Лизетта уехала из Бузи в начале августа, чтобы навестить кузена в Пруссии. Оттуда она вернется в Реймс и подготовит наш новый дом на рю Опиталь и ее собственный домик за каретным сараем. Я даже не знаю, кто больше рад за нее – она или мы. Ее первый собственный дом. Она даже прослезилась – редчайший случай. Как только мы увидели кирпичный оштукатуренный дом с крутыми скатами крыши и лабиринтом виноградника, он нам сразу понравился. Впрочем, решающим фактором стала библиотека со встроенными книжными полками, которые нам теперь наполнять всю жизнь.
Но даже несмотря на новый дом, мы никак не могли расстаться с нашим крестьянским домом в Бузи. Мы тянули время как могли, пока наконец весь сок не был разлит по бочкам и у нас уже не осталось повода задержаться еще немного.
Кабриолет едет мимо убранных виноградников, стоящих теперь без листьев и ягод. Франсуа молчит, закрыв глаза, лицо унылое. Такое настроение я видела у него и раньше.
Я кладу руку ему на колено.
– Ты помнишь наш план заняться виноделием? Твой отец наверняка его одобрит.
– Нет, не одобрит, потому что это не его идея.
– Тогда мы сделаем так, чтобы ему самому пришло это в голову.
У дверей особняка Клико я спохватываюсь, что оставила в карете мою сумочку.
– Ты заходи, а я сейчас…
Но слуга уже увез наш кабриолет, и он стоит в каретном сарае рядом с немыслимо роскошным красно-черным дормезом, украшенным золотыми листьями. Из любопытства я подхожу ближе. Два странных золотых существа с головой крокодила, туловищем гиппопотама и когтистыми львиными лапами украшают перед кареты. И запах – металлический, сладковатый… Вблизи он уже совсем липкий и зловонный, словно от голов казненных, выставленных на обозрение в годы Большого террора. Не запах внезапной смерти, а медленное гниение, которое держится очень долго.
Кучер на козлах ухмыляется, глядя на меня глубоко посаженными глазами, черными, как дыры. Вонь исходит от него. У него красная, воспаленная кожа, но не от солнца, а от какой-то болезни или от изуродовавшего его взрыва. Его руки покрыты сетью изломанных кровеносных сосудов, толстые ногти напоминают когти птицы. На нем красный головной убор из шелка и красная бархатная ливрея с вышитым на нагрудном кармане перевернутым пентаклем. Тут он высовывает изо рта черный язык и облизывает ободранные губы.
Я хватаю сумочку из нашей кареты и чихаю, чихаю от отвратительной вони. Мчусь со всех ног к дому и чихаю, чихаю до крови из носа.
Мои глаза все еще слезятся от вони странного кучера, когда я проскальзываю в дверь импозантного вестибюля. В его дальнем конце маленькая группа людей слушает, что говорит мой папá. Я тихонько подхожу к ним, не желая мешать.
Франсуа стоит между Филиппом и Фурно. А вот яркую красавицу и невысокого мужчину я узнаю не сразу. Папá с гордостью снимает ткань с большой картины в массивной раме. Это портрет генерала Наполеона Бонапарта, грозного полководца на горячем коне.
Невысокий мужчина гордо улыбается и кладет руку за отворот мундира с золотыми эполетами и медными пуговицами. Бронзовая медаль висит на его шее на широкой синей ленте, совсем как на картине. Только теперь я вдруг понимаю, что передо мной Наполеон Бонапарт собственной персоной, генерал, который только что разогнал Директорию и избран Первым консулом. Мальчишки-газетчики кричали на каждом углу о блестящем государственном перевороте. Какое разочарование, когда живой человек во плоти недотягивает до легенды о нем.
Стройная дама рядом с ним, должно быть, та самая скандальная Жозефина Бонапарт, про которую с удовольствием сплетничает маман.
