Вдова Клико. Первая леди шампанского

36 Посинеть от страха

В начале 1811 года продажи «Вдовы Клико-Понсарден» упали до минимума. Десять с лишним лет войны, засуха, голод, военные налоги довели до коллапса всю экономику Франции.

Весной я получила письмо от Луи. У них с Беатрис был медовый месяц, но теперь он готов вновь выполнять свою работу и считает, что сейчас ему разумнее всего проехать по Австрии, поскольку новая французская императрица, она же австрийская эрцгерцогиня, родила Наполеона II, получившего при рождении титул короля Римского.

Какое облегчение, что я не потеряла его окончательно! «Все мои надежды связаны с вами, – пишу я ему, – с вашим энтузиазмом и предприимчивостью. Я убеждена, что если уж вы не можете ничего сделать, значит, не сможет никто».

Но через месяц Луи пишет мне из Австрии:

У моих других разъездных агентов дела идут не лучше. Месье Болдеман делает в Италии все, что может.

А вот что пишет Шарль Банмейер:

Следующее письмо от Луи подталкивает меня к шагу, которого я так хотела избежать.

Макнув перо в чернила, я пишу письмо, извещающее о прекращении контракта, всем разъездным агентам, кроме Луи. Печаль парализует меня, рука еле движется по пергаменту.

Я радуюсь, что рядом со мной нет Франсуа и он не видит жестокое удушение нашей винодельни. Да что там, всего европейского континента.

В Голландии Луи никак не может продать французское вино и переезжает в Бельгию.

Я больше не могу платить даже Луи, но не хочу расставаться с ним. Для него нигде не будет другой работы, а ему теперь нужно содержать семью. Я лезу в сундук и нахожу шкатулку с бабушкиным изумрудным ожерельем.

Я иду с ним к папе. Со временем его гнев немного смягчился. Он единственный может мне помочь, поскольку, будучи бароном, общается с аристократами и предпринимателями.

– Мне нужно продать это ожерелье, чтобы заплатить работникам. – Я ставлю на стол шкатулку и открываю крышку. Папá хмурится.

– Оставь это, Барб-Николь. В нынешние времена ты не получишь за ожерелье тех денег, каких оно стоит. Теперь никто не покупает украшения. – Он отодвигает шкатулку. – Ты даже представить себе не можешь, какое оно ценное, ведь оно передавалось из поколения в поколение. Твоя бабушка обошла всех наследников, чтобы отдать его тебе. Ты не должна с ним вот так расстаться.

– Бабушка перед смертью наказала мне, чтобы я нашла применение моему Носу. – Я смотрю ожерелье на свет, и изумруд отражает все оттенки зеленого, от шартреза до жадеита. – Я до сих пор помню, как она грозит мне согнутым пальцем: «Кому много дано, с того много и спросится». – Положив ожерелье в шкатулку, я снова двигаю ее к папе. – Вы поможете мне, папá? Вы сможете продать его?

Когда папá возвращается из Парижа, на нем нет лица.

– Наполеон праздновал победу в битве при Ваграме. Хвастался, как вывел против австрийцев еще пять тысяч солдат. После кровопролитнейшего сражения он поставил на колени эрцгерцога Карла. Европа ненавидит нас за это еще больше. – Он вытирает лоб. – После разговоров о сражении Наполеон был в прекрасном настроении, и я достал это ожерелье. Он показал его своей свите, а я объяснил, что оно наше фамильное. Поблагодарил меня за преданность и отдал его слуге, чтобы он запер его в сейфе. – Папá скрипнул зубами. – Я не осмелился сказать ему, что хочу продать ожерелье.

Папá нахмурился. Я хватаю его за руку.

– Нет, папá! Вы не могли отдать Наполеону мое ожерелье!

Он вытирает лоб.

– На следующий день я собрался с духом и сказал императору, что это твое ожерелье и что я приехал, чтобы его продать.

– Что он сделал?

– Сказал, что мне повезло. Что он празднует победу и полон великодушия. – Папá вынимает из саквояжа шкатулку и отдает мне. – Прости, mon chou, что я не смог продать ожерелье.

Я обнимаю папу и чувствую его неровное сердцебиение.

– Вы сделали это ради меня, папá! Вы очень храбрый, – говорю я, а сама уже мысленно прикидываю, как мне накормить моих работниц без денег за ожерелье, на которые я так рассчитывала.

Лишившись рынка сбыта для дорогого шампанского, мы делаем простое вино и недорого продаем его во Франции. Меняем вино на зерно и печем хлеб, много хлеба, и он нас поддерживает. Мы сажаем брюкву, репу, пастернак и картофель и питаемся этим всю долгую зиму. Папá дает мне несколько овец, чтобы приправить наши овощные обеды. Вот так мы вместе с моими вдовами выживаем в этот тяжелый год. Но на мирную жизнь по-прежнему нет никакой надежды.

В марте меня будит до рассвета новый запах. Он походит на духи и такой сильный и чистый, что пробуждает во мне надежду. Это лопаются почки, цветет виноградная лоза, и никакие тираны, размахивающие саблями, не остановят пробуждение жизни.

Я иду через поле, и мой нос наслаждается восхитительным запахом, означающим начало нового природного цикла: почки, затем листья, затем виноград. Он интенсивный и вибрирующий, словно в этот волшебный миг распускаются почки в виноградниках по всей Франции.

Я слышу рокот грома, поднимаю голову и вижу массивный огненный шар, с ревом летящий по звездному небу. Великая комета 1811 года – так пишут о ней газеты. У меня замирает сердце от захватывающего дух зрелища, воплощения слова Божия – всемогущего, всевластного, всеохватного. Этот оракул, должно быть, возвещает миру о том, что распускаются почки.

