39 Месть – блюдо, которое подают холодным

Без маман приходится мне украшать Отель Понсарден к Рождеству. Лизетта, Ментина и кузины помогают мне, а папá «руководит» и выпивает целую бутылку кальвадоса. В атриуме установлена большая елка, ее макушка достает до третьего этажа. Она уже украшена игрушками, ленточками. На концах веток прикреплены свечи, которые потом мы без труда зажжем с ведущей наверх красивой кованой лестницы. Папа́ вызывают к двери.

Когда он возвращается, лицо у него пепельно-серое.

– Северные ворота сожжены. Русская и прусская армии идут к городу. – Он садится на ступеньку и роняет голову на руки.

– Ментина, останься тут с дедушкой. – Я беру из шкафа плащ и шаль. – Войска будут проходить мимо моих пещер, а Жакоб как раз готовит партию шампанского для отправки в Санкт-Петербург. Я не сомневаюсь, что солдаты без всякого приглашения угостятся нашим вином.

– Жакоб там? – Лизетта зарделась. – Я пойду с вами.


Втроем мы спешно сооружаем каменную стену над входом в пещеру. Когда заканчиваем, я посылаю их маскировать другие наши пещеры, а сама возвращаюсь в Отель Понсарден.


Русские и французские сапоги грохочут по мощеным булыжником улицам Реймса. Солдат тысячи и тысячи, мой Нос чувствует вонь мести, многомесячного пота, гнойных ран, дым деревень, которые они сожгли по дороге.

В окнах Отеля Понсарден ни одного огонька, даже во флигеле прислуги. Дверь заперта, и я стучу молоточком.

Папá втаскивает меня в дом и запирает дверь на засов.

– Наполеон прислал сообщение, что приедет на ночь сюда к нам. – Он ходит по вестибюлю, прижав пальцы ко лбу. – Русские разнесут весь город в клочки в поисках Наполеона, а если найдут его здесь, то убьют и меня. – Его глаза полны страха и безысходности. – Тебе надо уйти отсюда, Барб-Николь. Прямо сейчас. Поезжай в Бузи и оставайся там.

Я хватаюсь за мой тастевин. Ясность и смелость.

– Папá, где Ментина?

– В безопасности. Ее увезла Клементина.

– Но почему сюда приедет Наполеон?

Папá прижимает палец к губам, не переставая ходить.

– Ты слышала про заговор против Наполеона?

– Что вы сделали, папá? – Меня охватывает ужас.

– Пока Наполеон был в Москве, мы пытались посадить на трон короля. – Папá ускоряет шаг, а в его голосе звучит паника. – Но генерала Мале арестовали, а Наполеону послали сообщение.

Я беру папу под руку.

– Успокойтесь, а то у вас будет сердечный приступ.

– Возможно, он знает, что я участвовал в заговоре, – вздыхает он. – Иначе зачем еще ему приезжать сюда?

Наши ворота скрипят, и я заглядываю в крошечное окошко на входной двери. Во двор въезжает массивная черная с золотом карета, кучер нахлестывает лошадей.

Папá раскрывает рот, и я чувствую зловонный запах страха, струящийся из его пор.

Я подталкиваю папу.

– Уходите. Я поговорю с Наполеоном. Бегите в каретный сарай. Там в задней стене дыра, через которую вы можете выбраться.

Папá стоит неподвижно, и я толкаю его сильнее. Спотыкаясь на деревянных ногах, он выбегает в заднюю дверь.

С тяжелым вздохом я набираюсь храбрости, поправляю ворот на моем рыжеватом плаще и жду, когда Наполеон выйдет из зловещей кареты. Насколько он может быть опасным, он, бегущий задрав хвост с проигранной войны?

Громкий стук в дверь, и у меня уходит сердце в пятки. Я спокойно открываю дверь, очень спокойно, готовая увидеть Наполеона, но только не это.