Папá декламирует написанную им оду, его голос драматически взмывает ввысь и падает. Он хороший актер, мой отец – преданный роялист, заботливый фабрикант, революционный якобинец, и вот теперь он развлекает Наполеона, словно тот не узурпировал власть во Франции.
Италия, я покорил тебя тысячью залпов.
Африка, Сирия, дальние страны я покорил с моей гвардией.
Подобно грозовому облаку я пересекал горы,
Моря, реки и равнины
В летний зной и зимний холод.
Жестокие сражения укрепляли мое мужество.
Я вернул Франции ее величие,
И теперь мне осталось лишь покорить Англию.
Наполеон ударяет себя кулаком в область сердца, и у папы вспыхивают щеки. Его льстивая ода достигла цели.
У меня зудит в носу, и я чихаю, едва успеваю выхватить носовой платок и снова чихаю.
Филипп протягивает ко мне руку.
– Ах, вот и ты, Барб-Николь. Познакомься с Бонапартами.
Запихивая платок в сумочку, я жалею, что на мне скромное дорожное платье. Разве оно годится для знакомства с главой Франции и его супругой? Впрочем, на мне хотя бы весело раскрашенные тирольские башмачки.
Папá целует меня в обе щеки и шепчет:
– Тебя что – пчела в нос укусила?
– Я тоже рада тебя видеть, – ехидничаю я, и мы подходим к важным гостям.
Жозефина Бонапарт высокая, гибкая, с лебединой шеей и гладкой оливковой кожей. Ее запах – свежих роз – успокаивает мой воспаленный нос. Низкое декольте открывает грудь. На голых ногах сандалии, не закрывающие золотое кольцо на длинном втором пальце – как у самой Богини Свободы.
Эта пара поражает меня своим изысканным несоответствием между собой. Наполеон еле достает Жозефине до плеча, но излучает власть и достоинство. Оно в биении его пульса на шее? В проницательном взгляде? Нет. У него вздрагивают ноздри, он отмечает все, что его окружает, – страхи, надежды и волнение каждой увиденной персоны. Возможно, он тоже сверхчуткий Нос. Разве не любопытное совпадение?
Папá представляет меня, потом демонстрирует новую униформу Наполеона.
– Первый консул Бонапарт только что одобрил покрой новой униформы для Великой армии. Согласись, mon chou, что она замечательная. Правда?
Рукава генеральского мундира длинные, до ногтей, словно он надел отцовскую одежду.
– Изысканная деталь, – говорю я. – Хотя мне хотелось бы позвать мою швею, чтобы она довела мундир генерала до совершенства.
Франсуа понимает мой намек и что-то шепчет дворецкому. Тот пятится к двери.
– Вас можно поздравить с бракосочетанием, – говорит мадам Бонапарт со своим ритмичным акцентом.
– Да, молодцы. – Наполеон кивает Франсуа. – Женщина прекрасный дар для мужчины, если она может рожать ему детей.
Его утверждение меня злит.
– Ценность женщины не только в рождении детей, – заявляю я. Мне жарко, невыносимо жарко.
– Примите это как комплимент, мадам Клико. – У Наполеона торчат волоски из носа. – Рождение детей – единственная вещь, на которую неспособны сами мужчины.
Папá подает мне знаки, чтобы я остановилась, но я возмущена несправедливостью.
– «Женщина рождается свободной и живет равной в правах с мужчиной», – цитирую я, и у меня выступает пот на лбу.
– Это фантазии Олимпии де Гуж, – говорит он. – За это она закончила жизнь на гильотине.
– Значит, вы против равных прав для женщин? – У меня учащенно стучит сердце, сигналя мне, что у меня скоро придут fleurs mensuelles, «ежемесячные цветы».
– Вы, женщины, ноете о равных правах, но разве вы можете сражаться в наших войнах? – Наполеон сжимает в кулак свою крошечную руку.
