Весна

МАДАРСКАЯ ЛЕГЕНДА

Тихо застрекотали кузнечики. Зашелестела полегшая трава, сохранившая еще тепло солнца. Замелькали светлячки в кустах у маленьких мадарских мельничек. Заколыхались над ними трепетные ивы, расправили белые свои ветви. Глухо зашумела густая листва. Потонули во мгле вековые, огромные глыбы, сорвавшиеся с горных вершин. Высоко над верхушками гор дрогнула желтая звезда и поплыла над синей Дунайской равниной. Она словно покликала за собой две другие, и те, как цыплята, послушно потянулись следом за ней. Но их голоса затерялись где-то высоко в золотистой пыли Млечного Пути. Озаренные лунным светом, звонче запели кузнечики, громче зашелестели листья и травы, игриво заплясал прозрачный ручей в долине. Месяц покатился над горными кручами и в нерешительности замер на самом краю одной из скал, словно размышляя, плыть ли ему вниз, в синеву, простершуюся над пшеничными полями, или завалиться на мягкую траву, под ветви сирени, и уснуть крепким сном. Загляделся ясноликий месяц на широкие поля, которые торопливо облачались в серебряный ночной убор, свесился над скалой и плеснул, словно из ведерка, светом на глинобитные стены разрушенных жилищ, залил каменные развалины, ласково коснулся могильных крестов, поставленных тысячу лет назад.

Проскользнул над Мадарской крепостью, чьи высокие каменные стены с островерхими башнями, с глубокими круглыми окошками и узкими бойницами давно уже обрушились. Проплыл над дремлющей темной рощицей и нежно прильнул к ветвям сирени, согнувшимся под тяжестью цветов и птиц.

Какая долгая вереница веков прошла перед взором этого золоторогого месяца!

Где теперь та земля, где те люди, которые девять столетий назад неслись вскачь по Дунайской равнине, охотились за вепрями в Делиорманских лесах, вкушали на пирах медовую брагу и вместо знамен высоко взметали вверх черные бунчуки? Где орды закованных в тяжелые железные кольчуги воинов, вооруженных тонкими копьями, грозовой тучей устремлявшиеся на юг? Где пышные палаты, перед которыми чужестранец застывал, очарованный? Где язычники, поклонявшиеся орлам, где первые христиане?

Огромное удивленное небесное око! Когда тысячу лет назад ты всходило над этой самой скалой, ты озаряло своим сиянием сильнейшую из болгарских твердынь. Ты проплывало над спящими примолкшими башнями, над дремучими лесами, где водились русалки и было видимо-невидимо диких зверей, и осыпало золотыми бликами престольный белокаменный град. Встречались ли тебе на его улицах юные влюбленные, очарованные красою ночи? Подслушивал ли ты нежные их беседы? Так поведай нам о тех суровых, жестоких, полудиких воинах в обагренных кровью одеждах из кож, что по ночам, опершись на свои копья, тосковали о далекой прародине, оставленной где-то в волжских степях — далекой и призрачной, как сон, как сказка.

Поведай нам эту сказку!

А мы ляжем в густую шелковую траву и будем слушать тебя. Смолкнут кузнечики, и сонный ночной ветерок будет раскачивать над нами ветви сирени, прогнувшиеся под тяжестью цветов и птиц.

Оживет высеченный в скале всадник, вонзит шпоры в исполосованные трещинами бока своего коня, и тяжело загрохочут каменные копыта по садам и крышам Мадара. Гул пойдет по всей Дунайской равнине. И еще не пропоют, не захлопают крыльями первые петухи, а каменный конь уже припадет с жадностью к белым водам Дуная, а всадник станет пристально вглядываться в глубины тихой реки, откуда должна явиться ему русалка.

Помнишь ли ты славного мастера, что вырубил в скале всадника и трепетного того коня? Помнишь ли молот его и руку, владевшую чудесным даром ваяния?

Он был совсем юн, этот славянин с желтыми, как солома, волосами, буйными прядями спадавшими ему на лоб, и загадочными глазами, озаренными огнем вдохновения. В крепости, где рога трубили боевой клич, где слышалось нетерпеливое ржание коней и раздавались громкие крики воинов, жадных до добычи, до женщин, медовой браги и сражений, этот человек был чужим. Он был отмечен печатью иных времен. Никто не знал, откуда он родом, откуда пришел в Плиску. Целый день бил он по резцу своим тяжелым молотом, а уморившись, опускал руку и глядел на поле, где мирные жнецы торопились сжать созревшую пшеницу, пока не налетели вражьи полчища, чтобы растоптать ее и пожечь. Он смотрел на жнецов, которые мелькали среди стогов хлеба, и песни их волновали его кровь.

По вечерам в колеснице с серебряными ободьями и заливистыми соловьями-колокольчиками проезжала здесь из Плиски царская дочь, дочь хана Омуртага, — стройная смуглая девушка с маленькими, твердыми, как фракийские яблоки, грудями. Она останавливала покрытых пеной могучих коней и долго смотрела на широкую спину мастера, на его крепкие загорелые руки, рассекавшие камень. Почувствовав на спине взгляд ханской дочери, юноша вздрагивал. Сладкий сок разливался по его жилам. С колотящимся сердцем бил он по камню, и молот пел в его руках, а скала становилась мягкой, как земля, напоенная вешним дождем.

