Вдова Клико. Первая леди шампанского

27 Каждый видит полдень у своего порога

Из-за войны Пятой коалиции этот год был для «Клико-Фурно» крайне неудачным. Катастрофа Александра Фурно в Амстердаме и бегство Луи из России не способствовали нашему процветанию. Впрочем, Луи продолжал открывать новые счета в некоторых землях Германии, в Польше и Восточной Пруссии.

Чтобы улучшить напряженные отношения с партнерами, я приглашаю их на обед. Я довольна, что согласился прийти Филипп, потому что он не был у нас в праздники.

Фурно пробует шампанское, мой первый эксперимент.

– Что это такое, Барб-Николь? Тут нет ни тела, ни глубины. – Он сует в рот четвертое канапе, но оно падает на пол, рассыпается, и Феликс набрасывается на крошки.

Я поднимаю кверху мой бокал. Крошечные пузырьки, танцуя, поднимаются кверху и лопаются с деликатнейшим ароматом раскрывающейся почки.

– Я называю это шампанским из «самотека». Гроздья шардоне кладутся в пресс, и сок выжимается за счет их собственной тяжести.

Филипп пробует и улыбается.

– Легкое, как крылья ангела.

Его голос так похож на голос Франсуа, что у меня перехватывает горло. Я не могу выговорить ни слова, даже если бы очень захотела, лишь понемножку пью шампанское и думаю, с каким бы удовольствием мой муж пил это шампанское и наслаждался его свежестью.

После аперитива мы идем к обеденному столу на двенадцать персон. В свое время я убедила Франсуа заказать его, надеясь, что наши семьи будут собираться у нас на воскресный обед. Теперь стол постоянно напоминает мне о моем одиночестве.

Лизетта приложила все силы, чтобы создать праздничное настроение, и накрыла один конец стола на три персоны. Сияет лиможский фарфор, подарок Филиппа и Катрин-Франсуазы на нашу свадьбу. Серебро начищено, канделябры горят. Роскошные ягоды терновника в серебряной чаше оживляют центр стола. Лизетта умеет найти красоту в мертвую январскую пору.

Она подает нам эскарго на старинном блюде с ямками для раковин. Филипп и Фурно извлекают улиток вилкой с двумя рожками и запивают шампанским. Я брезгую противными слизняками – чеснок и сливочное масло не могут спрятать запах их слизи.

Пока мужчины лакомятся улитками, я рассказываю о наших продажах.

– Несмотря на все трудности минувшего года мы продали сто тридцать тысяч бутылок – вдвое больше прежнего. Луи Боне продал львиную долю шампанского. Мы должны быть благодарны ему.

Филипп чокается со мной.

– Я хочу выпить за Франсуа: несмотря на мои возражения он правильно сделал, наняв Луи Боне.

Непрошеные слезы грозят хлынуть у меня из глаз. Феликс вскакивает мне на колени, отвлекает от грустных мыслей, и я с благодарностью прижимаю его к себе.

Филипп хлопает меня по руке.

– Франсуа гордился бы своей умной женой.

Фурно злобно фыркает.

– Да, Барб-Николь очень умна, в самом деле. Я только что понял ваш план. Вы послали меня в Амстердам, чтобы сделать из меня дурака и подчеркнуть достоинства Луи Боне.

– Александр, я никогда бы так не поступила. – После своего возвращения он постоянно жалуется на поездку, и я уже устала его слушать. – У нас уж точно нет лишних пятидесяти тысяч бутылок, которыми я могла бы пожертвовать ради этого.

Фурно хватается за стол и орет во всю глотку.

– Вы такая же, как ваш отец, – искажаете правду, чтобы она подошла к вашей версии. Боне у вас золотой добытчик, а я лопух.

Феликс прыгает с моих коленей к тарелке Фурно, крадет с его тарелки улитку и гоняет ее по столу, словно мышь.

Фурно отталкивается от стола, его стул кренится и стоит на задних ножках. Феликс прыгает ему на грудь, вонзает когти в жилет, и Фурно кричит от испуга. Его стул слишком откинулся назад, и я пытаюсь поставить его прямо. Но Фурно делает рывок вперед, толкает свою тарелку, и раковины катятся по столу словно мраморные шарики. Феликс радостно играет ими, потом вылизывает маслянистую жидкость.

