Весна

БРАТЬЯ

Стрелой пронеслись над селом первые ласточки. Заблестели омытые весенним солнцем снежные вершины Родопских гор. Потекли вниз ручьи и затопили луга. На ветвях персикового дерева, которое шумело под окошком у Николы, завязались почки. Согрелась земля. Во дворах зашевелились крестьяне. Нивы раскинулись будто нарядные зеленые ковры, вывешенные для просушки на склонах холмов. Из летней пекарни вылезла кошка, потянулась, изогнув спину дугой, зевнула, улеглась у выбеленной стены, зажмурилась и замурлыкала. Воробьи на соседней скирде зачирикали, уселись на навозную кучу и принялись проворно рыться в соломе. Из избы вышел Гурко, сдвинул шапку набекрень, почесал в затылке, посмотрел на большую кучу навоза и пошел к сараю. Тут он стал приводить в порядок телегу, заложил дощатые боковинки, выправил дно, поднял дышло и затем уже подтолкнул порожнюю легкую телегу к навозу. И начал накидывать его железными вилами. Разворошенный навоз задымился. С гумна вышел младший сын деда Йордана — Никола.

— Братец, — сказал он, — дай помогу тебе.

— Нечего мне помогать, — отрезал Гурко, не глядя на него. — Вместо того чтобы болтаться здесь да бездельничать, отправляйся-ка лучше по селам, поищи работы. Ты молодой, стыдно тебе ходить без дела.

— Куда же мне податься? Ведь отец оставил нам ниву. Кто же пожнет мою долю? Кто уберет мои снопы?

Гурко оперся на вилы.

— У тебя, братишка, доли нет. Нечего на нее зря зубы точить, не придется тебе есть хлеб с поля в Мырзяновом долу!

— Как это так — не придется! Разве это нива не отцовская? Сколько полагается тебе, столько же и мне. Конечно, если нынче земля не родит, — дело другое.

— Ты не рассуждай, а бери сумку, положи в нее хлеб, две головки лука и ступай! Слыхать, во Фракии снова дороги строят. Ищут рабочих камень разбивать. Эта работа как раз по тебе. Постарайся заработать немного, а как вернешься к зиме — купишь для себя хлеба и поможешь налог выплатить. Не стану я один весь дом на своем горбу тащить. Придется и тебе платить. А как же еще…

— А нива?

— О ниве не тревожься. Она моя.

— Как это твоя?

— В смертный свой час старик поручил соседке — бабке Гергине — сказать мне, что оставляет ниву мне одному. Сам-то я был в это время на базаре, а когда вернулся — не застал уже его в живых. А бабка рассказала мне все потом.

— Да ведь бабка Гергина совсем глухая. Как же она его услышала?

— Глухая ли, нет ли, а только услышала. Он сделал знак рукой и поднял кверху большой палец, чтобы показать, что нива остается набольшему. А набольший — я, братец ты мой. Вот оно какое дело!

— А я ничего об этом и не знал, — сказал в раздумье Никола.

— Вот теперь узнал.

— Да, узнал, — опустив голову, младший брат пошел к дому, сделал несколько шагов и обернулся: — Брат, хоть на этот год позволь мне убрать поле. Половина хлеба моя. Отец ведь его сеял. Из своего амбара зерно брал. Я, как и ты, его сын.

— Не дам, вот и весь сказ!

— Как это не дашь? Еще посмотрим летом. Я ухожу дробить камень. Но вернусь, когда поспеют хлеба, чтобы их убрать. Попробуй мне помешать! Увидим еще, посмеешь ли ты!

— Кому это ты угрожаешь? — вскинул вилы Гурко и с грозным видом придвинулся к Николе.

Никола не отступил. Он взглянул на брата исподлобья и зло сказал:

— Опусти вилы!

Рука Гурко дрогнула. Вилы качнулись.

— Опусти вилы! — рявкнул младший брат и сделал шаг вперед, готовый, как зверь, броситься на Гурко.

В это время через плетень заглянул сосед — дед Продан Земляк.

