Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 10

— Папа, мама, Роза! Роза, мама, папа! Папа, Роза, мама! — весело щебетала маленькая Розита, держась за руки родителей.

Они шли по проспекту Хуареса, и люди с улыбками оборачивались им вслед.

Временами девочка поджимала ноги, и Пабло с Лус несли ее по воздуху, а она визжала от восторга да еще и пыталась раскачиваться.

Так редко выпадало на ее долю это величайшее удовольствие гулять и с отцом, и с матерью — втроем.

Малышка терлась носиком то о мамину руку, то о папину. Мамина пахла духами, папина — лекарствами. Какие восхитительные запахи!

Бабушкины руки пахли конфетами: Роза-старшая всегда угощала свою любимицу-внучку чем-нибудь вкусненьким.

Ладони старой Томасы навсегда впитали в себя запах лука и чеснока, а вот у тети Дульсе, конечно же, от пальцев исходил запах красок. Вообще у тети такие интересные руки: они вечно разноцветные. Бабушка ворчит, что Дульсе никогда дочиста не отмывает краску, но она, конечно же, не права: это так чудесно, когда один палец у тебя желтый, а другой синий!

А как пахли руки у дедушки Рикардо? Этого Розита, как ни напрягалась, вспомнить не могла. С дедушкиным образом она связывала теперь запах плюша, исходивший от игрушечного медвежонка-панды.

А еще ей очень нравится нюхать сморщенные руки падре Игнасио. Они благоухают восковыми свечками и ладаном. Падре такой добрый! Розита вспомнила, как долго красиво он говорил что-то в церкви на непонятном языке, когда хоронили дедушку.

Все тогда плакали, и она тоже начала всхлипывать, хотя и не совсем понимала, что происходит. Ведь дедушка теперь на небесах, и ему, наверное, там очень хорошо: все вокруг такое голубое, а облака такие мягкие! Интересно, как они пахнут, эти белые облака? Наверное, так же, как сладкая вата на палочке, которую папа покупал ей в парке: чуть- чуть жженым сахаром.

— Мы идем в парк? — спросила она у родителей, когда они свернули за угол. — Мамочка, попроси папу, пусть он разрешит мне покататься на лодке!

Это было ее заветной мечтой. Пабло охотно катал ее на качелях и каруселях, но никогда — на лодке. Он не мог забыть, как сам в детстве едва не утонул.

Но Лус сказала:

— Нет, доченька, мы идем к тете Дульсе.

Роза обрадовалась:

— У нее день рождения? А что мы ей подарим? Покажи мне подарок!

Пабло улыбнулся:

— Ты просто погостишь у нее несколько дней. И тетя Дульсе будет так рада, это и станет для нее лучшим подарком. А день рождения у нее одновременно с маминым, они ведь сестры-близнецы.

Розита обдумала это сообщение и серьезно попросила:

— Я тоже хочу сестру-близнеца. Мама, роди мне, пожалуйста, близнеца!

Родители рассмеялись. Дочка удовлетворенно кивнула, приняв их смех за знак согласия.

Немного погодя она спросила:

А мы долго будем гостить у тети Дульсе?

Лус подхватила ее на руки и прижала к себе:

— Нет, маленькая. Ты там останешься одна. Мне нужно ехать на гастроли. А папа будет навещать тебя каждый день после работы.

Личико ребенка омрачилось. Маленький лобик Розы собрался в скорбные морщинки:

— Мамочка, зачем ты всегда уезжаешь?

— Но, малышка, это ведь моя работа.

Девочка не поверила. Она сделала собственный вывод:

— Ты не любишь нас с папой.

На глаза Лус навернулись слезы:

— Что ты говоришь, Розита! Я очень вас люблю! Маленькая моя, любимая моя глупышка!'

Пабло молчал отвернувшись. Этот разговор опять всколыхнул его самые болезненные переживания.

Недаром же говорят: «Устами младенца глаголет истина»! Их дочурка — чуткое существо. Что если она нечаянно угадала правду?

А вдруг Лус действительно его разлюбила?

Да и умеет ли она вообще любить?

Роза уперлась ручонками в мамины плечи и угрюмо, односложно потребовала:

— Пусти.

