла челюсть до самой груди.

– Ты помолвлена со мной? – Франсуа моргает и проводит ладонью по длинным волосам.

Я подхожу к нему и заглядываю в глаза.

– В ту ночь, когда ты уходил на войну. Ты прижал ладонь к моему сердцу и просил ждать тебя.

– Мы были детьми. – Он трет затылок. – После всего, что я рассказал тебе про себя, несправедливо требовать от тебя верности нашей клятве.

– Наоборот, Франсуа, особенно после этого. Ты поделился со мной своим величайшим позором. Это заставило меня понять, что у нас было общего в те годы и что есть сейчас.

Франсуа наклоняется так близко, что его губы касаются моего уха.

– Я не позволю тебе жертвовать собой и выходить за меня замуж. – Его запах, как сама природа, беззащитный, но мужественный.

– Я знаю, что делаю, – шепчу я. – Ты поддержишь меня?

Медленно, солидно он опускается на одно колено и глядит на меня своими неземными глазами.

– Ты выйдешь за меня, Барб-Николь Понсарден?

Этот момент может завершиться в равной степени либо катастрофой, либо исполнением нашей мечты.

– Конечно, Франсуа, я стану твоей женой.

Фурно грохнул по столу тяжелым кулаком.

– Прекратите эту дурную комедию, иначе я аннулирую контракт на униформу.

Папá озадаченно глядит на меня.

– Барб-Николь, можно поговорить с тобой?

– Ничего из того, что вы мне скажете, папá, меня не переубедит, – заявляю я и беру Франсуа за руку. – Мне жаль, что я поставила под вопрос сделку, но все эти годы, катастрофические балы дебютанток, все эти женихи… теперь я понимаю, что я просто тянула время до возвращения Франсуа.

Я сдираю с пальца рубиновое обручальное кольцо и возвращаю его Фурно.

– Месье, вы найдете женщину, которая заслуживает такую честь.

Его глаза выпячиваются из орбит, губы дрожат как у бешеной собаки.

– Вы эгоистичная, испорченная девица. Вы могли бы иметь все, но теперь вы разрушили крупнейший после революции контракт. – Он толкает Франсуа кулаком в грудь. – А ты… Я любил тебя как сына. Я держал тебя на руках во время крещения.

Франсуа гордо расправляет плечи.

– Ты учил меня быть мужчиной с твердым характером. Вот я и стал таким. Я наконец стою перед вами и прошу мою любимую стать моей женой.

Фурно обводит нас презрительным взглядом.

– Вы бросаете ваши жизни в сточную канаву и уносите с собой всех остальных. – С этими словами он выходит; его шаги звучат тяжело и сердито.

Наши отцы бегут за ним следом.

– Что будет с контрактом, Барб-Николь? – дрожащим голосом спрашивает Франсуа. – Как же мы построим наше счастье на крахе наших отцов?

– Сейчас Фурно уже не может остановить работу. – Я кладу ладонь на грудь любимого. – Прядильщицы прядут шерсть для ткачей, чтобы те ткали сукно. Мы уже окрасили сукно и приготовили выкройки. Швеи уже шьют панталоны и скоро примутся за мундиры.

Франсуа щиплет меня за нос.

– Умница, Барб-Николь. Ты всегда такая умная. – Но тут его глаза грустнеют. – Но как же быть с бедным Фурно?

Я цитирую «Анатомию остроумия»[6]: «Правила честной игры неприменимы в любви и на войне».

– И ты веришь? – спрашивает Франсуа.

– Если бы Фурно женился на такой упрямой и своенравной женщине, как я, он был бы несчастен, – отвечаю я и загоняю свое сознание вины в самый дальний угол души.

– Зато теперь ты заставишь страдать меня? – спрашивает он в шутку.

Мои губы касаются его губ.

– Ужасно страдать.

Годы разлуки усилили страсть поцелуев Франсуа и разожгли старые угли, горевшие еще во время наших пряток и выращивания головастиков.