Весна

НАШЕНСКИЕ РЕБЯТА

Кругом, куда ни взглянешь, равнина задыхается от зноя. Земля жаждет дождя. Сухо шелестят сожженные солнцем кукурузные листья. В истоптанном жнивье ни единой зеленой травинки. Пыль в колеях горяча, как пепел из только что прогоревшей печи. На придорожных кустах дрожат дымчатые листья. Одинокая птичка с тихим щебетанием носится на ослабевших крыльях над пересохшим руслом реки. Только просо на бахче деда Ивана все выше тянет свои метелки, и зернышки его зарумяниваются. Дед Иван Смок сидит у шалаша, широко расставив ноги, без шляпы, в расстегнутой рубахе, с засученными рукавами и плетет из лозы корзинку. Позади, под тенью груши, стоит старая разбитая таратайка. К правому ее колесу привязана огромная овчарка. Она лежит, опустив голову на передние лапы, и тяжело дышит, высунув язык. Слева стоит осел Смока со спутанными ногами. Он тянется к бахче, усеянной мраморными арбузами, покрытыми серебряной пыльцой, и тащит за собой таратайку вместе с собакой. У самых ног Смока в глубокой яме копошится что-то живое. Время от времени старик бросает туда арбузные корки. «Что-то живое» встречает их ликующим хрюканьем. Вдоль плетей большая дорога. Она пересекает жаркую равнину и ползет к прохладным горам. По дороге бежит откормленная гнедая лошадка, быстро перебирая запыленными копытами, похожими на белые сапожки. Она тащит за собой размалеванную тележку, и та скрипит, повизгивает и поет на все голоса. В тележке дремлет, покачиваясь, человек в заштопанной, пропотевшей рубахе и почерневшей соломенной шляпе без ленты.

— Тпру-у! — закричал дед Иван лошадке, когда тележка поравнялась с его шалашом.

Возчик вздрогнул.

— Слазь! — приказал Смок.

Возчик почесал затылок, сдвинул назад шляпу и неохотно слез с тележки.

— Рассказывай, Маринчо, что нового?

— Не спрашивай, дед Иван!

— А что случилось?

— Душа болит. Даром прошло у меня лето. Думал: как все люди, обработаю свой огородик. Взялся за дело, посадил всего понемножку. Смастерил водочерпалку. Всю весну из огорода не вылезал. Как дите родное был для меня каждый стебелек. На глазах росли. А когда зацвели они и стали плоды завязывать, я сказал себе: прощай, бедность! Каждый день буду теперь возить в город по тележке с овощами, а горожане так и будут на них налетать. Починил тележку — перетянул шины на передних колесах, новое днище смастерил. И вот, дед Иван, до Петрова дня речушка журчала и радовала мое сердце. Но когда кончились дожди и вода начала убывать, словно схватил меня кто за горло. Ты знаешь, какой в верхнем селе народ — жадные, люди скверные, только о себе думают. Взяли да и запрудили речку и отвели ее к своему селу. А я остался как рыба на берегу. Им-то что — им теперь только и жить, а мы хоть ложись да помирай. Жернова на мельнице остановились. Рыба в ручье передохла, и мой огородик поник и зачах. Вчера вечером поп Матей мимо шел — решил в мельничном омуте искупаться. Выпил красного винца, закусил вареной курочкой, разгорячился и пошел к реке. Но вернулся прямо-таки в отчаянии. «Ну и ну, говорит, негде бороду намочить. А жарища какая!»

— Я, дед Иван, думал в этом году, как сколочу немного деньжонок, построить себе домишко. У старого-то подпорки совсем прогнили. Если зима будет снежная, он еще как-нибудь ночью завалит нас. Жена дрожит от страха. Одна надежда была на огород, да и та была, что кусочек льда в кулаке. Разжал я кулак и вижу, что пусто. Вот они мои новости.

— Возьми арбуз в шалаше и нарежь. Только сначала дай мне прутик, ручку для корзины сделать.

Маринчо подал прутик, на коленях забрался в шалаш и выкатил оттуда холодный арбуз с макушкой, похожей на звезду. Нарезал его, подал первый кусок Смоку, а во второй впился сам.

Где-то далеко в горах прокатились три глухих удара. Маринчо положил арбуз и прислушался.

