Вдова Клико. Первая леди шампанского

34 Появился, словно волос в супе

Купленное мной новое оборудование будет стоять без пользы, если мы не соберем виноград и не выжмем сок. Три дня льет холодный дождь. Мои сборщицы, усталые, хмурые, покрытые грязью, катят в сарай тележки с виноградом. Они вываливают виноград на столы, где его перебирают сортировщицы. Потом виноград загружают в корзиночный пресс. По сравнению с работой под проливным дождем тут, в ветхом сарае, просто рай.

Черпая половником пряное варево, я наливаю каждой работнице горячее вино.

– Лизетта, скоро нам еще потребуется вино.

Она прикатывает еще один бочонок «Бузи Руж». Туда мы добавляем кружочки лимона с наших деревьев, палочки корицы, гвоздику и сахар из свеклы, который выращиваем сами, потому что из-за континентальной блокады не можем ввозить тростниковый.

Мальчуган, моложе Ментины, дрожит так сильно, что у него трясется рука, когда он подносит кружку к губам. Через год его тоже заберут на войну, и я больше его не увижу.

За вспышкой молнии следует оглушительный раскат грома, потом еще и еще. Молния озаряет холмы и тут же погружает нас в сырой полумрак.

Вдова Лавинь подносит к губам испачканную в винограде руку и кричит сквозь раскаты грома:

– Как только пройдет эта туча, мы вернемся на поле. Осталось собрать три гектара.

– В грозу это слишком опасно, – возражаю я. – Отправьте сборщиц домой.

– Виноград начнет гнить, если мы не соберем его сегодня. Месье Фурно велел бы… – Она тяжело вздыхает и роняет руку. Сборщицы привыкли получать команды от мужчины, и я чувствую, что моя мягкость их раздражает.

Я протягиваю ей кружку вина.

– Пусть все согреются и поедят. Потом отправьте их домой.

– Вы слышали приказ? – говорит сборщицам вдова Лавинь. – Молитесь о хорошей погоде и завтра приходите на рассвете.

Но работницы не уходят. Они стоят возле сортировочного стола и выбирают столько испорченных ягод, что я немею. Сок будет нехороший, с привкусом плесени. После жаркого и засушливого лета, какое не помнят даже старики, в этом августе с севера накатывает гроза за грозой, заставляя наших сборщиц работать в плохую погоду, иначе весь урожай пропадет. Грязная работа под проливным дождем. Хорошо еще, что они не бегут от меня к семье Моэт или вдове Жакессон, ведь те могут платить им больше благодаря контракту с Наполеоном. Их мокрая, ветхая одежда липнет к телу, и все же они смеются и шутят, а руки ловко перебирают виноград. Мое сердце наполняется благодарностью, когда я смотрю, как работают эти женщины. Большинство из них уже военные вдовы, остальные еще надеются, что муж вернется живым. Я подаю им вторую, третью порции вина.

– Не очень плохо, верно, Вдова? – Велина показывает гроздь винограда, которая кажется хорошей, пока я не замечаю на ней пятна.

– Серая гниль, – говорю я. – Для вина ужасно вредная. Выбрасывайте все, что походит на нее. Оставляйте только круглые, здоровые ягоды. Никаких треснувших, так как они набрали слишком много воды.

Женские руки парят над виноградом, отбирают хорошие ягоды от плохих. Я присоединяюсь к ним. Ивонна работает вместе с дочкой, учит ее, что надо делать. Закончив сортировку, они вываливают новую тележку, и мы начинаем все снова. Моя спина уже кричит, протестует.

– Надо отводить плечи назад, помогает, – говорит Ивонна и показывает, как это делать. Я вижу, что она опять беременна.

– Вам пора отдохнуть, – говорю я.

Она встряхивает косами и улыбается.

– Я не пропустила ни одного сбора винограда с одиннадцати лет. Это лучшая пора за весь год. Да и деньги нам нужны.

С одиннадцати лет. Я не могу себе представить, чтобы Ментина сортировала виноград. Она сейчас гостит у моей сестры Клементины и ее детей, пока мы тут трудимся под дождем. Пожалуй, я плохая мать, раз позволяю ей уклоняться от тяжелой работы.

Давильщицы высыпают самый хороший виноград в корзиночный пресс, состоящий из деревянных планок, и дают ему уплотниться. Потом, повернув рычаг, опускают круглый пресс. Выдавленный сок течет по желобу в бочку.