Фурно швыряет свою салфетку в чесночное масло, тычет в меня пальцем и что-то выпаливает с такой злостью, что слова невозможно разобрать. Потом топает из комнаты, а Феликс доедает последнюю улитку.

Я уже сыта по горло скандалами Фурно и не обращаю внимания на его выходки.

– Ну, Феликс, ты показал ему, верно? – Кот с довольным видом лижет лапку – его миссия выполнена. – На сегодня хватит озорства. – Я выношу его на улицу, как должна была бы сделать с самого начала, и возвращаюсь к Филиппу.

– Я и не подозревал, что этот вечер будет таким занимательным. – Он вытирает губы салфеткой.

– Боюсь, что мы больше не увидим Фурно.

– Он должен вернуться, у него контракт.

Приходит Лизетта, чтобы забрать тарелки, и видит беспорядок на столе.

– Значит, улитки пришлись по вкусу? – Она сгребает раковины в тарелку. – Месье Фурно вернется к следующему блюду?

– Боюсь, что нет. У него аллергия на матагота, – отвечаю я.

Лизетта подает кок-о-вэн. Я радуюсь, что теперь можно поесть спокойно, хотя чувствую легкое сожаление, когда открываю следующее шампанское. Фурно понравился бы его насыщенный фруктовый букет.

– «Блан де нуар», из винограда пино нуар в Реймс Монтань. – Я наливаю пьянящий напиток.

– Вы не сердитесь на Александра. Мы, старые чудаки, не привыкли к таким женщинам, как вы. – Филипп пьет шампанское. – Я поражен, как вы расширили наше производство по сравнению с тем, что было у меня. В десять раз! – Задумавшись, он гоняет кусок цыпленка по тарелке. – Все прошло мимо меня.

– Филипп, плохо, что вы так много времени сидите в одиночестве. Вам надо выходить, встречаться с людьми.

– Я прожил жизнь, – отвечает он, качая лысеющей головой. – Я был с вашим отцом во время коронации Людовика XVI в Реймском соборе. Когда революционеры отрубили ему голову, они вполне могли отрубить и мою. Теперь Францией правит корсиканский минотавр, который хочет править Европой и готов пожертвовать ради этого хоть всеми французами. – Запрокинув голову, он смотрит на паука, плетущего под потолком паутину на гипсовой короне.

Меня огорчает его уныние. Мне на колени прыгает Феликс, и я удивляюсь, как он попал в дом, ведь дверь закрыта. Он сворачивается в клубок.

– Франсуа всегда мечтал о черной кошке, – говорит Филипп. – Он был убежден, что они связаны с магией. – Он вытирает глаза под очками. – Воспоминания – это все, что у нас осталось.

Я хлопаю его по руке.

– Филипп, есть так много вещей, ради которых стоит жить. Взгляните на год, который мы прожили. Надо выпить за это.

Но Филипп уходит да того, как Лизетта подает кремовые шарики, покрытые сеткой из застывших карамельных нитей, как крокембуш на нашей свадьбе. Я вспоминаю это так живо, что невольно улыбаюсь. Кусаю шарик, и крем выскакивает с другой стороны, оставив в моих пальцах пустую сетку. Какой прок в моем успехе, если я не могу ни с кем его разделить? Мне нет еще и тридцати, и впереди у меня как минимум столько же лет жизни. Я подбираю крем ложкой и снова наполняю им шарик. Кусаю. Но даже заварной крем с сахаром не могут подсластить мое одиночество.

Фурно настаивает на том, что мы должны купажировать вино по-другому, запрещает мне мешать ему и даже заходить в пещеру – в мою пещеру. Утверждает, что он винодел, а мое дело – финансы и всякие подсобные хлопоты. Как это понимать? Впрочем, теперь мне известно, что он не умеет ни читать, ни писать, и, конечно, кроме меня, некому заниматься закупкой тары, платежами и отправкой товара. Но все равно я скучаю по мистической алхимии смешивания вин до тех пор, пока не добьюсь нужного запаха и вкуса. Моя бабушка перевернулась бы в гробу, если бы знала, что мой сверхчуткий Нос остается без применения.