— Гремит, — сказал дед Иван, — пошли в наступление на скалы. Валятся камни, как ополченцы. Всерьез строят, не на шутку. Много народу в горы потянулось. Опустели села. Вчера мимо меня прошли ребята из Мечкюра. Со знаменем впереди, с кирками и лопатами на плечах, с песнями. Бахчу мою пообчистили, тридцать семь арбузов срезали. А потом их старший запустил руку в карман и отсчитал мне три бумажки. «Ребята, — сказал я им, — вы идете бороться с горами, за народ, за землю, которая вся от жары растрескалась, и чтоб я с вас деньги за арбузы брал? Не будет этого». — «Задаром не возьмем, — говорит старший, — не примешь деньги, вернем арбузы!» — Пришлось взять. Что с ними поделаешь: нашенские ребята.

— А им-то платят?

— Да нет, работают задаром. Впервые в жизни такое вижу.

— Мне не понятно, что они там в горах делают и почему стреляют, как из пушек? Много раз собирался как-нибудь вечером на собрание сходить, вникнуть, что там такое, но до сих пор не сумел — работа одолела.

— Что они там делают? Озеро в горах устраивают. Большущее озеро. Там, где сливаются воды трех рек, прежде чем обрушиться им вниз, в Каменный проход, народ решил поставить стену и запрудить реку. Вся вода от талого снега соберется в одном месте и будет ждать команды. Когда настанет засуха и земля потрескается от жары, озеро откроют и прикажут воде: «Айда, лейся в равнину! Да не забудь заглянуть в огородик Маринчо и на бахчу деда Ивана». Если бы я, Маринчо, был в твоих годах, не раскисал бы, как клен в теплой воде, а был бы там наверху, с этими ребятами. Понравился арбуз? Срежь себе еще.

— Хватит, — сказал Маринчо, собрал арбузные корки и пошел к тележке.

— Куда несешь корки? — спросил дед Иван.

— Домой, курам…

— Положи. Арбузом я угощаю, а корки не даю. У меня три души на довольствии — пес привязанный, да осел, да поросенок в карцере.

— Ну, что ж, — согласился Маринчо, вытер лоб ладонью, сел в тележку, и лошадь проворно застучала белыми сапожками по пыльной дороге.

— Эй, сынок, полегче, задавишь! — сворачивая с дороги, крикнула сгорбленная старушка в черном платке, с сумкой через плечо. — Ох, матушки, на колючку напоролась, — заохала она и нагнулась, чтобы вытащить колючку.

— А, это ты, Неделя, пойди-ка сюда на минутку, — позвал ее дед Иван.

— Спешу, дед.

— Куда еще?

— В монастырь, к Святой Троице. Внучек мой захворал. Тяжелая хворь его одолела. Колодец-то у нас засорился — на Ильин день оттуда дохлую курицу вытащили, а позавчера крысу, здоровущую, как кошка. Другой воды-то нет, вот и травимся все. Полдеревни переболело.

— А в монастырь-то зачем идешь?

— За святой водой. Отец игумен каждую неделю омывает мощи великих мучеников. Попрошу, чтоб отлил мне пузырек той водицы. Как попьет ее мой птенчик, авось выздоровеет.

— А что у тебя в мешке-то?

— Набрала груш для отца игумена. Ну, прощай!

— Поклонись ему от меня и скажи, что все его при нем будет, так и передай. Дед Иван, мол, что ему обещал, то он и получит.

Откуда-то со стороны высохшего русла реки неожиданно выскочил Петко Беля. Босой, растрепанный, небритый, с большими, как у кабана, желтыми зубами. Бросился бегом через бахчу, зацепился ногой за плеть.

— Эй ты, куда плеть тащишь? Медведь!

— Я его на дне морском найду! — зарычал Петко. — Распорю ему брюхо и отлуплю вот этим поясом, как буйволицу в капусте.

— Кого?

— Шайтана!

— А что он тебе сделал?