Погрузив тастевин в бочку, я вдыхаю аромат сливочного масла, сахара, ванили. Это скрытая привлекательность хорошего «Шардоне». Я мысленно переношусь на кухню Отеля Понсарден, запретную территорию для нас, детей. Камилла позволяет мне смешивать ингредиенты, выдавливать смесь через сито на противень, а потом ставить его в духовку дровяной печи.

Женщины поворачивают рычаг и начинают прессовать еще раз.

– Стоп. – Я вскидываю руку. – Стоп. Остановитесь.

Они останавливаются.

– Что-то не так, Вдова?

– Что-то так, – смеюсь я. – У этого вина получится превосходный вкус. Держите эту бочку отдельно от остальных и обязательно пометьте ее как первый отжим.

– Но мы ведь можем увеличить объем после второго отжима или третьего, – говорит Рене, давильщица.

– Второй отжим добавит горечи от черешков и кожицы, – говорю я, хотя дискуссия с ней при ее подчиненных не лучшая тактика.

Рене наклоняет голову набок.

– Месье Фурно требовал делать четыре отжима, чтобы выкачать из винограда все.

– Месье Фурно здесь нет. Здесь только я, – говорю я и со страхом думаю, что сейчас Рене уйдет, а следом за ней и остальные.

Луи въезжает в сарай на поразительно белой лошади с серебристой мордой и хвостом. Как и все мы, он промок до нитки и выглядит непрезентабельно.

– Вам никто не говорил, что тут у вас настоящий муссон? – Он улыбается, и я вижу на его заросшем лице новые морщины.

Я бегу к нему, чувствуя одновременно радость и невероятную усталость, путаюсь в подоле юбки и чуть не падаю.

– Когда я ничего не слышала от вас, какие только ужасы не приходили мне на ум.

Он подхватывает меня и смеется добродушно и раскатисто.

– Меня снова бросили в тюрьму как французского шпиона. У меня ушли месяцы на то, чтобы выбраться оттуда, одолжить Призрака и вернуться домой.

Домой, сказал он. Сборщицы винограда глядят на нас с лукавыми улыбками и посмеиваются. Я понимаю, что надо представить им Луи.

– Глядите, это Луи Боне, храбрый разъездной агент, который продает наше шампанское в России.

Он снимает меховую шапку и отвешивает учтивый поклон.

– Mesdames, c’est mon bonneur. Счастлив познакомиться, дорогие дамы.

Крестьянки аплодируют.

– Теперь идите домой и отдохните. Увидимся завтра утром.

Луи берет Призрака под уздцы и идет со мной вниз с холма, рассказывая, как ему удалось сбежать из тюрьмы. Я хохочу до боли в ребрах, представляя себе русского тюремщика, запертого в отхожем месте, – как он орет сквозь полумесяц, вырезанный в дверке, а Луи крадет его лошадь.

Свежий ветерок доносит до меня запах пряного чая и кальвадоса – запах Луи. У меня расслабляются плечи, напряжение, копившееся под ложечкой, тоже проходит. Раз тут Луи, мы как-нибудь соберем виноград и что-нибудь сделаем из него. А если нет?

Ну, Луи здесь, и это главное.

Оставив Призрака в конюшне, мы идем через двор. Луи молча посмеивается.

– Что вам так смешно? – спрашиваю я.

– Я прибыл в Реймс вчера и пришел к вам в контору. Ваш помощник отправил меня к бондарю. Бондарь сказал, что вы только что велели ему прожаривать бочки чуть сильнее и чтобы я заглянул к стеклодуву. Тот стал жаловаться, что вы заставили его делать бутылки толще, чтобы они не так легко бились, а это означает лишний расход стеклянной массы. Я было двинулся к нарезчику пробки, но подумал, что тот тоже станет жаловаться. Наконец я сообразил, что сейчас время сбора урожая и что вы тут в Бузи капаете на мозги сборщицам и давильщицам.

Я стучу пальцем по ноздре.

– Вот этот Нос во всем виноват – суется куда ни попадя.

– Да благословит Небо ваш Нос. – Луи наклоняется и целует меня в кончик носа. – Ваше шампанское стало лучше прежнего.