Встав на тротуар, она засунула руки в кармашки своего нарядного платьица и дальше семенила самостоятельно — маленький, гордый, независимый человечек.

Жилище Дульсе представляло собой полную противоположность как уютному дому Розы Линарес, так и роскошному особняку Пабло и Лус.

Все здесь было вверх дном.

Комнаты заставлены разномастной мебелью — дорогой и дешевой вперемешку.

Дульсе, которой с детства не были привиты хозяйственные навыки, обставляла квартиру согласно своему капризному художническому вкусу.

Сама квартира была большой, светлой, двухэтажной: над жилыми комнатами располагалась мастерская со стеклянным потолком, где Дульсе писала картины.

И все же квартирой в полном смысле слова назвать это было сложно. Помещение напоминало скорее лабиринт, в котором нужно было пробираться сквозь нагромождение предметов разных эпох и стилей.

Лус, когда они с Пабло арендовали особняк, постаралась создать внутренний ансамбль: каждая мелочь гармонировала со всеми остальными предметами и по цвету, и по форме. К тому же там все было подчинено идее комфорта.

Дульсе о комфорте не думала совсем.

Она приобретала каждую вещицу ради нее самой — для нее дом был не единым целым, а скорее музеем, коллекцией.

Увидела как-то на распродаже старинное бюро со множеством мелких ящичков, явных и потайных — и была очарована его таинственным характером. Тут же не задумываясь купила и поставила в кабинет Жан-Пьера.

«Как хорошо ему будет работаться за таким бюро! — думала она. — В ящички он разложит свои ручки, карандаши, скрепки и ластики, а вот эта выдвижная емкость как раз подойдет для дискет».

А то, что Жан-Пьер работал на компьютере и вид современного аппарата никак не будет вязаться со старинным потемневшим резным деревом, ее ничуть не заботило.

А вот стулья из гнутых металлических трубок остро модернистского дизайна. Это любимцы Дульсе — угловатые, асимметричные. Они стоят в столовой и как-то странно контрастируют со скатертью из изысканных брабантских кружев, складками ниспадающей с круглого обеденного стола.

Каким-то образом сюда же затесался вместо торшера гигантский медный индийский подсвечник в виде пузатого шестирукого Шивы.

А на шею Шивы надето африканское ритуальное ожерелье из крупных перламутровых раковин.

Множество разномастных светильников — вверху, внизу, справа, слева. Дульсе любила, чтобы освещение варьировалось в зависимости от настроения.

Под потолком — какая-то странная конструктивистская люстра. Похоже, что она собрана из консервных банок и металлической стружки. Какой-то набор конусов и цилиндров, в которые вкручиваются лампочки.

Из стены торчит причудливое деревянное бра, вырезанное не то из отполированной коряги, не то из узловатого корня какого-то неведомого дерева.

Зато на столе — светильник из чугунного литья в виде античной обнаженной нимфы.

Как-то, гостя у Дульсе во время очередной поездки Лус, маленькая Розита простудилась, и Пабло принес сюда лампу синего света, чтобы прогревать ребенку горлышко. Теперь и этот медицинский прибор использовался в качестве ночника.

Казалось странным, что Дульсе, по натуре такая цельная, в вещах предпочитала такое дробление и разнобой.

Не было ли это симптомом начальной стадии распада личности, не могло ли это быть сигналом тревоги?

Пабло часто размышлял об этом. Ведь Дульсе была художницей, а картина, которая представала взору всякого, кто входил в ее дом, граничила с безвкусицей.

Зато маленькая Розита просто обожала квартиру тети Дульсе. Здесь было столько таинственного и загадочного. Открой какую-нибудь дверцу шкафа — и тут же наткнешься на великолепное сокровище. Недавно, например, девочка случайно, обнаружила китайскую чашку, о которой Дульсе вовсе позабыла. На первый взгляд чашка как чашка, а нальешь в нее воды — и внутри появляются золотые рыбки.

А один раз тетя Дульсе попросила Розиту помочь:

— Будь добра, принеси пуговицы вон из той серебряной шкатулки!

