Весна

ЛАЗАР ДУШЕГУБ

Воротившись с мельницы, Лазар Душегуб откатил тележку к сараю. Инка, жена Лазара, тщедушная бабенка в черном платке, выбежала из дому. Она была маленького росточка, и один глаз у нее почему-то все время слезился. С тех самых пор как похоронили они с Лазаром своего первенького, из левого ее глаза не переставая текли слезы.

— Ставь, жена, угощение! — крикнул Лазар. — Хорошую новость привез.

— Какую?

— Сейчас скажу. Дай только телегу разгрузить.

Лазар — худой высокий человек — взвалил на спину мешок с мукой, а Инка поспешно распахнула перед ним дверь. И, когда он вошел в дом и сбросил мешок на пол, принялась заботливо отряхивать его спину. Но так как коротышка-жена едва доставала ему до пояса, половина спины так и осталась в муке.

— Ну, говори.

— В гнезде вылупились четыре птенчика.

— Да что ты! — взволнованно проговорила Инка.

— Завернул я по дороге на наш огород. Помидоры уже кое-где поспели. Завтра снимать можно. Дай-ка, думаю, загляну в гнездо. Как они запищат! Лежат четверо, голенькие, голенькие. И ну клевать мои пальцы, глупые.

— А ты, не приведи господь, не трогал их? А то ведь мать тогда их бросит.

— Нет. Что ты, разве таких можно трогать? Только вылупились.

Обрадованная Инка отерла левый глаз, который от умиления стал слезиться еще пуще, и забегала, захлопотала. Налила фасолевой чорбы в новую миску, подала на стол, и сели они ужинать. Но не успел Лазар зачерпнуть первую ложку, как жена так и подскочила.

— О господи, как же это я запамятовала! Ведь мы письмо получили, Лазар!

— Письмо? Кто принес?

— Почтальон Драган.

— Дай сюда.

Инка потянулась к стенной полке, достала письмо. Она до того растерялась, когда взяла его из рук почтальона, что не знала, куда и спрятать, и сунула на полку с посудой под миску.

Лазар, ухмыляясь, протянул за конвертом руку. Оглядел со всех сторон. Даже понюхал. Письмо. Настоящее. И марка есть.

— Первый раз в жизни, жена, получаю письмо. Кто я такой? Самый что ни на есть распоследний на свете человек. Как говорит Иван, и меж двумя ослами пучка соломы поделить не могу, а вот поди ж ты, письма получаю. Много ль наберется в селе таких, что письма получают? Пойду попрошу, чтоб прочитали. Там, должно, чего-то написано.

— Ты бы хоть чорбы похлебал, пока не остыла.

— Не до чорбы мне теперь. Пойти разузнать, от кого оно и что там прописано. А важное это дело — письма получать. И пустяковая вроде бумажонка, а вот — на тебе! Кто ее знает, через какие моря-океаны пролетела?

Инка подала ему шапку. Выйдя за ворота, Лазар натолкнулся на ватагу ребятишек, игравших в чехарду и, точно щенята, кувыркавшихся по земле. Так как на душе у него было радостно и он торопился, Лазар не обошел детей стороной, а взял да и перепрыгнул через них. Мальчишки, разобидевшись, закричали ему вслед:

— Эй, Лазар, Лазар, за что Кривицу зарезал?

Лазар сорвал с головы шапку и замахнулся. Малыши прыснули во все стороны, словно вспугнутые воробушки.

Согнувшись в три погибели, Лазар вошел в корчму. Там были только двое — корчмарь Яне да дед Иван Кримка[4]. Яне пыхтел над какой-то тетрадкой, что-то подсчитывал, слюнявя карандаш и почесывая им в голове. Дед Иван сидел, уставившись в отворенную дверь.

Был вечер. Народ возвращался с поля. Дед Иван дожидался, когда односельчане распрягут волов и зайдут в корчму, чтобы высыпать перед ними ворох новостей. До работы дед Иван был не больно охоч. Любил полеживать в тенечке у себя в саду, подстелив козью шкуру. Слушал гомон птиц, жужжание пчел и сочинял всевозможные новости. Уж что-что, а сочинять он умел. Умел он, кроме того, и читать, а писать знал только одно слово — Иван. Больше ничего.

Лазар подсел к нему.

— Доброго здоровья, дед Иван!

— И тебе дай бог здоровья. Ты что, Лазар?