— Гурко! Никола! Бросьте! Что это вы делаете? Где это видано! Просто срам! Мне жена сказала — она через плетень услышала, как вы спорите. Несносная баба весь день у плетней торчит. «Беги, говорит, не то дедушки Йордана сынки того и гляди друг друга порешат. Как схватились за вилы!» Послушайте, так ведь нельзя. Что на вас напало! Еще не успела первая свеча в головах у дедушки Йордана догореть, а вы уже сцепились… Стыда у вас нет!

Гурко опустил вилы.

— Хочет жать! Ни колоска не дам тебе срезать на моей ниве. Ты еще меня узнаешь!

— О чем спорите, о ниве, что ли? Если о ниве, послушайте, что я вам скажу. Вместо того чтобы хвататься за вилы да колья, идите к судье. Есть ведь у нас суд. Пусть он присудит, кому владеть Мырзяновым долом.

— Пойду. И в суд пойду! Я прогоню его отсюда, выселю из Сырпицы!

— Что я тебе сделал, брат, почему ты хочешь меня выгнать? — спросил с горечью Никола, гнев которого уже остыл.

Он вернулся в избу и долго там возился. Наконец вышел с сумой через плечо и зашагал к воротам. На улице Николу догнала его невестка Недялка с караваем хлеба в руке.

— Никола, деверек, возьми хоть хлебушко…

— Не нужен мне ваш хлеб, он мне поперек горла встанет…

— Не надо так, деверек…

— Оставь его, коли не хочет! — крикнул Гурко, который возился подле телеги. — Пусть проваливает, пусть бродит голодный, как пес! Какой он мне брат! Пусть шею себе сломает!

— Ох, так и выгнал парнишку! — покачала головой Гурковица, не сводя глаз с путника, который шагал, опустив голову, вдоль садовой изгороди из терновника.

Гурко повертелся во дворе и, вместо того чтобы запрячь лошадь в телегу и отвезти дымящийся навоз на ниву, ввалился в избу, надел новое платье и объявил:

— Я еду в город, чтобы начать дело. Вернусь ночью.

— Ты сошел с ума! — бросилась ему навстречу Гурковица.

— Уйди с дороги! — закричал Гурко, замахнувшись.

Жена шарахнулась от него в испуге.

— Ах ты змей подколодный! Задумал дело начать. И против кого же? Против родного брата!

Гурко хлопнул дверью, ничего ей не ответив.

Миновала весна. Стало припекать летнее солнышко. Налились плоды на персиковом дереве и пригнули ветви прямо к окну опустевшей Николовой комнатки. Под стрехами ласточки высиживали птенцов. Пожелтели зеленые ковры, разбросанные по склонам холмов. Нагнули головы хлебные колосья. Заворковала горлица в Мырзяновом долу. Закачались маки на межах. Кузнец Марин наточил серпы. Собрался жать и Гурко. От Николы не было никаких вестей. Исчез, потерялся где-то на пыльных дорогах Фракии. И вдруг как раз накануне жатвы в ворота к Гурко постучал рассыльный из общины. Он принес две повестки в суд: одну — Гурко, другую — Николе.

— Завтра отправлюсь! — сказал Гурко, прочитав повестку.

— Куда? — спросила Недялка.

— В суд.

— А кто в поле будет работать?

— Поле подождет. Через два-три дня вернусь.

— Да пропади он пропадом твой суд! Не ходи, Гурко! Останься, лучше хлеб уберем. Люди торопятся, чтоб как можно быстрей управиться, а ты вдруг в суд собрался!

— Поеду. От этого поля не дам ему ни бороздки! Что он выдумал в самом-то деле?

— Ведь ты его прогнал. Кто знает, где он скитается, голодный, не обстиранный, по чужим селам. Бедный парнишка!

— Видела бы ты, каким волком он на меня глядел. Никогда не забуду его глаз.

— Как же ему было не глядеть волком, когда ты схватился за вилы, чтобы его проколоть!

На другой день Гурко потащил бабку Гергину в город свидетельницей. Все крестьяне отправились на жатву. Гурковица решила приняться за свою полосу, не дожидаясь мужа. Она позвала пять жниц. Но сноповяз не пришел. К кому толкнуться? Каждый спешил в первую очередь убрать свое. Приближался полдень. Недялка зашла в летнюю пекарню, протянула руку к полке, где лежали четыре подрумянившиеся, еще теплые хлеба, отрезала ломоть. Вдруг стукнула дверь. На пороге стоял обросший бородой мужчина. Он просунул в пекарню черную голову.