В шаге от меня стоит Красный человек; его обожженная кожа сочится кровью. Он узнает меня, и его черные глаза щурятся, а похожий на рану рот растягивается в усмешке. Остатки ноздрей шевелятся, словно ловят мой запах, хотя сам он воняет тошнотворной мертвечиной.

Он отходит в сторону, и к портику идет Наполеон, двууголка сдвинута набок, белая жилетка в пятнах крови, двубортный мундир порван и заляпан грязью, три золотые пуговицы потеряны.

– Где ваш отец?

– Его вызвали к заболевшей семье. Боюсь, что там тиф.

Он глядит на атриум, на гирлянды из падуба, обвитые вокруг перил, на наряженную елку.

– Армии врага занимают Реймс, – говорит он, наморщив лоб. – Мне нужны ночлег, еда и укрытие для лошадей и моих слуг.

– Я сожалею, но папá отпустил всех слуг. Вы не можете переночевать в Отеле Понсарден.

Наполеон сжимает лиловые от холода губы, его лицо напрягается.

– А вы уверены, что Николя Понсарден не в Париже?

Выйдя из дома в портик, я запираю за собой дверь.

– Муж моей сестры очень болен. Папá поехал помочь ей. – Быстро подумав, я добавляю. – Я могу проводить вас в особняк моего брата, он недалеко от Реймса. Брат сочтет за честь предложить вам ночлег.

* * *

В полночь мы подъезжаем к особняку Жана-Батиста. Слуги давно спят, но мой брат сразу приходит мне на помощь. На нем ночная рубашка с пуговицами из дорогих камней и кружевные чулки, длинные светлые кудри завязаны на затылке синей лентой.

Он будит слуг, чтобы они по моему указанию приготовили гостевой дом. Свежие перья в подушке императора, горящие камин и свечи, бутылка «Вдовы Клико» в ведерке со льдом, приоткрытое окно.

Не забыть про окно.


Мы с братом стоим снаружи, когда Наполеон и его солдаты входят в дом.

– Добро пожаловать, сир. – Жан-Батист делает низкий реверанс. – Покои готовы для вас.

Пройдя вперед, я открываю дверь и убеждаюсь, что все сделано так, как я распорядилась: огонь горит, а окно слегка приоткрыто. Шагнув назад, я уступаю дорогу Наполеону.

– Мне не нужна охрана, – говорит он. – Я предпочитаю сегодня побыть один.

– Как пожелаете, сир. – Жан-Батист изящно машет наманикюренной рукой.

Адъютант расправляет плечи и вскидывает подбородок.

– Я буду стоять у вашей двери, сир.

Наполеон вынимает шпагу и слегка ударяет его по каждому плечу.

– Ты верно служил мне, мой друг. Но сегодня ты останешься с другими. Мне нужно побыть одному.

Адъютант кратко кивает и отходит.

– Тогда хорошо. – Жан-Батист делает пируэт в своих бархатных туфлях. – Отдыхайте, мы не будем вам мешать.

– Доброй ночи, сир, – говорю я с реверансом.

– Мадам Клико, я хочу поговорить с вами, – говорит Наполеон. – Наедине.

– Я скоро приду, – говорю я Жану-Батисту.

Он колеблется, и я машу ему рукой.

– Жди меня. Потом покажешь мне мою комнату.

Он идет по коридору и в его конце оборачивается. Он хмурит брови.

Наполеон кашляет, его лицо бледно и напряжено.

– Я уверен, что вам известно про нелегальный экспорт шампанского в Россию.

– Конечно, сир, – отвечаю я.

– Более того, это акт измены Франции и вашему императору. Карается смертью. – Его зрачки расширяются до размера мушкетной пули. – Когда моя армия шла по России, я мучительно жаждал шаманского. Мои люди старались найти мне приемлемую замену. Пленные русские, чтобы угодить мне, предлагали мне то, что было у них самое лучшее, «Вдову», как они говорили. В каждом вшивом городке в России мне предлагали «Вдову», «Вдову», «Вдову», словно это было верхом изыска и могло мне угодить. – Он поднимает шпагу и направляет ее острие в самое уязвимое место на моей ключице.