— Как что? Ты ведь знаешь ручеек у Куршумена родника. Я, как и весь народ, три дня и три ночи ждал, чтобы пустить немного воды в свою кукурузу. Там и вода-то чуть капает. А ведь я сам седьмой, чем мне всех кормить? Отвел вчера вечером воду, пустил ее в свое поле. Очередь моя была до первых петухов. Как открыл кран, вытянулся рядом и, сам не знаю, как задремал. А он, дьявол его возьми… взял да и отвел воду, и пустил ее в свое поле. Когда я прочухался, пели третьи петухи, и моя очередь прошла. Ну как же дед Иван, такого человека не зарезать? Скажи мне только, он в рощу побежал или в ракитник шмыгнул?

Дед Иван вытащил нож из деревянных ножен и сказал:

— Держи!

— Зачем он мне? — спросил, озадаченно посмотрев на острый нож, Петко Беля.

— Зарежь арбуз и освежись, а то уж очень ты распалился.

— Не нужны мне твои арбузы, — махнул рукой взъерошенный Петко, — я ищу Шайтана и найду его хоть на дне морском. В порошок его сотру.

И побежал к лесу.

— С ума спятил! — сказал ему вслед дед Иван, глядя на его оборванную спину, и взял прутик, чтобы доплести корзину.

Солнце уже коснулось горных вершин. Прохладный вечерний ветер шевелил метелками проса. Мертвая сухая трава ожила и зашелестела. Дед Иван взял новую корзинку и начал ее разглядывать.

— Замечательная корзинка! — раздался чей-то голос за спиной старика.

Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял коренастый мужик с длинными русыми усами и хитрыми кошачьими глазками. Штаны у него были порваны на коленях, ботинки надеты на босу ногу. На шее — белый галстук. За плечом на палке сумка.

— Кто ты такой? — спросил дед Иван незнакомца. — Словно из-под земли вырос.

— Я бездомный и голодный, брожу по божьему миру.

— Добро пожаловать. Если голоден — вон там арбузы, — указал рукой дед Иван, не глядя на бахчу.

— Арбузы не ем.

— Почему?

— Потому что арбузы красные и напоминают мне о крови сына божия, распятого на кресте ради нашего спасения. Дыни у тебя есть?

— Как не быть. Выбери себе спелую.

— А этот зверь? — указал гость глазами на собаку.

— Он привязан. Не бойся.

Бродяга вошел в бахчу и нагнулся над плетями. Долго возился там. Вернулся с дынькой, величиной с яблоко.

— А что, разве там нет побольше? — спросил его дед Смок. — Отрежь себе другую!

— А мне и этой хватит. Пусть остается другим людям да пташкам небесным.

Неизвестный расположился на траве, достал из мешка нож с костяной ручкой, кусок черствого хлеба и деревянную коробочку с солью. Разрезал дыню, очистил ее от семян, посолил, облизал пальцы и принялся за еду.

— Что это там, под землей? — спросил он, прислушиваясь.

— Это мой поросенок. Выкопал ему ямку, чтобы не бегал много. Носится как сумасшедший по стерне, роет бахчу, как крот, а мне за ним не угнаться. Вот я и загнал его туда.

— Вот оно, в чем дело. А как народ живет в ваших краях? — спросил странник.

— Как живет? Да плохо. Как ужи в огне. Засуха губит. Все воду ждут.

— Воды ждут? Никогда ее здесь не будет, ибо господь бог замкнул небеса. Люди пошли по путям неправедным и за это будут наказаны.

Дед Иван посмотрел на гостя исподлобья.

— Смотрю я на тебя и удивляюсь. Не пойму, что ты за человек. По одежде вижу, что не здешний. Чем занимаешься?

— Хожу по белу свету, спасаю погибшие души. А ты? Чем ты занимаешься?

— Был кузнецом, а теперь ушел в отставку. Делал турецкие гвозди для подков, как машина их пек. Много коней подковал. Вся фракийская кавалерия прошла через мои руки. Бабы на меня заглядывались. Ты не смотри, что я такой, — завижу бабу, как петух запрыгаю, хоть мне и семьдесят семь. Господи, прости меня грешного! — сказал про себя старик, и спросил: — А ты в бога веруешь?

— По пяти часов в день выстаиваю на коленях и молюсь. Потому и штаны у меня рваные, и коленки потому видно. Прежде не верил, но одна ясновидящая, что на бобах гадала, вернула мне веру. Встретил я ее в одной корчме. Человек шестьдесят перед горенкой ждали, какое будущее она им предскажет. Три часа проторчал на ногах. Наконец она вышла, взглянула на меня и ввела в горенку, а сама легла на кровать и вся затряслась. Я схватил ее за руки и за ноги. Словно электрический ток прошел через меня. А она ослабевшим голосом промолвила: «Прошу вас, не мучайте меня!»