Он поцеловал меня. Мое сердце прыгает словно камешек, пущенный по поверхности озера. Не делай из этого далеко идущие выводы. Он всего лишь поцеловал мой нос, как мог бы поцеловать морду лошади. Иди спокойно.

– Где вы ночевали сегодня?

– В таверне «Кокатрис». – Он глядит на покрасневшие виноградные лозы.

– Кажется, у вас это самое любимое место в Реймсе.

Его щеки сравниваются по цвету с лозой.

– Служанка-немка готовит свиной зауэрбратен почти так же хорошо, как у меня на родине.

– Ну, сегодня вы останетесь у меня.

Сейчас в моем доме пахнет не так, как пахло утром, и дело тут не только в моем хорошем настроении. На столике стоит душистая герань, на каминной полке горят восковые свечи. Свежеиспеченный хлеб, гусиный паштет и еще что-то вкусненькое на горячей плите напоминают мне, что я страшно голодна.

– Что это значит? – спрашиваю я.

– Вероятно, Лизетта постаралась. Я заглянул сюда, прежде чем ехать к давильне. Она сказала, что вы очень ждали моего возвращения.

– Возможно, она неправильно меня поняла. – Я кокетливо улыбаюсь. Эти танцы между нами пробуждают во мне что-то давно забытое, и я вдруг понимаю, что я еще молодая женщина.

Достав из ведерка со льдом шампанское, он снимает веревочку, удерживающую пробку.

– Мне нужно выпить шампанского после долгой дороги к вам, которую я проделал. – Пробка открывается с легким шипеньем. На лице Луи расплывается широкая улыбка, когда он наполняет мой бокал. – Никаких змей в этой бутылке.

Моя рука дрожит от усталости и счастья, расплескивая шампанское. Смеясь, я пью пену. Наши глаза встречаются, но никто из нас не говорит ни слова – мы и так наслаждаемся этим моментом.

– Русские славятся длинными и бессмысленными тостами. Хотите послушать один из таких? – Улыбка смягчает морщины на его обожженном солнцем лице.

– Да, если вы переведете его на французский.

Он набирает полную грудь воздуха.

– Две птички летят осенью на юг, но одна гордая птичка говорит: «Я полечу прямо к солнцу». Она летит все выше и выше, но вскоре обжигает крылышки и падает на землю. – Он чокается со мной и пьет.

– И я должна тут что-то понять? – Я смеюсь.

– Русские вообще странные птички. – Он лезет в сумку и вручает мне пачку заказов. Я с изумлением листаю их.

– Я думала, что царь запретил французское вино.

Он пожимает мускулистыми плечами.

– Русские слишком любят шампанское, чтобы отказываться от него надолго. Они убеждены, что царь скоро отменит свой запрет. Когда это случится, нам надо будет поскорее отправить груз морем.

Я жалею, что не могу отправить его прямо сейчас, поскольку отчаянно нуждаюсь в деньгах.

– Я боялась, что вы уйдете от меня, когда я рассталась с Фурно.

Он переплетает свои пальцы с моими.

– Барб-Николь, я не ищу пастбища позеленее. И вообще… – Он глядит мне в лицо и качает головой.

Лизетта подает на стол говядину по-бургундски. Ее ресницы трепещут как бабочки. Я вижу, что она одобряет наши отношения с Луи.

Под говядину я открываю бутылку выдержанного шампанского. Оно хранилось у меня, поскольку до этого момента не было ни хорошего повода, ни подходящего человека.

– Это первое шампанское, которое мы с Франсуа сделали самостоятельно восемь лет назад.

Луи запрокидывает голову, чтобы шампанское текло по нёбу. Адамово яблоко движется на сильной шее. Чувственное движение делается еще более чувственным, чем больше шампанского мы пьем. Какая русская женщина, глядя на пьющего шампанское Луи, удержалась бы от искушения и не поцеловала бы его в шею? И сколько еще я сама буду сопротивляться?

Мы смакуем шампанское, а Луи развлекает меня смешными историями про русских – про танцующих медведей, оленьи упряжки, снежные скульптуры и вечеринки, переходящие в завтрак с шампанским.

– Французы просто чопорные куклы по сравнению с русскими, – говорю я.

– Вот почему русские обожают ваше шампанское. – Он хватает меня за руку, его лицо сейчас совсем близко, и я чувствую запахи кожи, костров, черного чая и кальвадоса, как при нашей первой встрече.