Если это конец, мне все равно надо узнать напоследок.

– И вам оно нравилось, сир?

– Вполне. – Он сильнее давит на острие. – Шампанское – это вкус победы и большое утешение при поражении. – У него дрожат колени, и он переступает с ноги на ногу. – Хотелось бы мне, чтобы я мог сегодня вечером обдумать мое будущее за бутылкой шампанского.

– Мое лучшее шампанское стоит во льду в вашей комнате, император. Это «Кюве Комета».

Туше. Тогда я пощажу вашу шею… сегодня. – Он убирает шпагу.

– Я счастлива это слышать, сир. – Я пячусь и хочу уйти. Но Наполеон еще не закончил свой монолог.

– Вы не можете спрятаться от своего призвания, мадам, как бы ни пытались. Разве я бросил вызов ему, когда оно выдвинуло меня на мировую сцену? Пожалуй, я суеверно ответил на вызов судьбы, но это вера в себя, интуитивное восприятие собственной значимости, которое заставляет нас идти вперед без страха. – Он прищуривает глаза. – Моя миссия еще не окончена. А ваша?

Он распахивает дверь, и в углу стоит Красный человек.

С моих глаз спадает пелена, и я понимаю с полной уверенностью, кто он такой.

– Пожалуйста, вдова Клико, вы не составите мне компанию за вашим шампанским? – говорит Наполеон.

– Меня ждет брат. Желаю вам доброй ночи, император.

Пускай он один общается с дьяволом.

* * *

В коридоре Жан-Батист флиртует с адъютантами.

– Я устала, братец. – Я беру его за руку. – Ты не покажешь мне мою комнату? – Мы идем через двор к его дому.

Когда солдаты уже не видны, я прижимаю его к каменной стене и зажимаю ладонью его рот.

– Ты можешь молчать, что бы мы ни услышали и ни увидели сегодня ночью?

Его раздвоенный подбородок качнулся в кивке.

Я веду его за руку, и мы обходим сзади гостевой домик, тщательно стараясь, чтобы солдаты не увидели нас под окном Наполеона. Жан-Батист встает на цыпочки и хочет заглянуть в окно, но я тяну его вниз и прижимаю палец к губам.

Мы слышим голос, бесплотный как ветер.

– Твое время прошло. Ты проиграл.

– Мне нужно поговорить с императрицей, – с мольбой в голове говорит Наполеон. – Мария-Луиза напишет отцу, чтобы он вернул Австрию на нашу сторону.

– Ты рассчитываешь, что тебя спасет женщина? – Красный человек презрительно хохочет. – Я ошибся в тебе. Ты достаточно бессердечен, чтобы убить в сражении пять миллионов мужчин, но недостаточно силен, чтобы убедить правителей Европы подчиниться твоему главенству.

– Я посвятил мою жизнь тебе и твоим приказам, – умоляет Наполеон. – Ты должен дать мне еще один шанс.

– Ты подвел меня. – Жужжание и рокот. Они стремительно перерастают в торнадо. Хлопает дверь. Тишина.

Жан-Батист проводит пальцем по шее. Все кончено.

Но тут мы слышим хлопок пробки и шорох пенных пузырьков. Что это? Тост за их примирение после ссоры?

Наборные каблуки Наполеона стучат по деревянному полу, останавливаются у окна прямо над нами. Он пьет «Вдову Клико» из узкого хрустального бокала и глядит на звезды.

Закрыв глаза, я вдыхаю его глубинную сущность… бьющееся сердце, утрата любви, утрата чести, жертва без награды.

Он снова наливает себе шампанское, возвращается к окну и глядит на восток в сторону России. Я представляю себе царя Александра на другом краю горизонта… двух императоров, которых разделяет расстояние в тысячи километров. Они пьют шампанское «Вдова Клико», чтобы укрепить свою решимость.

Сладкое, сладкое удовлетворение.

Наполеон поднимает к небу третий бокал шампанского.