Мои пальцы нащупывают на тастевине якорь – символ ясности и смелости. Комета доказывает, что есть нечто больше и величественней, чем мы. Нечто более могущественное, чем Наполеон, ведущий в Европе бесконечные войны. В этот миг удивительной епифании я понимаю: мы можем и должны выдержать все.

Великая комета 1811 года, мой удивительный знак надежды, остается с нами весь год. Пророки, поэты и священники спорят о ее знамении и силе, пытаются понять и истолковать столь грозный знак. Многие называют ее кометой Наполеона, предсказывающей его власть над Европой и конец света. Что ж, если мир будет гибнуть, я так легко не сдамся.

Если кто-то остановится и почувствует запах виноградных лоз, он поймет, что на самом деле означает комета. Удивительный аромат витает над виноградником каждый день: в марте – афродизиак нежных почек, в мае – запах сочных зеленых листьев. К августу роскошный аромат говорит мне, что время собирать эти превосходные гроздья – никакой молочной росы, никаких изъянов и такой запах, что нёбо дрожит от удовольствия.

Великая комета дарит нам самый большой урожай за десять лет. Сборщицы винограда работают с рассвета до вечера, а потом до полуночи давят виноград.

Лизетта и ее помощницы кормят наших голодных сборщиц утром французским хлебом, сыром и колбасой, днем – жареной курятиной и овощами. Вечером они подают луковый суп и столько «Бузи Руж», сколько женщины могут выпить.

Великая комета усиливает вкус и благоухание винограда. Гроздья шардоне наполнены фруктовыми ароматами яблок, груш и персиков. Пино нуар источает запах слив, вишни, малины и черного чая. Но больше всего меня радуют недооцененные гроздья пино менье – они восхищают мой нос натуральным запахом дымка и привкусом ванили.

Мы используем этот великолепный сок и смешиваем первое винтажное вино, используя только виноград 1811 года. Я даю ему название «Кюве Кометы» и наношу на каждую пробку изображение летящей по небу Великой кометы. Мысленно я посвящаю это кюве бабушке, Франсуа и маман, которые постоянно мне помогают. «Кюве Кометы» должно стать нашим спасением.

Когда сбор винограда закончен и сок уже в бочках, у меня ноет каждая клеточка тела. Хочется лечь в постель и не вставать три дня. Но я боюсь, что Великая комета померкнет и исчезнет навсегда.

Подкрепившись утиным конфи, я поднимаюсь через виноградники на холм и расстилаю одеяло. Небо темнеет и из барвинкового делается цвета баклажана. На этом фоне комета чертит яркую полосу.

– Лизетта сказала, что я найду тебя здесь, – говорит Жан-Батист, и я вздрагиваю от неожиданности.

– Я даже не слышала, как ты подошел.

– У меня легкая походка. – Он прыгает в сторону, щелкает блестящими каблуками, потом устраивается рядом со мной, и мы наблюдаем поразительное световое шоу.

– Я вижу огненную богиню, ее светящийся след на полуночном небе, – признаюсь я. – Ее волосы развеваются за ней на сорок миллионов лье.

Он наклоняет голову в одну сторону, потом в другую, строит гримасу.

– Что ты видишь? – спрашиваю я.

– Конец света. Эбер бросил меня, ушел к итальянскому графу. – Комета освещает его сардоническую улыбку.

– Я что-то не вижу огорчения на твоем лице.

Жан-Батист гладит красивый подбородок с ямкой.

– Эбер все время ревновал меня к сестре. А я действительно проводил много времени с Терезой и нашим сыном, я их полюбил. – Он ложится на спину. – Короче, я в смятении.

– Мой опыт показывает, что любовь не всегда следует определенным правилам. – Я ложусь на одеяло рядом с ним и гляжу на скопления звездной пыли. – Комета меня успокаивает.

– Большинство людей боятся ее.

– Комета соединяет нас с чем-то огромным, что гораздо больше, чем наши маленькие жизни, мелкие войны и этот Маленький Дьявол, который портит всем жизнь.

Жан-Батист открывает оловянную фляжку с якорем, мой подарок.

– За конец света. – Он делает глоток.

– Великая комета предсказывает что-то монументальное.

– Да что ты говоришь. – Он передает мне фляжку, и я делаю глоточек.

– Этот винодельческий сезон был просто поразительный. Ни яркого солнца, от которого лопается виноград, ни бесконечных дождей, вызывающих гниль. Только ясные дни, идеальные для листьев, впитывающих солнце, и прохладные ночи, стабилизирующие содержание сахара.

– И ты приписываешь это комете?

Моя рука следует за дугой кометы.

– Моя богиня благословила мои виноградники своей звездной пылью.

– Больше похоже, – фыркает он, – что богиня выполнила твое последнее желание перед концом света.

– Если я сделаю самое лучшее шампанское, какого еще не знал мир, а никого не останется, чтобы его попробовать, какой в этом смысл?

– Если дерево падает в лесу, но этого никто не слышит, оно производит шум? – возражает он.

– Теория нематериальности. – Я усмехаюсь и отдаю ему фляжку. – Жан-Батист, эта комета зажгла что-то во мне. Несмотря на Наполеона, несмотря на мои неудачи, несмотря на непроданное вино в подвалах, «Вдова Клико-Понсарден» – моя мечта, и будь я проклята, если позволю кому-нибудь или чему-нибудь ее раздавить.

Жан-Батист чмокает меня в щеку.

– Мне нравится, когда в тебе бушует огонь.

– Мне тоже.

Но в Европе, втянутой Наполеоном в войны, которым не видно конца, до успеха пока далеко, мы еще досыта нахлебаемся огня и бедствий.