Смуглая девушка кидала в него мелкими камушками, и смех ее, юный и вольный, раздавался совсем рядом.

Однажды вечером, когда княжна появилась снова и стала за его спиной, он вдруг обернулся, и она почувствовала, что тонет в его кротких и грустных синих глазах. Замахала ханская дочь руками, принялась звать на помощь. Повернула колесницу и хлестнула коней. До полуночи не мог мастер уснуть, все ходил по сжатому полю меж снопами и пел, пел ту же песнь, что поют кузнечики. Мерцали в ночи огоньки дальних аулов. Никогда еще звезды не сияли так ярко. А в полночь он прилег на траву. Услышал, как бьется сердце земли, улыбнулся, закрыл глаза и протянул руки к звездам. И явилась ему тогда во сне дочь могущественного хана Омуртага — стройная, смуглая, желанная. И спросила его:

— Я услышала голос во сне. Кто-то звал меня. Не ты ли? Отчего ты зовешь меня?

— Оттого, что ты сияешь надо мной, как звезда на июльском небе, оттого, что глаза твои словно две черешни, влажные от утренней росы, а голос твой — голос жаворонка.

— Вот я скажу хану.

— Скажи.

— Ты хочешь сорвать самый прекрасный плод в его саду. Он отрубит тебе голову и бросит ее на скалы, чтобы выклевал бог Икуш твои очи. Ах, эти очи! Дай мне заглянуть в них. Как ты прекрасен! Видел ты, как сегодня вечером я едва не утонула в них, стала звать на помощь. Я утопленница! Вот лежу, мокрая, на песке. Приласкай меня! Склонись ко мне и оживи меня теплым дыханием твоих губ! Ты не царский сын?

— Нет.

— А кто ты?

— Сын каменщика из самого бедного аула в царстве хана Омуртага.

— Лжешь.

— Зачем я стану лгать тебе?

— Ты посланник богов. Ты можешь вдохнуть душу в мертвый камень. Велением твоей руки оживает скала. Ты владеешь даром покорять сердца. Ты околдовал меня. Ты уведешь меня за собой?

— Куда?

— Куда хочешь. Мир широк.

Мастер обнял ее. Никогда в жизни не встречалась ему такая девушка.

…Когда налились и потемнели виноградные гроздья, когда стала опадать с дерев золотая листва, труд мастера был почти завершен. Хан Омуртаг только что воротился из похода и созвал в крепость на пир всех своих военачальников.

Мадарская крепость ходила ходуном, захмелев от преславского вина и загорского меда.

Последний день… Стремительно клонилось к закату солнце. Мастер откинул резец и молот и медленно спустился по веревочной лестнице со скалы. Позолоченная неяркими лучами осеннего солнца, подъехала колесница хана. О левую руку Омуртага сидела смуглая стройная девушка. Хан Омуртаг обнял ее тяжелой своей рукой и воскликнул:

— Погляди, какое чудо сотворил он из камня. Я озолочу его. Где мастер?

Два всадника, сопровождавшие колесницу, соскочили с коней и вернули мастера, неспешно шагавшего к Мадару.

— Это ты — мастер? — спросил хан.

— Я.

— Какой просишь награды?

— Ничего мне не надобно, государь!

— Проси! — гневно приказал хан. — Проси царского дара за невиданное твое творение!

Тогда мастер смело взглянул ему прямо в глаза и сказал:

— В правой руке твоей, государь, булатный меч, гроза врагов, а левой обнимаешь ты девушку, что дороже всех земных сокровищ. Одари меня левой рукой!

Один вернулся хан Омуртаг в Плиску, один вошел в свой дворец и места себе не мог найти от горя. Когда вечером старые военачальники пришли поцеловать руку своему повелителю и разделить с ним веселый пир, они спросили, где его дочь, что поднесет им золотые кубки.

С помутневшим взором поднялся хан, подозвал скорохода и шепотом приказал ему:

— Ступай, верни мою дочь! И принеси мне голову мастера!

…В полночь протяжно запели первые петухи. Дочь хана Омуртага наливала вино и подносила кубки седовласым военачальникам. Глаза ее были сухи. Сердце угасло в груди и больше не билось. Сердце ее стало мертвой птицей.

А ранним утром, прежде чем заблистала роса на кончиках листьев, прежде чем двинулись меж рядов копен возы по дунайской равнине, можно было увидеть, как по лестницам, что вились среди скал к высокой стене мадарской крепости, взбирается девушка в белых одеждах, усеянных зелеными звездами.

Поднялась на самый верх, обернулась лицом к солнцу, прошептала что-то и бросилась вниз.

И когда упала она, скала словно раскололась снизу доверху, а каменный всадник выронил из рук копье…

Перевод Б. Ростова.