Девочка открыла шкатулку — и оттуда раздалась музыка! Восторгам не было конца.

К тому же Розите безумно нравилось, что тетя Дульсе не заставляет соблюдать порядок, а разрешает брать, что захочется и передвигать как понравится. Какое несравненное удовольствие построить себе шалаш из багетов, в которые оправляют картины, а «крышу» покрыть вышитым шелковым покрывалом! И, главное, обедать не за столом, как положено, а прямо там, внутри, поставив тарелку на пол!

Короче говоря, девочка любила и тетю Дульсе, и ее необычный дом.

Но на этот раз все было иначе.

Дульсе радушно распахнула им дверь. Она была, как всегда, в своих вечных джинсах, в просторной длинной футболке и шлепанцах.

— Кто к нам пришел! — воскликнула она и присела на корточки, протягивая руки к своей маленькой племяннице, чтобы обнять ее.

Но Розита обниматься не пожелала.

Не говоря ни слова, она обошла тетю и мрачно прошествовала вглубь квартиры.

Взрослые, переглянувшись, последовали за ней.

Она прошла прямиком к лестнице, ведущей наверх, в мастерскую.

Дульсе в это время работала над большим абстрактным полотном. Огромный холст вертикально-вытянутого формата был закреплен прямо на стене, от пола до потолка. Над верхней частью картины Дульсе трудилась, стоя на стремянке.

— Вот так Микеланджело расписывал потолок Сикстинской капеллы, — шутила она.

Розита направилась прямиком к стремянке.

Пыхтя от напряжения, она по-обезьяньи вскарабкалась по деревянным ступенькам и уселась на верхней площадке, повернувшись ко всем спиной.

Лус всплеснула руками:

— Слезай немедленно, упадешь!

Дочка никак не реагировала. Она делала вид, что внимательно изучает мазки масляной краски на холсте и что в мире нет ничего важнее этого занятия.

Дульсе метнулась за дверь и через минуту вернулась, держа в руках забавного маленького чертика. Бесенок был меховой, пушистый, с глазами-бусинками. Дульсе только вчера купила его на выставке скандинавского прикладною искусства: хитрое северное существо пленило ее своим шутовским проказливым видом.

— Розита, посмотри, кто у меня есть! — поманила Дульсе. — Его называют домовым и говорят, что он по ночам пьет молоко. Спускайся скорей, пошли в кухню, нальем ему молока в блюдечко, а то он проголодался.

Девочка покосилась на домового. Ей стоило больших усилий сделать вид, что игрушка ее ничуть не заинтересовала. Однако она героически взяла себя в руки и вновь с равнодушным видом уставилась в стену.

— Розита, дорогая, — сказал Пабло, — у нас нет времени, маме пора собираться на самолет. Неужели ты не хочешь попрощаться с мамой?

Детские плечики вдруг стали мелко-мелко вздрагивать. Однако девчушка быстро подавила рыдания. Это была настоящая мексиканка, мексиканка до мозга костей. Она не хотела, чтобы ее видели плачущей.

Шмыгнув носом и судорожно вздохнув напоследок, она начала спускаться вниз.

— Ну, иди же к маме, моя умница! — позвала Лус.

Девочка взглянула на нее так, что Лус от неожиданности испуганно отшатнулась.

В детском взгляде были злость и презрение.

Роза решительно тряхнула головой с темными блестящими кудряшками и твердыми шажками направилась не к матери, а к тете.

Перво-наперво она забрала у Дульсе чертенка. А потом обхватила Дульсе за ногу и прижалась к ней всем своим маленьким тельцем:

— Вот моя мама! — объявила она.

Дульсе выглядела растерянной и отчего-то виноватой.

Пабло сжал виски руками.

Лус порывисто всхлипнула и опрометью бросилась вон из комнаты.

Эвелина Пачеко шла по центральной улице Буэнос-Айреса и внимательно разглядывала витрины магазинов. Она была занята одним из самых приятных занятий в жизни любой девушки: покупкой приданого для своей будущей свадьбы.

Эвелина год назад закончила экономический факультет, где получила диплом специалиста по статистике, и работала в государственном статистическом управлении. Хотя зарплата, как у всех государственных служащих, была небольшая, Эвелина гордилась тем, что ее уже сделали старшей в своей группе и директор департамента отметил ее компетентность и обещал ей скорое продвижение.