Жозефина раскрывает ее и целует его ладонь со страстью, которая мне непонятна.
– Я уверена, что мой супруг проявит справедливость к женщинам, когда завершит работу над Кодексом Наполеона. – Она снова ласкает его руку, и он заворожен, как бывает зачарован питон заклинателем змей.
Мне тотчас же приходят на ум сплетни маман про эти чары. До встречи с Наполеоном она была известна как Роз де Богарне и во время революции оказалась в тюрьме вместе с мужем. Кажется, виконтом? Он был гильотинировал вместе с тысячами аристократов, но Роз уцелела. Я не представляю себе, как она выжила в Бастилии с тамошними полчищами крыс, гнилой водой и заразными болезнями, косившими узников еще до гильотины. По словам маман, когда Террор закончился, Жозефина использовала свои женские прелести, чтобы пробраться в высшие слои тогдашнего общества, соблазняя наделенных властью военных. Встретив молодого и честолюбивого генерала Бонапарта, она играла им, воспользовалась его страстью и склонила к браку. После бракосочетания он сменил ей имя с Роз на Жозефину.
Наполеон направляет пристальный взгляд на Франсуа.
– Я пытаюсь вспомнить, где видел тебя раньше. Ты был при осаде Тулона, не так ли?
Франсуа прижимает руку к груди.
– Да, сир. Я был фузилером.
Наполеон направляет на него палец.
– Я так и знал. Ты тащил меня в укрытие, когда меня ранил английский солдат. Потом я пытался найти тебя, но там после взрыва арсенала царили хаос и неразбериха. Где ты был потом?
Франсуа колеблется, молчит. Наконец тяжело вздыхает.
– Мы получили приказ казнить оставшихся роялистов. – Он с трудом выговаривает слова: – Семьсот французов.
Его беспокойство пахнет токсично, словно тлеющая древесина. Франсуа признался мне лишь в убийстве одного солдата. Теперь я слышу, что их были сотни. Сотни убитых на его совести. От его признания у меня кружится голова, я пытаюсь осмыслить то, что он делал. Конечно, он получил приказ, но разве это оправдывает кровь на его руках?
– Это были враги, Франсуа, – говорит Наполеон. – Роялисты – враги тех, кто за свободу, равенство и братство. Ты должен помнить, за что мы сражаемся. – Он снимает с себя бронзовую медаль и вешает ее на шею Франсуа. – Я в долгу у тебя, ведь ты спас мне жизнь.
Мужчины ахают при виде такой чести, а у меня все сжимается внутри. Франсуа получает медаль за убийство своих соотечественников? И какую цену он платит теперь? Я вижу, что ему снятся кошмары, он просыпается в холодном поту, кричит. Он едва не сошел с ума, и все это во славу революции?
Франсуа смотрит на бронзовый диск с профилем Наполеона.
– Я не заслужил награду, сир. Я бежал от бомбы, когда наткнулся на вас.
У меня сжимается сердце от его честности.
Франсуа снимает с себя медаль.
– Оставь ее. – Наполеон прижимает медаль к груди Франсуа. – Мы крепнем, когда отрицаем поражение и превращаем в успех потери и неудачи.
Франсуа вздыхает, издав запах стыда.
У меня болит душа за него.
– Давайте перейдем в салон! – предлагает папá. – Будем пить чай.
Мы все следуем за ним через двустворчатые двери. Жозефина берет меня под руку, словно мы с ней старые подруги.
– Вы раскраснелись. Возьмите мой веер. – Она протягивает мне веер из перьев фламинго.
– Просто слегка кружится голова. – Я извиняюсь и иду в туалет. Несмотря на судороги внизу живота, цветы пока не расцветают.
Когда я возвращаюсь, Наполеон сидит в мягком голубом кресле эпохи Людовика XVI.
Фурно возится с бутылкой шампанского, открывая ее.
– Не думаю, что в Египте у вас было много шампанского, – говорит папá.