– Давайте устроимся поудобнее, – говорю я и пересаживаюсь на диван, снимаю туфельки с чулками и подворачиваю под себя босые ноги.

Он подкладывает в камин большое, покрытое мхом полено и, сев рядом со мной, берет в ладони мои крошечные ноги.

– Вы замерзли.

Он мнет большими пальцами мои ступни, растирает загрубелости, массирует пальцы ног, добираясь до мест, к которым еще никто не прикасался. Я отвечаю на его ласки стонами удовольствия; неистовое желание пронзает меня до сердцевины, щекочет ноздри.

Мяуканье за дверью заставляет меня вскочить и впустить Феликса. Он взбирается по Луи как по дереву и когтит его грудь. Я не возвращаюсь на диван, а стою у теплого очага, пытаясь справиться с учащенным дыханием. Каждый нерв в моем теле болит от желания. Но Луи мой разъездной агент и не более того.

– Я чем-то вас обидел? – спрашивает он.

– Почему вы спрашиваете?

Феликс тычется мордочкой в его шею, и Луи гладит его.

– Барб-Николь, я делал все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Когда умер Франсуа, дом шампанского «Моэт» предложил мне работу, но я отказался, чтобы быть рядом с вами в то ужасное время. Я удвоил усилия, нанял больше агентов и открыл столько счетов, сколько было вам по силам. Я пережил крушение и провел много месяцев в тюрьме. Меня хотели повесить. Я жил в одиночестве и нищете, страдал от мороза. Моя личная жизнь – это недельное мясное рагу в немецкой таверне, где я развлекаю служанку своими историями. А мне хочется развлекать ими вас. – Его глаза наполнились болью. – Я думал, вы понимаете, почему я это делаю.

Я возвращаюсь на диван и беру его за руку.

– Луи, я благодарна за все, что вы делали для меня. Вы должны знать, с каким нетерпением я ждала ваши письма.

Он обнимает меня за плечи, прижимает к себе и целует своими полными губами. Борода щекочет мне щеки, подхлестывая мою страсть.

– Станьте моей женой, – шепчет он возле моих губ, согревая их своим дыханием.

Я не ожидала этого.

Его губы касаются моих, сначала он целует меня нежно, потом все сильнее. В его поцелуе я чувствую копившуюся годами неутоленную страсть.

Он покрывает меня поцелуями, и я думаю – да, да, да. Да.

– У нас будет ребенок, и мы будем компаньонами, будем вместе управлять винодельней, – шепчет он мне на ухо.

Ребенок? Моя винодельня? Как это согласуется с моими чувствами? Я кутаюсь в шаль.

– Уже поздно. Мы слишком много выпили, – смущенно говорю я.

Кажется, он смущен не меньше меня.

– Я думал, что у нас что-то…

– Конечно, Луи, конечно, но я только что взялась за дела и…

– Не хотите делиться с каким-то разъездным агентом?

– Луи, давайте поговорим об этом утром на трезвую голову.

Он гладит бороду и хмурится; его страсть разбилась о мою нерешительность.

Луи предлагает мне помощь в делах и любовь, которой мне так не хватает в жизни, но его предложение чревато последствиями. Суровыми последствиями. Конечно, я хочу быть вместе с Луи, но готова ли я отдать ему мою винодельню? В Кодексе Наполеона ясно сказано: собственность вдовы переходит к ее новому мужу.

Встав с дивана, он шагает к двери.

– Я вижу, что захотел слишком много. – Он берет с вешалки свою меховую шапку и накидку.

Мне больно видеть его разочарование.

– Луи, знаете, вы мне очень дороги, но, если я выйду за вас замуж, возникнет проблема с собственностью на винодельню. Дайте мне подумать.

Он выходит в ночь, оставив дверь открытой.

Прислонясь к дверному косяку, я вижу, что он проходит мимо конюшни.

– Не забудьте взять Призрака, – напоминаю я.

Он поворачивается ко мне.

– Призрака я привез для Ментины. Ведь вы писали мне, что хотели подарить ей белую лошадь, вот я и привез. Я-то думал, что мы с вами… – Он обреченно машет рукой. – Я буду в таверне «Кокатрис».

Будь проклят Кодекс Наполеона.