— А вот что, дед Иван, письмо получил.

— Быть того не может. Какое письмо?

— Вот затем к тебе и пришел, чтобы ты мне его прочитал.

— Давай сюда. Я, брат, тертый калач, мне эти дела не в диковинку. А сказать, чтоб всякие там гимназии закончил — так нет. Грамоте выучился в России, когда огородничал там.

— Агромадная, братец мой, страна — ого-го! И агромадную я там науку превзошел. Столько всяческой премудрости понабрался, что голова стала тяжелей ломского арбуза. Рассказать бы обо всем об том немудрящим нашим людишкам — враз бы поумнели. Да, вишь, недосуг им меня слушать — работы у них завал.

Дед Иван Кримка достал из-за пояса потертый футляр, вынул очки с помутневшими от времени стеклами, напялил на нос, осторожно надорвал конверт, вынул письмо и, едва начав читать, сокрушенно закачал головой:

— Худо, брат.

— Что худо?

— Плохое письмо. Погоди, дай разобраться.

Лазар вздрогнул и весь сжался в своем темном углу. Человек он был пуганый. Сызмальства носил в душе страх. Как-то, когда ему было пять лет, забрел в их село медвежий поводырь и привязал своего зверя к плетню, у самого их дома. А медведь ненароком отвяжись, да и войди в открытую калитку. Маленький Лазар в это время играл во дворе под шелковицей. Волоча за собою тяжелую цепь, медведь двинулся к мальчику и переступил через него. Не тронул, ничего худого ему не сделал, но и этого было достаточно — долго, пока Лазар не вырос, все мерещился ему, все стоял перед глазами медведь. Двадцати лет от роду Лазар осиротел и пошел наниматься в люди. Ходил из села в село, искал работу. Но тут на него накричат, там отругают, никак не мог парень подыскать себе места. Наконец добрался до села Осикова, там и зацепился. Пробатрачил лет пять-шесть, скопил немного деньжат и женился на Инке. Они сняли в аренду огород и стали разводить овощи. В будни работали на огороде, в праздник отдыхали. Жизнь вели самую скромную. И надо же было случиться такому — однажды ночью какие-то бандиты зарезали и ограбили мельника Кривицу. Крестьяне, знавшие робкий нрав Лазара, принялись, потехи ради, донимать его расспросами.

— Слышь, Лазар, а ты не из тех ли будешь?

— Из каких?

— Да тех, что Кривицу прикончили?

— Да вы что, братцы, я и мухи-то не обижу…

А неотвязные шутники знай потешаются.

— Не отказывайся, — говорят, — не иначе, твоих рук дело.

И чем больше оправдывался бедняга, чем больше умолял не пугать за зря, тем пуще раззадоривались осиковчане. Тогда-то и прилипла к нему кличка — Лазар Душегуб. Невмоготу стало Лазару. Целыми ночами, бывало, мается, и сон его не берет. И вот как-то по весне собрал он свои пожитки, нагрузил на телегу и потихоньку да полегоньку добрался до нашего села. Поглядели наши на его бедноту, взяла их жалость, и решили они помочь человеку. Незадолго перед тем отдала богу душу бабушка Кына. Бобылка — никого, даже кошки после нее не осталось. И пустили Лазара в ее домишко. Там он и расположился на житье.

Растроганный людской добротой, Лазар отправился в Яневу корчму и там рассказал о своих бедах-мытарствах. Рассказал о медведе, о людях, которые взвели на него напраслину, будто это он убил мельника Кривицу. Ничего не утаил. Все как есть рассказал, как на духу.

— Чем же заниматься будешь? — спросил его кмет.

— Я огородничать умею.

— Ну что же, огородничать так огородничать, — главное в деле толк понимать.

Но уже на следующее утро, когда повез Лазар навоз на огород, целая орава детишек бросилась за ним следом с криками:

— Лазар Душегуб едет! Лазар, зачем мельника зарезал?

Трижды пытался Лазар распрощаться с нашим селом, но дед Иван Кримка каждый раз останавливал его:

— Куда? Да в уме ли ты? Плюнь ты на них. Темный народ, что с них взять? Пускай себе брешут, а ты не слушай.

Когда началась война, забрали в солдаты и Лазара. Вскоре слух прошел, будто его ранило. В первом же бою, едва заслышав пушечный выстрел, подхватился наш Лазар и давай бог ноги. Тут пуля его и настигла. Вернулся Лазар хромым. Еще и теперь у него зуб на зуб не попадал — такого страху там натерпелся.