– Наоборот, – отвечает Наполеон. – Я привез обозы с шампанским «Моэт», чтобы развлекать шейхов на Ниле. Они пили восхитительный нектар, и все им было мало.
– Вы привезли в Египет «Моэт»? – переспрашивает Филипп. – Жан-Реми Моэт наш сосед в Эперне.
– Мы с Жаном-Реми стали друзьями в Королевской военной школе. – Наполеон сует руку за отворот мундира. – С тех пор я пью шампанское, чтобы забыть ужас кровавых полей сражений.
– Кровавые поля сражений. Кровавые, кровавые, кровавые, кровавые, кровавые поля сражений. – бормочет Франсуа и смеется, фыркает, ухает. Его глаза в панике ищут меня, умоляют о помощи.
Филипп стучит сына по спине.
Но Франсуа выходит на новый круг неуправляемой истерии.
– Тащите тела. Бросайте их в ров. Их слишком много, мы всех не захороним. Скорей. Скорей. Скорей. Их слишком много, не сосчитать. Не сосчитать, слишком много.
Жозефина прячет лицо за веером из перьев фламинго.
Я наливаю из графина воду и заставляю Франсуа сделать пару глотков.
Наполеон невозмутим.
– Лучше посмеяться над парнем, чем плакать по нему, – комментирует он. Франсуа с жадностью пьет.
Слуги застыли у стены, парализованные такой позорной сценой. Я хлопаю в ладоши, отвлекая внимание от Франсуа.
– Принесите угощение Первому консулу!
Наполеон глядит на принесенные блюда, и его ноздри недовольно подрагивают.
– Я предпочитаю жареных цыплят.
– Простите нас. Мы не знали, – оправдывается Филипп, хмуря косматые брови.
– Какие изысканные угощения. – Жозефина показывает тонким как змея пальцем на каждый деликатес, который слуга кладет ей на тарелку. Паштет и айва, птифуры, финики и кандированные сливы. Пирожные. Корнишоны, оливки и мягкий сыр бри.
Внезапно у меня пробуждается аппетит, и я составляю самые причудливые комбинации.
– Интересно, как корнишоны с укропом сочетаются с птифурами? – смеясь, говорю я Жозефине и пробую.
– Наше лучшее «Клико-Мюирон», – объявляет Фурно и выносит серебряный поднос с искрящимися бокалами.
Наполеон встает и поднимает бокал.
– При победе ты заслуживаешь шампанское. При поражении ты нуждаешься в нем. – Его глаза вглядываются в каждого из нас, оценивая нашу преданность. Какое облегчение, когда он заканчивает тост и мы можем пить.
Я делаю глоток и с трудом сдерживаю отвращение. Шампанское воняет грязными носками.
Наполеон выплевывает жидкость, Жозефина заедает выпитое печеньем «мадлен». Папá сжимает губы. Франсуа фыркает от смеха и хватает воздух, подавляя истерику.
– Шампанское пахнет пробкой, – говорю я ему. – Ты можешь открыть другую бутылку?
Фурно нюхает свой бокал.
– Я ничего плохого не нахожу.
– А моя жена находит. У нее чуткий нос на хорошее вино. – Умелым движением Франсуа выбивает пробку и, прежде чем наливать, дает мне понюхать бутылку.
Наполеон гладит Жозефину по щеке.
– Да, утонченные любовные ласки обладают непостижимой властью над мужчинами.
Я пробую шампанское из моего тастевина. У новой бутылки нет вопросов к пробке. Но шампанское тоже нельзя назвать хорошим. Я уже забыла, что «Клико-Мюирон» такое кислое, поскольку в Бузи мы пили прекрасное шампанское. Я помогаю Франсуа и перед подачей незаметно бросаю по кусочку сахара в каждый бокал.
– Вы правильно делаете, добавляя сахар, – говорит Наполеон. – Но это надо делать раньше, во время ферментации, чтобы усилить брожение.
