Вдова Клико. Первая леди шампанского

31 Смотреть друг на друга как фарфоровые собачки

Мне страшно не хочется говорить Филиппу о том, что произошло. Он сразу захочет закрыть винодельню, а я должна убедить его в обратном. Ментина приехала домой на каникулы, и я беру ее с собой, чтобы она повидалась с дедом. Ей двенадцать, и Филипп не видел ее больше года.

– Зачем мы идем туда? – Рука Ментины дергается в моей, когда мы следом за служанкой Филиппа поднимаемся по узкой лестнице на второй этаж особняка Клико.

– Он твой дедушка, Ментина. Он семья. А семья – это важно.

На стенах трескается и осыпается штукатурка. Солнце проело дыры в шторах, или, может, это сделала моль, летающая повсюду. Я рада, что Франсуа не видит этого. Плохо, что на это смотрит его дочка.

Ментина морщит орлиный нос, отцовский.

– Я хочу вернуться в Отель Понсарден. Меме сказала, что у нее будет чаепитие.

Служанка стучится к Филиппу, потом открывает дверь. Пахнет хинином, лауданумом, рвотой и пролежнями. Комки пыли катаются по дощатому полу.

При тусклом свете от завешенного окна Филипп пытается сесть в постели. Служанка помогает ему и кладет ему под спину две подушки.

– Ты не сказала, что она приведет ко мне внучку, – ругает ее Филипп и протягивает руку к Ментине. – Глядите-ка, вот как ты выросла. – Ментина отскакивает, испугавшись его толстых, желтых ногтей и пальцев в печеночных пятнах.

Я беру его руку в свои ладони и удивляюсь, какая нежная у него кожа, словно вот-вот растает.

– Ментина приехала домой на каникулы. – Я киваю на затейливо раскрашенный кувшин на его ночном столике. – Вам кто-то принес подарок?

– Прекрасный. – Он смеется. – Откройте его.

Думая, что там лимонные леденцы или лакрица, я протягиваю его Ментине. Она опускает в него руку и вдруг выдергивает ее с криком. На ее пальце болтается серый слизняк.

– Снимите! Снимите! – визжит она.

Я снимаю мерзкое создание и бросаю в кувшин. На его дне шевелятся десятки этих червей. Я поскорее закрываю крышку.

– Пиявки, – говорит Филипп. – Доктор обкладывает мое тело этой мерзостью, чтобы они высасывали у меня плохую кровь. – Ментина корчится, и старик показывает на нее. – У девочки ваше здоровье?

Видимо, его интересует, не передалась ли ей меланхолия Франсуа.

– Ментина очень здоровая.

Она цепляется за мою юбку.

– Значит, ты в твою маму. Может, у тебя проявится и ее деловая хватка.

Ментина морщит нос.

– Я не люблю шампанское.

Он смеется, но тут же хрипит и задыхается.

– Филипп, боюсь, что я сделала нечто импульсивное.

– Я слышал. – Он кривит губы. – Фурно пришел сразу ко мне и сообщил, что вы уходите. Кто вас осудит? С Бонапартом, который машет саблей на все, что движется, делать шампанское себе дороже.

– Я не ухожу из винодельни. Я расторгаю партнерство.

– Не уходите? – Он кашляет, прочищая горло. – Тогда зачем вам расторгать партнерство с Фурно? Ведь у него опыт.

– Я готова делать вино сама.

Он заходится в ужасном приступе кашля и падает на подушку. Ментина снова пятится.

– Я пришла за вашим благословением, Филипп.

Его глаза закрыты. Приложив ладонь к его груди, я чувствую, как слабо бьется сердце.

Он хрипло вздыхает и открывает глаза.

– Мне следовало бы помогать вам больше после смерти Франсуа. Но у меня не было душевных сил.

Я приглаживаю его волосы, тусклые и свалявшиеся.

– Без вас мне не хватило бы смелости. Вы верили в меня, поддерживали деньгами, убедили Фурно стать моим партнером.

Он фыркает, и слюни повисают на его щеках.

– Это сам Фурно умолял меня об этом. Мне следовало бы сообразить, что он лишь хотел жениться на вас.

Бьют часы, и Ментина тянет меня за юбку.

– Меме велела мне вернуться в три часа.

Филипп пытается сесть, но падает на подушки.

– Мне жаль, Барб-Николь, но начинать винодельню в четвертый раз просто глупо. Ненужная трата денег.

У меня сжимается сердце, словно оно попало под винный пресс. Мой свекор не только не одобряет мои планы, но и намерен забрать свой вклад.

– Как грустно, что вы так считаете, Филипп. Я надеялась, что могу рассчитывать на вашу поддержку.