И узнал я тогда от нее, что праведен перед богом, что буду знаменит по всей земле, что буду говорить на языках неведомых, проповедью изгонять беса и ловить ядовитых змей. И спросил я ее: «Когда?» А она мне: «Когда войдет в тебя дух святой. Православные церкви — сатанинские сборища, а мы, как первые християне, не поклоняемся сатане». И вошел в меня дух святой в селе Вырбица, около Плевны, однажды, когда я спал, в половине четвертого. И почувствовал я неземное блаженство. Уста мои заговорили на неведомых языках. Я запрыгал от радости. Господь бог объявил мне, что первое чудо произойдет в будущем году — мертвец восстанет при мне из гроба. От Болгарии избрано два апостола. Один из них сейчас в параличе. Но он поднимется и уведет болгарский народ с неправедного пути.

— А другой? Кто же другой?

— Другой… — странник блаженно улыбнулся. Взгляд его говорил: аз есмь. — Он будет апостолом всей земли, обойдет Индию, Японию, Тибет. Его будут сжигать на костре, но господь бог превратит огонь в прохладную росу. Когда он пойдет вдоль Красного моря, среди арабских народов начнутся волнения. А на Филиппинах апостол всей земли лично встретится с богом.

Темнело. Дед Иван встал, порылся в плетях, срезал три треснувших от солнца маленьких арбуза и кинул их — один собаке, другой ослу, третий в яму. Поросенок радостно захрюкал. Собака с хрустом съела арбуз и принялась облизываться. Осел проглотил его целиком.

— Чудеса, впервые вижу, чтобы собака ела арбуз. Ночью она у тебя на привязи?

— На ночь отвязываю, но нынче, если останешься, будет на привязи.

— Останусь. Вижу, что ты добрый человек, хотя и говорил ты вольно о женщинах. Нехорошие это были слова. И нехорошо поступаешь, что держишь поросенка в яме. Живую тварь нельзя мучить. Грех на душу берешь, старче.

— Знаю, — сказал дед Иван, — я потому и обещал поросенка монастырю, отдам его во имя спасения души…

И, вытащив из мешочка черный хлеб и луковицу, не торопясь приступил к ужину.

Закусив, хозяин и гость улеглись прямо на траве, у шалаша, любуясь небом, усыпанным мириадами мерцающих звезд.

— Целыми днями, — промолвил странник, — они там сокрушают гору. А по какому праву? Гора сотворена богом, а они ее рушат. Воду хотят запрудить. С незапамятных времен она течет вниз, а они хотят ее остановить. Божий свет кишит грешниками…

«Чудной человек, святой человек», — подумал дед Иван, и веки его сомкнулись.

Стрекотание сверчков убаюкало его…

Около полуночи таратайка заскрипела, и над головой деда Ивана залаяла собака. Старик проснулся и приподнялся. Овчарка рвалась с цепи и громко лаяла. Смок спросонья протер глаза и прислушался. Кто-то бежал через бахчу, и в руках у бегущего отчаянно визжал поросенок.

— Пропал мой поросенок! — сказал старик и вскочил. Отвязал собаку и крикнул:

— Возьми!

Овчарка, ощетинившись, кинулась в ночную тьму, догнала вора и повалила на землю…

Утром со стороны села показалась Маринчова тележка. На тележке новый бочонок.

— Тпру-у! — закричал дед Иван Смок. — Расскажи, что нового, Маринчо.

— Есть новости, дед Иван. И я еду в горы. Стену строить, озеро делать. Нет другого спасения. Назначили меня водовозом. Источник там неподалеку. Буду возить воду для ребят, которые строят плотину.

— В добрый час, сынок! Только у меня к тебе будет большая просьба.

— Говори, дед Иван.

— Возьми с собой и моего поросенка! Ночью мы с псом еле отбили его у одного святого. Отвези его ребятам. Скажи им, вот, мол, вам дар от старого кузнеца деда Ивана Смока. Что с ними поделаешь — нашенские ребята…

Перевод Г. Молленгауэра и К. Янакиева-Болиева.