Впрочем, Эвелина не была уверена в том, что сильно заинтересована в карьере. Она происходила из образованной семьи, и учиться ей нравилось, но при этом Эвелина считала, что ей гораздо больше понравилась бы такая жизнь, где она могла бы самостоятельно распоряжаться своим временем и тратить его на более интересные занятия, чем ежедневное сидение в конторе.

Эвелина считалась одной из самых красивых девушек в университете и всегда имела много поклонников. Но она не спешила замуж, ей хотелось, чтобы ее избранник был чем-то необыкновенным.

Когда Эвелина познакомилась с Роберто, и он впервые появился у нее дома, многие подруги считали, что ей очень повезло. Во-первых, Роберто Бусти был красив той мужественной красотой, которая так привлекает женщин. Его вьющиеся черные волосы, темно-синие глаза, загорелое лицо с правильными чертами сами по себе останавливали внимание. Роберто нельзя было назвать очень разговорчивым, но он чувствовал себя непринужденно даже в незнакомом обществе. Его эрудиция, остроумие и галантность производили впечатление на прекрасный пол. Вдобавок профессия Роберто заставляла его много путешествовать, и не только по знаменитым городам, но и в малоизвестные и труднодоступные точки земного шара. Когда он начинал говорить о море, его рассказ был настолько вдохновенным и поэтическим, что вокруг собиралось много слушателей.

Кроме того, Роберто прекрасно пел и играл на гитаре. Он хорошо знал народные испанские, латиноамериканские, итальянские песни, но особенный успех у слушателей Роберто имел, когда он начинал исполнять баллады на свои собственные стихи. Эвелина поглядывала на окружающих с гордостью: никто из ее подруг не мог похвастаться таким не заурядным поклонником. Эвелина была тщеславна и строила радужные планы на будущее.

Собственно говоря, Роберто довольно быстро потерял голову. Эвелина манила его своей красотой и блеском и в то же время сводила с ума своей недоступностью и способностью сохранять дистанцию. Роберто посылал ей письма, дарил цветы и сочинял сонеты в ее честь. Она то притягивала, то отталкивала его, но никогда не давала ему отойти слишком далеко.

За это время Эвелина привыкла к его обожанию, и, если день проходил без звонка от Роберто, она чувствовала, что ей чего-то не хватает. Тем временем многие подруги уже сыграли свадьбы, и теперь все чаще она получала от них приглашения на крестины их первенцев. Не то чтобы Эвелина испытывала особое умиление, глядя на крошечные личики, выглядывающие из обвязанных лентами свертков, но она смутно ощущала, что каким-то образом отстала от общего потока, а это ее, привыкшую быть первой в своем кругу, не могло не беспокоить.

Роберто в последние месяцы проводил много времени на постройке яхты. Он по-прежнему звонил каждый день, но перестал настаивать на свиданиях в тех случаях, когда Эвелина ссылалась на какие-то мелкие причины, и в результате она обнаружила, что несколько раз вопреки ожиданиям ей пришлось проводить вечер в одиночестве перед телевизором.

Эвелина забеспокоилась и решила, что пора добиваться какой-то определенности. Тем более сеньора Пачеко, мать Эвелины, уже несколько раз намекала дочери, что подошел возраст, когда пора задуматься о своем будущем. Эвелина отмахивалась от материнских советов, ей смутно казалось, что ее звездный час еще не пробил, но оттягивать решение бесконечно она не могла.

Полтора месяца назад, сидя в ресторане «Да Луна», Роберто взял Эвелину за руку, посмотрел ей в глаза долгим взглядом и произнес:

— Эвелина, дорогая, ты знаешь, что я давно люблю тебя. Я хотел бы, чтобы мы всю жизнь были вместе. Я мечтаю о том, чтобы ты стала моей женой. Согласна ли ты?

Эвелина серьезно посмотрела на него и тихо, без улыбки сказала:

— Да, Роберто, я согласна.