– Невозможно – это слово из лексикона глупцов. – Он грозно глядит на звезды, словно они его покорные солдаты, опрокидывает в глотку бокал и выбрасывает его в окно. Бокал упал возле нас на мощенную камнями дорожку, во все стороны брызнули осколки.

Мы стремглав бежим через мокрую лужайку.

– Все, конец. Наполеон проиграл.

– Я слышал лишь, как угрюмый кучер ругает своего хозяина, – подмигивает Жан-Батист. – По-моему, Наполеону это нравилось.

Я шлепаю его по руке и иду к своей коляске.

– Красный человек не кучер.

– Ты куда направилась? – спрашивает он.

– Мне надо отправить в Россию еще больше шампанского.


Через два дня мы грузим десять тысяч пятьсот бутылок на шхуну «Гебродерс», отправляющуюся в Россию. Луи сопровождает груз и оставляет свою семью на мое попечение.


Луи пишет:

«”Гебродерс” – первое за много лет судно, идущее на север из Руана. На нем все исправно, погода благоприятствует, большую часть дороги будет холодно.

Меры по моему размещению на борту ниже всякой критики. Нет даже койки. Я просил месье Рондо, чтобы он позволил мне иметь хотя бы жесткий матрас и подушку, за которые он вышлет вам счет. Я не просил одеяло или простыни – обойдусь плащом. Еще я попрошу двадцать порций супа, некоторое количество картофеля и лук.

Пожалуйста, передайте закрытый конверт моей жене».

Я немедленно пишу в ответ.

«Я огорчена, что вы так плохо устроились на борту. Жаль, что месье Рондо ничего не предпринял для вашего удобства, особенно в отношении постели. Я молюсь, чтобы ваша дорога была как можно более короткой и благополучной.

Я прилагаю письмо от Беатрис. Она милая девушка. Я учила ее играть в шахматы, а Габриэла в это время резво ползала по гостиной».

Через месяц он пишет из Эльсинора и, как всегда, прилагает письмо для Беатрис.

«В проливе Каттегат нас задержал датский фрегат, тащивший на буксире в качестве военной добычи норвежское судно. Я затаил дыхание, когда датчане проверяли нашу шхуну, но осмотр оказался поверхностным, и нас отпустили».

3 июля Луи наконец прибывает в Кенигсберг. Он пишет:

«С неописуемым удовлетворением я проверил наши образцы перед их отправкой нашему агенту в Санкт-Петербурге. Кристально чистая вода горного ручья не бывает прозрачней, а вкус вообще неописуемый. Великая комета помогла вам, волшебница».

Волшебница… Сожалея о моем утраченном шансе, я благодарна судьбе за нашу дружбу, выдержавшую неразделенную любовь и шесть войн. Дружба, пожалуй, и есть самая драгоценная любовь из всех, ведь ее дарят и принимают без всяких сомнений… И я читаю письмо дальше.

«Я продаю часть вина здесь, в Кенигсберге, чтобы оплатить дорогу. Торговцы высунули языки от предвкушения. Один виноторговец пришел ко мне в гостиницу, умолял продать ему партию. Мы столковались на пяти с половиной прусских крон».

Вчетверо больше нашей обычной цены! Я пишу ему:

«Не знаю, как вы сумели продать вино за такую цену. Я даже дважды перечитала ваши строчки, прежде чем поверила им. Ни за что не ожидала такого замечательного возврата средств.

Ментина обрела в маленькой Габриэле сестренку. Они неразлучны. Я нашла тут в Реймсе школу для девочек, так что Ментина может продолжить учебу и жить вместе с нами».

С нами. Моя семья увеличилась.


В течение нескольких следующих месяцев Луи присылает мне заказы еще на семьдесят тысяч бутылок, да и другие агенты тоже совершают феноменальные продажи. Мои пещеры, которые были забиты от пола до потолка, теперь освобождаются. После стольких лет жизни на грани выживания деньги падают с неба словно манна небесная. А Наполеон…

Загрузка...