Вдова Клико. Первая леди шампанского

33 Легче сказать, чем сделать

«Кризис 1811 года» – так именуют ситуацию газеты. Европейская экономика падает по крутой спирали из-за установленной Наполеоном континентальной блокады. А от Луи по-прежнему ни слова, и я боюсь, что он арестован или с ним случилось что-то и похуже.

Я въезжаю на холм в Бузи; во все стороны простираются виноградники. Нынешняя весна слишком жаркая. Распускающиеся листочки слишком нежные, и запоздалый заморозок может их убить, тогда и весь урожай, считай, потерян. Когда-то я шутила над Франсуа и его преувеличенной тревогой, но теперь такая же тревога грызет слизистую моего желудка. Я мысленно прошу у него прощения.

Нервы скачут, словно мыши по полю, когда я спускаюсь в пещеру, чтобы смешать мои первые вина без Фурно. Все, чему я когда-либо училась, вылетело у из головы, и там пусто и холодно, как в меловой пещере. Слава богу, мой мастер по погребу Жакоб остался из верности Филиппу. Многие из старых работников ушли с Фурно, не желая работать на женщину. Жакоб трудится не покладая рук, приспосабливается к моим методам купажа, бутилирования и хранения бутылок вниз горлышком, чтобы там скапливался дрожжевой осадок.

Я приступаю к купажированию, и передо мной встает тот же вопрос, какой мы с Франсуа задавали в самом начале всем.

– Что делает вино очень хорошим?

Вдова Демер ответила нам, что все дело в терруаре: почве, топографии местности и погоде, в которую зреет виноград. Фурно сказал, что все дело в правильном времени уборки урожая. Рене, вдова прессовщика, заменившая его, когда он погиб на войне, сказала, что вкус винограда сохранится, если давить виноград «легкой рукой». Жакоб считает, что все дело в нужной температуре в пещере.

Хорошее вино – это мистическая алхимия с участием всех перечисленных факторов. Но в конечном счете ответственность лежит на виноделе – для создания выдающегося вина он смешивает вина разных лет, разных сортов винограда и из разных терруаров.

Из-за холода в пещере по моим рукам и ногам бегут мурашки, когда я беру вино из разных бочек. Пино нуар для интенсивного вкуса спелой вишни, сассафраса и мяты. Пино меньер для аромата, яркости и кислотности. Шардоне от лимонного до маслянистого.

У меня кружится голова, и я не знаю, что и выбрать. У каждой винодельни свой уникальный терруар – солнечные склоны речных долин и пологих холмов. Почвы тоже самые разные – каменистые, глинистые, песчаные. Погода, солнце, открытое или закрытое место. Все эти факторы влияют на качество вина. К концу дня я сделала всевозможные купажи, от посредственных до ужасных. Почему я решила, что могу заниматься этим одна?

Я достаю платок и вытираю вспотевший лоб. Роняю пульсирующую от боли голову на руки и закрываю глаза. Мимолетная нотка жимолости пробуждает мой нос.

НОС.

До сих пор я пыталась использовать мозг, а не мое проклятие, вот и попала в тупик. Завязав платком глаза, я нюхаю в золотом тастевине пахнущее жимолостью вино. Простое, с цветочным ароматом, оно просит, чтобы я придала ему глубину. Нюхаю разные вина и выбираю подходящее для купажа. У получившегося вина бархатистый вкус с фруктовой ноткой и совсем чуточку слышится дуб. Оно восхитительное и удивительно простое. В общем, я должна доверять Носу.

Так что же, мой Нос – дар или проклятие? Но разве это важно? Я рождена, чтобы делать шампанское. Лучшее шампанское, какое когда-либо пробовал мир.

Горящая печь озаряет стеклодува языками пламени. Я помню лицо этого великана, хотя прошло двадцать лет, а вот он меня не помнит. Он по-прежнему Голиаф. Его обнаженные грудные мышцы покрыты сажей и потом и блестят от жара печи. Жорж Бержерон дует через метровую медную трубку в расплавленную стекольную массу. Это первый шаг к рождению бутылки.

Его лицо пробуждает во мне подспудный страх, сидящий со времен Большого террора, когда Бержерон привел разгневанную толпу голодных ремесленников к Отелю Понсарден и они стучали в наши ворота горящими факелами. Я помню, как смотрела на них из окна детской на третьем этаже, прячась за занавеской. Маман бегала по дому и охала, прижимая к груди новорожденную Клементину. Потом поцеловала ее в крошечный лобик, отдала мне, а сама бросилась во двор к папе – поддержать его и успокоить разъяренную толпу.