– Вы добавляете сахар в мое шампанское? – возмущается Фурно.
– Советую вам ознакомиться с трудами Жана-Антуана Шапталя, – говорит Наполеон, взяв второй бокал. – Его методы преобразят это кислое пойло в приличное вино.
– Мы очень хотим их прочесть, – говорю я. – Нас с супругом очень интересует вино.
– Французское вино вызывает зависть у всей Европы. Пожалуй, это наше важнейшее секретное оружие. – Наполеон поднимает бокал и говорит тост: – За победу.
– За победу, – отзываются все. Кроме Фурно – тот неодобрительно глядит на сахар в своем бокале.
Папá обращается к Наполеону.
– Как я понимаю, вы положили конец роялистскому мятежу, став Первым консулом.
– Среди нас еще ходят роялистские шпионы, – отвечает Наполеон, нахмурив брови. – Мои шпионы обнаружили в Варшаве Людовика XVIII, а при нем сотню французских придворных.
– Его поддерживает прусская королева? – спрашивает Франсуа.
– Вместе со всеми другими европейскими монархиями, – отвечает Наполеон. – Она думают, что если восстановят Людовика XVIII на французском троне, вернутся их феодальные порядки. Но я буду сражаться до полной победы.
– Вот-вот. – Папá пьет шампанское. – Позвольте спросить, Первый консул, что вы думаете о газетах, утверждающих, что ваш Кодекс Наполеона перевернет французское законодательство?
– Газеты ничего не понимают. – Наполеон встает рядом с Жозефиной. – Аристократия и классовые привилегии будут уничтожены. Мужчины получат личную свободу, свободу заключать деловые соглашения и возможность владеть личной собственностью. Кодекс Наполеона объявляет всех мужчин равными перед законом.
– Мужчины-то равны, а как же женщины? – спрашиваю я.
Папá проводит пальцем по горлу.
– Верная женщина, которая служит своему супругу, всегда может рассчитывать на его заботу. – Наполеон обнимает жену за плечи. – Конечно, она обязана родить ему сына-наследника, чтобы продолжить его род.
Жозефина незаметно качает головой, предупреждая меня, чтобы я прекратила свои возражения. Сама она уже заключила сделку с дьяволом и согласна со всем.
Филипп дважды хлопает в ладони.
– Слышите, дети? Сын – вот что главное для молодоженов.
– Делать детей – весьма приятное занятие, – говорит папá, сверкнув глазами. – Без этого французы – не французы. – Мужчины смеются.
Тут появляется Лизетта с корзинкой для рукоделия.
– Вы звали меня, мадам Клико? – Она впервые назвала меня по-новому.
– Да-да, Лизетта. – Я веду ее и Первого консула к напольному зеркалу. Она делает мелом отметку на его рукаве.
Пока она подшивает рукава, папá дотошно расспрашивает Наполеона о его планах для Франции. Энтузиазм папа́ смущает меня, поскольку раньше он связывал свою жизнь с Людовиком XVI.
Вернувшись к Жозефине, я гляжу в окно и вижу Красного кучера – он прислонился к роскошному дормезу и прикладывается к золотой фляжке. Словно почувствовав мой взгляд, он глядит на меня из-под темных век. Я в испуге отворачиваюсь. Жозефина замечает это.
– У нас своеобразный кучер, не так ли? – Она заслоняет длинными пальцами свои испачканные едой зубы.
Я кладу в рот печенье, чтобы заглушить нарастающую тошноту.
– С ним что-то не так?
– При виде этого красного дьявола у меня ползут мурашки по спине, но Наполеон отказывается его заменить. – Жозефина пробует желейное печенье. – Лучше поговорим о более приятном – когда вы ждете ребенка?
– Простите, не поняла. – Я трогаю живот. – О нет, мадам. Живот у меня вырос от других удовольствий, которые были во время медового месяца.