Я целую неделю паковала новую партию шампанского для Луи, пять тысяч бутылок в деревянных ящиках, набитых соломой. Я несколько раз напоминаю возницам, чтобы они избегали канав и ям на дороге. Когда обоз трогается, Фурно выходит из пещеры, вытирая лоб.

– Вы разрешили слишком рано собрать виноград в Верзене. – Он пинает солому. – Кислый виноград портит купаж.

Черные тучи надвигались на Верзене, когда мы работали на винограднике.

– Надвигались дожди. Нам пришлось убрать урожай, чтобы виноград не покрылся плесенью.

– Ну, сок слишком зеленый, чтобы смешивать его с чем-либо. – Он водит пальцем по краю бочки. – Это ваша ошибка. Значит, вам и исправлять ее.

В пещере дюжина графинов подписана странными значками Фурно, которые понимает только он сам – это обозначены виноградники и год урожая. Мои глаза постепенно привыкают к тусклому свету фонаря.

– Так это пино нуар из Верзене? – Налив вино в мой тастевин и поболтав, я слышу пряные ноты фенхеля и сладкого перца. Но когда я пробую, мой язык съеживается от кисло-горького вкуса. – О-о-о, я понимаю, что вы имеете в виду. – Я пробую следующий графин. – А-а, шардоне из Бузи.

– Откуда вы знаете, что оно из Бузи? – Фурно раскрывает рот от удивления.

– Виноград пахнет сушеными абрикосами только в Бузи.

Используя разные вина с наших виноградников, я пробую всевозможные сочетания, добавляю винтажи из прошлых лет, чтобы округлить вкус. Я не замечаю времени, просто нюхаю, смешиваю и пробую. Наконец я удовлетворена результатом и предлагаю попробовать Фурно.

Он пробует, и его плечи расслабляются.

– Хорошо, Барб-Николь. Чистый нектар.

Я пробую снова.

– Все-таки нужно что-то еще. – Приподняв юбку, чтобы не намокла в родниковых лужах, я нахожу бочку десятилетней давности. Вино в ней пахнет ванилью, изюмом и слегка затхлое от возраста. Зачерпнув его тастевином, я выливаю вино в последний купаж и взбалтываю графин.

Фурно перекатывает вино на языке, полощет за щеками, запрокинув голову, пробует его задней частью нёба и лишь потом глотает. В его глазах удивление.

– Как вы это сделали? – Он хватает меня за руку. – Я что только ни пытался, но ничего не получалось из этой кислятины.

Я касаюсь пальцем своего носа.

Сверхчуткий Нос – мое проклятие и мой дар, зависит от того, кто спрашивает об этом. Но у меня уже нет ни вопросов, ни сомнения – это просто я.

Всю следующую неделю я смешиваю и пробую, пробую и смешиваю, а Фурно сидит у стола и смотрит на мою работу. К субботе кюве готовы.

– Сядьте, на вас нет лица. – Он открывает бутылку старого вина, и я сажусь.

Кюве получились такие замечательные, что я должна ликовать, а я как выжатый лимон. Мои красивые кожаные туфельки покрылись пятнами от грунтовых вод и вина.

Он наливает вино, и гаснущее пламя лампы освещает его лицо.

– Мы с вами хорошая команда, – говорит он, словно мы сделали кюве вместе.

Но он сидел на скамье всю неделю, направлял меня, чтобы я находила нужные вина и исправляла «мои ошибки», как он их называл. Ничего даже близко нет с тем партнерством, которое было у меня с Франсуа.

Я ставлю на стол бокал и встаю.

– Мне еще нужно подготовить и выслать счета.

Он хлопает по скамейке рядом с собой.

– Не нужно все время работать да работать. Пора и отдохнуть.

– Я уверена, что вы сможете тут убраться, – говорю я и поднимаюсь по ступенькам наверх. Я устала и раздражена, но довольна результатами моего купажирования.