Роберто захотелось вскочить и подхватить ее на руки но, поскольку они сидели в фешенебельном ресторане, он ограничился тем, что крепко сжал ее руку, а потом поднес губам и пылко поцеловал.

Эвелина, ты сделала меня счастливейшим человеком, — сказал он.

Он подозвал официанта и заказал шампанского. Ему трудно было сидеть спокойно на месте, ему хотелось петь, смеяться, танцевать.

— Когда мы пойдем выбирать кольца? — спросил он.

Эвелина улыбнулась его детскому нетерпению.

— Можем завтра, после обеда, — сказала она, польщенная его восторгом и думая, что, пожалуй, она приняла правильное решение.

С тех пор Роберто был принят в доме Эвелины как официальный жених. Почти все вечера у него оказались заняты визитами: Эвелина знакомила его со своими родственниками и друзьями, и они проводили свободное время в гостях или в каком-нибудь танцевальном клубе. Роберто с трудом теперь выходил из положения, чтобы побывать на судостроительном доке, где строилась его яхта, и, чтобы успеть, проводив Эвелину домой во втором или даже в третьем часу ночи, в шесть утра уже вскакивал и мчался на причал. Но мечты о скорой свадьбе и будущем счастье придавали влюбленному Роберто сил, и он не жаловался на усталость.

Сама сеньорита Эвелина чувствовала себя довольной тем, что оказалась центром всеобщего внимания и интереса, и ее занимали различные приготовления, такие как выбор собора для венчания, заказ свадебного платья и список свадебных подарков, которые сеньора Пачеко педантично составляла и редактировала для большого числа близких и дальних родственников.

Тем не менее, временами Эвелину Пачеко охватывало смутное ощущение беспокойства. Она понимала, что вот ее жизнь, вот сделает решительный шаг, который изменит ее жизнь до того текущую по накатанной колее, и она станет частью биографии другого человека, год назад ей неизвестного, своего будущего мужа. Безусловно, Роберто привлекал Эвелину своей яркой индивидуальностью. Он был так не похож на большинство молодых людей, с которыми она знакомилась раньше. И в то же время иногда ее настораживала и даже пугала безоглядная порывистость Роберто, его способность к риску и даже безрассудству, его щедрость и пренебрежение ко всему материальному, которая так контрастировала с трезвой расчетливостью самой Эвелины.

Впрочем, в данный момент девушку не тревожили подобные сомнения, потому что у нее была более простая и приятная задача — выбрать платья и костюмы для приданого, которых, по ее расчету, пока не хватало.

Эвелина досадливо поморщилась, проходя мимо витрины шикарного мебельного магазина: если бы Роберто был попрактичнее, она могла бы сейчас с наслаждением заняться выбором мебельных гарнитуров, портьер и штор для нового дома.

«А вместо этого мне впору отправляться в магазин для любителей водного спорта за аквалангом и ластами. Что еще понадобится на этой яхте, где мы будем практически одни?»

Впрочем, Эвелина несколько кривила душой: Роберто обещал ей по дороге в Италию стоянки в портах Испании, Франции и, может быть, других средиземноморских стран, так что Эвелина представила себя на набережной Пальма-де-Майорка, где отдыхает его величество король Испании, и, воодушевившись, направилась в отдел модной одежды для лета.

— Кого я вижу! Прекрасная Эвелина? — раздался вдруг возглас за ее спиной. Обернувшись, Эвелина увидела Хоакина Герру, которого не встречала уже два года, с тех пор, как он закончил университет, где учился на том же факультете, что и Эвелина, но на два курса раньше.

— Привет, Хоакин, давно тебя не было видно, — дружелюбно сказала Эвелина. Во время учебы Хоакин был одним из ее многочисленных поклонников, но уж больно незадачливым, и Эвелина часто жаловалась подругам на его «занудство». Впрочем, эта случайная встреча после длительной разлуки ничем ей не грозила, и она могла себе, позволить быть любезной.

Да я недавно вернулся из провинции Матансас, — сказал Хоакин. Ты же знаешь, что у меня там родня И отец мой оттуда родом.

Эвелина, которая никогда не интересовалась генеалогическим древом семьи Герра, рассеянно кивнула.