– У вас пылают щеки. У вас приступы дурноты. – Она обмахивает меня своим роскошным веером. – Вы ели корнишон с птифуром. Поверьте мне. У вас будет ребенок.
Одна моя рука лежит на животе, другая тянется за новым печеньем, пятым, но кто считает? Я пытаюсь вспомнить мои последние «цветочки». После свадьбы их не было. Теперь мне все становится понятно. Расстройство желудка, боли в пояснице, зверский аппетит. Ребенок? Сейчас, когда мы планируем заняться виноделием?
У рукавов Наполеона уже нормальная длина.
Филипп приносит ему контракт на пошив униформы и просит подписать.
– Вы оказали нам огромную честь. Мы рады служить нашей стране и обеспечить Великую армию униформой.
Наполеон пробегает глазами контракт и швыряет его.
– Я думал, что вы патриоты.
Фурно вскидывает руки.
– Конечно, Первый консул. Вот почему мы снизили наши цены и шьем униформу из лучшей шерсти.
– Контракт требует оплаты после поставки, – говорит Наполеон. – Сейчас это невозможно, потому что мы поменяли руководство. – Он строго глядит на папа́. – Казначейство вам заплатит, когда мы получим контрибуцию в Египте и Италии.
– Понятно, – говорит Филипп. – Мы будем рады хранить униформу у себя до этого времени.
– Вы оскорбляете меня. – Наполеон встает. – Я отменяю заказ.
– Но униформа уже упакована и лежит в фургонах, – говорит папá.
– Жозефина. – Наполеон подает ей руку. Она встает, и они уходят.
Конечно, Фурно ввел нас в заблуждение с этим контрактом. Но как же быть с сотнями бесполезных мундиров? А сколько их сейчас в работе? Хуже всего, что теперь наши работницы окажутся не у дел.
– Нельзя позволить им уехать. – Схватив контракт, я бегу вниз по лестнице и слышу, что все остальные бегут за мной.
Гротескный дормез выезжает из каретного сарая. Запыхавшись, я загораживаю дорогу и машу руками. Красный кучер строит жуткую гримасу и издает такую вонь, что я сгибаюсь пополам и обхватываю руками колени.
– Что случилось, Барб-Николь? – Франсуа обнимает меня за талию.
Из кареты выходит Наполеон, властный, но с любопытством на лице. Из двери выглядывает Жозефина. Партнеры жмутся под портиком. У меня бурлит живот, и я боюсь, что его содержимое выльется у ног Наполеона.
– Хватит разговоров. У меня больше нет времени, – говорит Наполеон.
Франсуа берет у меня контракт и рвет его пополам.
– Вы хотели заплатить мне за то, что я спас вам жизнь. Вы можете это сделать, взяв униформу. Мы доверяем вам и рассчитываем, что вы заплатите нам, когда у казначейства будут деньги.
Партнеры ахают.
Наполеон наклоняет голову, недолго думает и кивает.
– Господа, учитесь у этого молодого человека. Он спас ваш контракт, вашу репутацию и, возможно, ваши жизни. – Он хлопает Франсуа по плечу. – Будешь моим адъютантом. Такой парень, как ты, мне нужен.
– Мне он тоже нужен, – заявляю я и беру Франсуа за руку.
Жозефина лукаво улыбается.
– Подари ему сына, милая. Твое будущее будет обеспечено, если ты родишь ему сына.
Ее слова булькают в моих ушах, словно я тону. Франсуа пятится и с крайним удивлением глядит на меня.
– Франсуа, я понятия не имела об этом до сегодняшнего дня. Поверь мне, – растерянно говорю я. Его каблуки звучат по мраморным ступенькам особняка Клико, он убегает от меня. Обхватив урчащий живот, я бегу за ним. Он должен понять, что ребенок ничего не изменит между нами. Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Ребенок изменит все.