Чередой потянулись годы. Детей у них так больше и не было, и Инка стала жить чужими радостями. Она вся загоралась, когда видела маленького ребенка, ягненочка или птенчика.

Во всем селе Лазар питал доверие только к одному деду Ивану, и потому страшно перепугался, когда Кримка сказал «худо, брат».

— Что, что худо-то? — отважился спросить из своего темного угла Лазар.

— Что? В письме вон сообщают, что ты зарезал мельника Кривицу. Чего на меня уставился?

— Дед Иван…

— Знаю, знаю. Стращают тебя, сынок. Пишут, бесстыжие, будто, когда ты зарезал мельника, то и деньги его прибрал. Полная кубышка золотых червонцев была зарыта будто у Кривицы на огороде за мельницей. А этот, что пишет, родней Кривице будто доводится, седьмая вода на киселе. Требует, чтоб ты полкубышки ему отсыпал. Грозится нагрянуть как-нибудь ночью. Так чтоб ты приготовил червонцы-то! А коли, пишет, не отдашь, шкуру с тебя сдерет. Башибузук проклятый!

Лазар стоял белый как мел.

— Дед Иван, ты ведь знаешь меня как облупленного. За что они меня мучают? Что я им худого сделал?

Бедняга дрожал, глаза его были полны слез.

— Ну, ну! Чего нюни распустил, ровно баба какая? Вот не слушаетесь меня, а не зря я вам твержу, чтоб каждый заимел в доме такое ружьишко, как у меня. Спору нет, старое оно, но зато бьет что твоя пушка. Попробовал бы кто мне такое письмо написать да припожаловать ко мне ночью, я бы в нем, как в решете, дыр понаделал бы. Долго б он мою кримку помнил. Двадцать лет, почитай, не брал я ее в руки, боюсь из нее бахнуть — больно много у нас в селе баб на сносях.

Лазар встал и, пошатываясь, направился к двери. Дома, когда он рассказал обо всем Инке, та в голос запричитала.

Стемнело. Затих грохот телег по улицам села, вернулась с пастбищ скотина. Ночь нагнала еще больше страху на беднягу Лазара и его жену. А ну как и впрямь заявится тот? Что ему скажешь, как перед ним оправдаешься? Вскоре над темными деревьями сада показалась луна, и стало светло как днем. Лазар выскочил на улицу и побежал к дому деда Ивана. Постучался, всполошил собаку. Дед Иван вышел к нему в одном исподнем.

— Ты чего это стучишься об такую-то пору?

— Прощенья просим, дед Иван! Хочу попросить тебя об одном деле, не откажи уж. Будь отцом родным!

— Говори.

— Дал бы ты мне свое ружьишко-то.

— Ружье? Да ты в уме? Зачем оно тебе понадобилось? Кого стрелять собрался?

— Да никого я стрелять не буду. А так, для храбрости.

— Ишь чего удумал. Хорошенькое дело. Вот теперь-то мне и открылось, что ты за человек и почему тебе такие письма шлют. С виду тихоня, мухи не обидишь, а пришел за ружьем. Иди-ка ты прочь от моих ворот, не то собаку спущу. Марш!

Лазара в жар бросило.

— И ты, дед Иван!

— Да, и я! Видали? Ружье ему подавай, людей убивать.

Сквозь землю готов был провалиться несчастный Лазар. Кримка в сердцах громко хлопнул дверью.

До полуночи Лазар Душегуб таскал из сада бревна, поленья, камни — ворота заваливал. Тетка Инка светила ему керосиновой лампой. К тому времени, когда первые петухи пропели, ворота были так прочно завалены, что и вдесятером не сдвинуть. А когда пропели третьи петухи, Лазар разобрал плетень в дальнем конце сада и вывел под уздцы старую свою лошаденку. На телеге серая, точно черепаха, сидела тетка Инка, пугливо озираясь по сторонам.

Они бежали из села.

Когда телега въехала на вершину высокого холма, их встретило солнце. Ласково, как сестра, как мать. Роса омочила босые ноги Душегуба. Он остановил лошадь, повернулся лицом к восходящему солнцу и скинул с головы шапчонку. Тетка Инка выпрямилась в телеге и быстро, истово закрестилась.

— Матерь божья, авось в другом селе люди подобрей окажутся.

Перевод Б. Ростова.