— Послушай, Эвелина, как удивительно, что я тебя встретил, — заговорил Хоакин, не замечая холодности девушки. — Можешь себе представить, я думал о тебе сию минуту и собирался позвонить тебе вечером. Я сегодня ночью видел тебя во сне. И вдруг ты наяву!

— Вот как! — безразличным тоном произнесла Эвелина, которую эти излияния оставили совершенно холодными.

— Да, просто поразительно, — с энтузиазмом продолжал Хоакин. — Послушай, Эвелина, ты не пообедаешь со мной в честь нашей встречи после такой долгой разлуки?

— Извини, Хоакин, мне некогда. Я делаю сейчас покупки к свадьбе, и у меня еще куча дел, сказала Эвелина, стараясь скрыть свой торжествующий вид.

Улыбчивое лицо Хоакина сразу вытянулось, в глазах появилось растерянное выражение.

— Ты... ты выходишь замуж? — как-то неуверенно спросил он.

— Да, свадьба через две недели, — стараясь казаться невозмутимой, ответила Эвелина.

Хоакин опустил глаза и заметил на ее пальчике кольцо с бриллиантом, который во многих странах принято дарить честь помолвки.

— В самом деле, я и не заметил твоего кольца, — пробормотал он. — А... могу я узнать, кто этот счастливец?

— Разумеется, это никакой не секрет, но ты с ним не знаком, — ответила Эвелина. — Роберто Бусти, океанолог яхтсмен и поэт.

На Хоакина стало просто жалко смотреть.

Ну что ж, поздравляю, — через силу выговорил они потом, увидев, что Эвелина уже приготовилась сделать прощальный жест рукой, вдруг решился и быстро заговорил — Послушай, Эвелина, я рад, что, у тебя все так удачно устроилось, но ты же понимаешь, что это для меня удар... впрочем, не обращай внимания, я говорю глупости, и дело не в этом. Просто я бы очень хотел, чтобы ты на прощание пообедала со мной в ресторане клуба «Президенте*, тут рядом, как бы на прощание.

Во время этой бессвязной речи Эвелина уже приготовилась вежливо отказаться и ждала только паузы в словах Хоакина, но последние несколько слов неожиданно привлекли ее внимание. Ресторан клуба «Президенте», Ничего себе. Один из аристократических клубов города, взнос в который обходился в кругленькую сумму. Эвелина удивилась, потому что никогда раньше не замечала за Хоакином склонности к расточительству.

— С каких это пор ты обедаешь в клубе «Президенте*? — шутливо спросила она. Эвелина знала, что невозможность стать членом этого клуба до сих пор мучила ее отца.

— Да вот, мы с отцом были приняты на прошлой неделе, — чуть смущенно и вместе с тем довольно произнес Хоакин. — Там довольно мило. Соглашайся, Эвелина, тебе должно понравиться.

Эвелина почувствовала любопытство, так свойственное женщинам. За этим явно что-то скрывалось. Ей ужасно захотелось разобраться, в чем дело.

— Хорошо, пожалуй, соглашусь, ведь действительно в последний раз, — произнесла она с видом женщины, которая оказывает величайшее благодеяние. — Только ненадолго, я обещала маме вернуться не поздно, у нас сегодня будет тетя Сесилия.

— Разумеется, это совсем рядом, — сбивчиво заговорил Хоакин и, осторожно взяв ее под локоть, повел к своей машине. Эвелина смотрела с изумлением. Это был «феррари» последней модели. Она прекрасно помнила старенький «форд» Хоакина, который был предметом добродушных подшучиваний в университете. Нет, тут определенно была какая-то загадка.

Рохелио не раз бывал на ранчо своего шурина и без труда нашел их просторный деревянный дом с широкой открытой верандой и коновязью, где, если хозяин был дома был привязан его серый конь Соломон.

Вот и сейчас, когда Рохелио подъехал на своем видавшем виды «фольксвагене» к ранчо Гуатьерресов, он увидел, что Соломон бьет копытом у коновязи. «Значит, Густаво дома», — обрадовался Рохелио. Он остановил машину и побежал в дом.