Жан-Батист, в тот момент семилетний, показал на Бержерона и сказал, что этот великан может нас съесть. Тогда я закрыла ему глаза ладонью, чтобы он не смотрел.

Восхитительный запах свежего хлеба приплыл в детскую. Страшный удар сотряс окна, потом еще один. Я выглянула во двор. Толпа била по воротам толстым бревном. Наконец створки распахнулись, и Бержерон повел толпу к нашим дверям.

Папá, маман и Лизетта раздавали дюжины багетов из нашей кухонной тележки в протянутые руки. Прачки выносили из дома новый и новый хлеб, прямо как в притче про Иисуса и семь хлебов. Возможно, эти багеты спасли нам жизнь.

Сейчас Бержерон выдувает стеклянный пузырь до нужного размера. Дует в трубку, пока горячее стекло не раздувается. Ловким поворотом делает ямку в дне бутылки. Потом ставит готовую бутылку на стеллаж, чтобы остывала. Я с ужасом замечаю, что он сидит в железном кресле-каталке. У этого гиганта, которого я до сих пор боюсь, только одна нога.

– Вы не заблудились, мадам? – спрашивает он. – Рынок там, дальше, на левой стороне.

– Гражданин Бержерон, – здороваюсь я так, как папá учил меня здороваться с ремесленниками, – «гражданин», а не «месье». – Я Барб-Николь Клико. – Я протягиваю ему руку, но он игнорирует ее. – Я работаю с гражданином Фурно. – Он глядит на дорогу.

– Где ваш возчик, чтобы забрать бутылки?

– Я приехала сама. Мы с Фурно разделились, и наш возчик ушел с ним.

– У меня договор с Фурно.

– Я принесла золото за бутылки. – Я даю ему тяжелый холщовый мешок, и он проверяет его содержимое. – Но мне нужно проверить качество. В последней партии было больше трети брака. Я надеюсь, что вы сделаете на этот раз бутылки с более толстым стеклом, как я указала в заказе.

– Вы и впрямь привередливая, как Фурно и говорил, – усмехается он. – Без него вы все равно разоритесь.

– Я хочу проверить мои бутылки.

– Они уже упакованы в ящики и готовы к отгрузке, – фыркает он.

– Тогда я сделаю выборочную проверку, чтобы убедиться, что они соответствуют моим требованиям.

– Вы, Понсардены, думаете, что можете улыбаться и выкручивать руки? Что никто не заметит, как вы всегда оказываетесь наверху, а мы, люди труда, остаемся ни с чем. Николя Понсарден менял свои взгляды чаще, чем актер костюмы. Я сыт по горло вашими аристократическими фокусами.

В мастерскую заходит, шаркая, сгорбленная женщина.

– Груз упакован, – сообщает она, потом видит меня и приседает в реверансе. – Ах, мадам Барб-Николь, как приятно видеть вас снова.

Дуновение миндального теста и ванили пробуждает во мне воспоминание.

– Гражданка Камилла, да? Вы были у нас судомойкой в моем детстве. Вы тайком кормили меня на кухне макаронами.

Ее смех звучит как куриное кудахтанье во дворе.

– Вы так любили в детстве сладкое.

Бержерон показывает ей мешок.

– Она принесла золото.

– Слава Богу. – Камилла крестится. – Мы отказались от помощников, потому что дела идут еле-еле. Жорж еле справляется, с тех пор как его привезли домой без ноги с битвы при Байлене.

Бержерон трет свой обрубок.

– Простите, гражданин Бержерон, я не знала, что вы были на войне, – говорю я.

– Я пошел добровольцем, клюнул на эту брехню про свободу и равенство для простого народа. – Он толкает колесо кресла и подъезжает к жене. – И вот я с чем остался.

– Все не так плохо, Жорж, пока у нас есть заказы от Клико. – Камилла берет с его коленей мешок с монетами. – У него чуть легкие не лопнули от ваших бутылок, мадам. Экстра-толстые, как вы и просили. Я сама обернула каждую в бумагу и солому. – Они глядят друг на друга с гордостью и теплотой, как когда-то мы с Франсуа.

– Тогда я верю вам, гражданка Камилла.

– Почему вы думаете, что люди будут пить шампанское во время войны? – Бержерон вытирает пот со лба.

– Я лично слышала из уст Наполеона, что после победы мы заслуживаем шампанское, а после поражения мы нуждаемся в нем.

– Он так и сказал? – фыркает Бержерон.

Я поднимаю кверху скрещенные пальцы.

– Пока мое шампанское будет хорошим, а ваши бутылки не будут лопаться, у нас будет все в порядке. – Я говорю так, а сама не слишком уверена в будущем.