Он водит руками по одеялу, беспомощный, жалкий. Мне не на кого рассчитывать.

Нагнувшись, я обнимаю его и чувствую сквозь ночную рубашку его костлявые плечи.

– Я выплачу вам ваш вклад, как только мы продадим больше вина. – Но война Пятой коалиции делает это маловероятным.

– Из репы кровь не выжмешь, – смеется он.

Мы с Ментиной с трудом находим дорогу по разросшемуся лабиринту виноградника к Отелю Понсарден.

– Я никогда не любила природу, – вредничает дочка.

– Ты молодец, что навестила дедушку, – говорю я. – Он любовался твоим красивым личиком.

Она морщится.

– Там странно пахло, правда? Это от его болезни и лекарств, – объясняю я.

– Я не чувствовала никакого запаха. Меме говорит, что у меня нет твоего проклятия. – Случайная лоза шлепает ее по лицу. – Ой!

– Ах, милая, тебе больно? – На ее щеке вздулся красный рубец, и я глажу его рукой. – Сейчас мы приложим лед. – Я поднимаю лозу, и она ныряет под нее и идет впереди.

– А что именно сказала Меме? – спрашиваю я, догоняя ее.

– Она сказала, что ты все время возишься в пещерах, после того как мой папочка умер из-за твоего проклятого носа.

Такие несправедливые слова терзают мне сердце.

– Ты неправильно поняла ее, Ментина. Смерть твоего папочки никак не связана с моим носом, – торопливо объясняю я. – Конечно, мне очень грустно, что папочка умер, а как же иначе?

– А мне было очень грустно, когда ты отправила меня в монастырскую школу. Я думала, что это я виновата в смерти папочки и что ты сердишься на меня. Но Меме навещала меня каждую неделю, и мне не было так одиноко. Она водила меня в Лувр и Пале-Рояль, в Люксембургский сад и Тюильри. Она водила меня в театры – Театр Франсез и Монтансье. И вскоре я уже не скучала по тебе так сильно. – Она глядит на меня исподлобья. – Зачем тебе заниматься виноделием? Меме говорит, что тебе не надо работать.

Раньше она никогда не спрашивала об этом.

– Хочешь, мы спустимся с тобой в пещеры после чаепития у Меме? Я покажу тебе, чем я занимаюсь.

Ментина качает головой.

– Потом приедут кузины, и я хочу поиграть с ними. Меме сказала, что я могу переночевать в Отеле Понсарден.

Чем я хотела заняться с ней дома? Перебрать бутылки? Встретиться с бондарем?

– А как же Феликс? Ему будет грустно без тебя.

– Он тоже может прийти к Меме.

Я начинаю возражать, но замолкаю. Неужели я такая эгоистка, раз хочу, чтобы Ментина провела воскресенье со мной, лазая по пещерам?

Мы доходим до центра лабиринта с его тупиками и ложными поворотами. Мы можем так блуждать часами, или нам придется идти назад по своим следам. Я никогда не боялась заблудиться тут с Франсуа, но Ментина крутится вокруг меня и нервничает.

– Куда нам идти? – хнычет она. – Меме подумает, что я не приду.

Я ничего тут не узнаю. Встав на цыпочки, пытаюсь разглядеть за разросшимися лозами крышу Отеля Понсарден, но они такие высокие, что я ничего не вижу.

– Ты не знаешь, куда идти, да? – стонет Ментина.

Закрыв глаза, я вдыхаю запахи мха, рыбы и воды, значит, там река Марна. Справа от нас я чувствую сыр – мягкий бри и терпкий голубой; там рынок. Поворот еще на четверть круга, и я слышу затхлый запах овечьей шерсти на фабрике Понсардена.

Я беру Ментину за руку.

– Нам туда. – Иногда тебе просто надо выбрать дорогу и верить, что она приведет тебя туда, куда ты хочешь попасть.

Солнечный свет струится через скошенные окна веранды маман. На столе четыре прибора, хотя я думала, что мы будем втроем. Майолика ручной росписи, которой она никогда не пользуется, теперь украшает стол в честь чаепития с Ментиной. Моя рука легко касается этих скульптурных тарелок, скрученных листьев аканта на бледно-желтом фарфоре.

При виде нас маман протягивает руки в зеленых перчатках (она отказывается их выбросить, сколько бы я ни говорила о ядовитом красителе), ее платье из зеленого тюля подсвечено солнцем. Крошечные крокусы рассеяны в длинных волосах, словно они там проросли.

Ментина подбегает к ней и утыкается лицом в ее юбку.

– Какая вы красивая, Меме!

– Давай нарядим тебя к чаю, – говорит маман, как будто сейчас на моей дочке неподходящая одежда.