— Вот и я! — послышался знакомый неторопливый голос.

Гурковица обернулась, и глаза ее засветились.

— Добро пожаловать, деверек! Тебя сам господь привел. Нам как раз тебя-то недоставало! Некому снопы вязать…

— А брат где?

— Брат твой в городе, таскается по судам, а поле горит…

— Так! — безучастно промолвил Никола и повесил на гвоздь дорожную суму. — А я остался без работы. Перестали то шоссе прокладывать, где я камни дробил. Смотрел, смотрел я на желтые поля, вот и пришла мне на ум наша нива. «Пойду-ка, думаю, да помогу им». Не надо мне моей доли. Раз батюшка завещал поле старшему, так пусть оно и будет. Я здоровый, заработаю себе на хлеб. Ничего я не хочу. Хочу только, чтобы ты мне одежонку поштопала, когда найдешь время, невестка. Уж очень я оборвался. Коленки видны.

— Позвать жниц?

— Зови. Сегодня?

— Сегодня. Когда же еще? Ведь хлеб в поле.

Шесть молодых жниц снимали хлеб на поле дедушки Йордана. Начали с нижнего края. Замелькали связки желтых колосьев. Зазвенели чистые девичьи голоса, понеслись с холма на холм. Никола принялся вязать — один сноп больше другого. Пот катился градом по его лбу. Белая рубашка взмокла. Невестка задорно поглядывала на него.

— Выбирай! — шепнула она ему на ухо. — Какая тебе больше нравится, ту и возьмем для тебя. Ты уже не маленький.

Никола застыдился, опустил глаза и до самого вечера не глянул ни на одну из жниц.

Наутро пришли еще пять жниц, и все поле убрали до колоска. Завили бороду. Собрали снопы. Пока Никола складывал крестцы, с родопских вершин оторвались свинцовые тучи и вскоре повисли над равниной. Стало черным-черно. Жнеи бросились в Сырпицу. Загремел гром. Забарабанил град по черепице. Земля побелела. Недялка сидела в сенях, глядела на белые небесные пули и говорила:

— Хорошо, братец Никола, что ты вернулся. Как нам повезло! Этот град вылущил бы весь хлеб до последнего зернышка. Что бы мы тогда ели зимой?

Когда миновала дождливая ночь, Никола снова ушел на пыльные фракийские дороги. Чья-то заботливая рука опустила в его дорожную суму два теплых хлеба и деревянную миску, полную свежей малосольной брынзы.

Поздно вечером из города вернулся Гурко. Он снял баранью шапку, бросил ее на рогожку и сказал:

— Дело я выиграл, но хлеб погубил. Вот ведь беда!

— Так тебе и надо! — сказала Гурковица с укоризной. — Затеял судиться с родным братом!

— А град был крупный? — С куриное яйцо.

— Ох! И никогда еще поле не давало такого доброго урожая. Впору камень взять да поколотить себя по голове.

— Принести тебе камень? — услужливо переспросила Недялка и побежала в домовую пекарню. Спустя немного она вернулась и поднесла мужу «бороду» — последние хлебные колосья с поля в Мырзяновом долу, перевязанные красной ниткой.

Пронеслись летние вихри над Фракией. Заскрипели телеги, груженные снопами. На гумнах выросли высокие копны. На перекрестке дорог, под июльским солнцем, сидел, расставив ноги, Никола и дробил молотом синий гранит.

— Здравствуй, молодец! — сказал у него за спиной высокий сухощавый человек в белых обмотках. — Наконец-то я тебя нашел! Много славных снопов связал ты в Мырзяновом долу. А теперь мне некому помочь погрузить их на телегу. Вставай, пойдем в Сырпицу!

Никола обернулся:

— Это ты, брат?

— Я. Дай мне руку, братишка! Что было, то прошло. Суд присудил поле мне, да я его не хочу. Пусть оно будет общее: мое и твое. Вместе будем его обрабатывать и хлеб разделим по-братски.

Никола выпустил молот, вскочил и крепко сжал руку брата.

Перевод Е. Яхниной.