Проходя мимо меня, она оценивает мое платье с высокой талией, с тончайшей сорочкой и панталонами, мои васильковые туфельки с тонкими лентами, волшебным образом не запачканные в лабиринте.

– Ты приятно выглядишь, Барб-Николь, – говорит она с удивлением.

– Мы навещали Филиппа.

– Как он себя чувствует? Есть улучшение?

Я качаю головой.

– Он страдал больше, чем того заслуживает. – Она вздыхает. – К нам присоединится Николя, но его, кажется, задерживает твой партнер. – Она кивает на окно, и я замечаю ленту, поддерживающую ее растущие брыли. Как грустно, что она чувствует себя некомфортно в собственной коже.

Возле дома Фурно грузит в повозку винный пресс. Папá с красным лицом грозит ему пальцем.

– Он не имеет права это брать! – Я выбегаю во двор.

Фурно забрасывает веревку через повозку, перевязывая груз – корзины, корзинные прессы, бочки и винные бутылки.

– Я думал, что вы джентльмен, – говорит папá.

– Почему я должен страдать? – Фурно показывает на меня. – Это она все разрушила.

– Я уверен, что вы просто неправильно ее поняли, – говорит папá. – Она бывает резкой, вот и все. Это недоразумение.

– Никакого недоразумения нет. – Приподняв юбку, я иду через двор. – Но оборудование следует поделить пополам как минимум.

Фурно залезает на козлы.

– Оборудование поедет со мной, salope[11].

Его оскорбление бьет меня по лицу словно пощечина.

Нахлестывая лошадей вожжами, он уезжает, подняв облако пыли.

– Туда ему и дорога. – Папá обнимает меня за плечи и ведет в дом. – Это занятие было обречено у вас с Франсуа с самого начала. – Он открывает передо мной дверь. – Сейчас надо просто оставить все позади и поскорее забыть.

Онемев, я подсчитываю, сколько у меня уйдет времени и сил на замену оборудования.

– Мне нужно занять как минимум восемьдесят тысяч франков, чтобы заменить то, что увез Фурно.

– Ты что, серьезно? – Папá фыркает от возмущения. – Ни у кого нет таких денег. Особенно у меня, потому что Наполеон заказал еще пятьсот тысяч мундиров, но пока не заплатил за предыдущие. А если я не выполню заказ, он посадит меня в тюрьму за измену. – Он понижает голос, и запах страха просачивается мне в ноздри. – Наполеону всегда требуется что-то огромное. Что-то устрашающее.

– Что это, папá?

С веранды слышится голос маман.

– Вы идете? Чай остывает.

Папá берет меня за руку, и мы присоединяемся к маман и Ментине, хотя у меня нет никаких причин для праздника. Папá обнимает Ментину и целует маман в щеку, когда она приказывает новой девушке-служанке наливать чай.

– Я сказала Ментине, что никогда не подаю к столу пирожные, только когда ты здесь. – Маман передает мне трехъярусный поднос с моими любимыми лакомствами. – Тебе нужно было пригласить на чай месье Фурно. – Звездочка, наклеенная возле ее губ, падает на стол, обнажив свежий прыщ.

– Мы с ним разделились. – Я откусываю половину мадленки.

– Какая жалость. Он был без ума от тебя, – говорит маман и, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губам.

Я прижимаю руку к пылающей щеке.

– Теперь я буду управлять винодельней сама и переименую ее во «Вдова Клико-Понсарден».

– Ой, столько сюрпризов, – говорит маман. – Но почему «вдова»? А если ты снова выйдешь замуж? Зачем вешать на себя табличку «вдова»?

– Я хочу, чтобы было ясно с первого взгляда, чье это шампанское, – поясняю я. – За десять лет у нас уже было три названия: Клико-Мюирон, Клико и Сын, Клико-Фурно.

– А Филипп согласен? – Маман поднимает брови.

– Он не хочет даже слышать о новой компании. – Я протягиваю поднос с пирожными Ментине, но она берет только птифур. – А теперь Фурно забрал мое оборудование. Мне нужно где-то занять деньги. – Пытаясь подсластить горечь на языке, я выбираю «Тысячу листов» и лишь потом вспоминаю, что этот торт теперь называется «Наполеон». И с удовольствием откусываю ему голову.

– Я уже сказал ей, что не могу дать сейчас денег, – говорит папá. – Сейчас и так все висит на волоске.

Но маман глядит на крошечные пузырьки шампанского в бокале, и ее мысли витают где-то далеко. Ничего необычного, ведь ее никогда не интересовали мои дела. Ее равнодушие лишь подчеркивает, как я одинока. Фурно уехал, а Луи сейчас в другом конце Европы. И я снова вонзаю зубы в воображаемого Наполеона.