Густаво, Исабель и Лало обедали. Это был настоящий обед мексиканского ранчеро: маисовые тортильи, густая мясная похлебка с большим количеством томата и перца, тушеные бобы. Удивительно, как эти двое, в сущности, городских людей, далеких от земли, так быстро привыкли к сельской жизни и стали неотличимы от других семей, живущих в округе. Нет, отличия, конечно, были, и не одно: книги, целая библиотека — гордость Густаво и малыша Лалито, безукоризненный вкус, с которым были расставлены по комнатам и кухне самые непритязательные вещи — это была, конечно, заслуга Исабель, да и сами они загорелые, в джинсах и рабочих рубахах, но с такими светлыми одухотворенными лицами, были похожи скорее на ранчеро не из жизни, а с полотна художника.

— Рохелио! — воскликнула Исабель, которая первой заметила его.

Густаво поднялся из-за стола и пожал ему руку.

— Что-то случилось? — сразу же спросил он.

— Я нашел Гонсалеса, — ответил Рохелио и пересказал Густаво и Исабель все, что узнал от падре Игнасио.

— Это тот самый человек, который был вместе с Федерико Саморрой, — сказал Густаво. — Понимаю. И тебе удалось разыскать его?

— Представь себе, он даже и не думал скрываться. Вся Куэрнавака увешана его портретами, он живет совершенно открыто. Разъезжает по Мексике и ничего не боится.

— Видимо, совершенно в себе уверен, — кивнул головой Густаво. — Значит, он спрятал Саморру очень надежно. Я думаю, медленно проговорил Густаво, — он вывез его в Соединенные Штаты. Недаром ведь они ехали на север.

— Но как же они могли пересечь границу? — удивился Рохелио. — Их бы сразу опознали.

Густаво усмехнулся:

— Вот что значит честный человек. Для тебя, конечно, граница — это нечто непроницаемое. Поверь мне, для человека, который всю жизнь занимается контрабандой наркотиков, нелегально пересечь границу так же просто, как тебе перейти улицу. Скорее всего, Саморра сейчас вообще где-нибудь в Техасе или Нью-Мексико. Вот почему не нашли ни его, ни машины.

— Думаю, ты прав, — согласился Рохелио. — Но если это действительно так и твоя догадка верна, то нам не удастся его найти.

— Найдем! — убежденно сказал Густаво. — Я еще с ним не рассчитался, он ведь мне так и не заплатил старый должок. Что ж, значит, примемся за проповедника. Что ты предлагаешь?

— Тут вопрос к тебе, Исабель, нужно разыскать некую Ренату. Она была женой этого Гонсалеса, и, по его собственному утверждению, он познакомился с ней в кафе «Твой реванш».

— Вот как! — Исабель рассмеялась. — Я не знала, что проповедники ищут себе жен в таких местах. Я думала, в какой-нибудь воскресной школе или среди особо ревностных прихожанок.

— Ну, это особый проповедник, — ответил Рохелио. — О том, почему он расстался с женой, имеются две противоположные версии.

Он подробно рассказал все, что удалось узнать Чате Суарес из личной жизни святого доктора Гонсалеса.

— Рената... Рената... — думала Исабель, старательно припоминая те дни, когда сама была Милашкой — одной из лучших девушек этого ночного кафе. — Что-то не припоминаю. Рохелио, прости, но, по-моему, девушки с таким именем у нас не было. Да и вообще ее могли звать как угодно. «Кошечка», «Красотка», «Лапа», мы иногда настоящего полного имени друг друга могли и не знать, если близко не дружили.

— Ну, может быть, ее звали как-нибудь уменьшительно, — предположил Рохелио. — Как могут звать женщину по имени Рената?

— Ната... — сказал Густаво.

Натэлла! вдруг неожиданно для всех выкрикнул Лалито. Никто из взрослых не обращал на него внимания им было невдомек, что мальчик внимательно прислушивается к их разговору.

— Кто тут слушает взрослые разговоры? — засмеялся Густаво. — Ишь какой — сразу ушки на макушке. Беги-ка посмотри, чем там Соломон занят.

Лало подбежал к окну:

— Ну папа, он же просто стоит и машет хвостом.

— А ты выйди к нему, поговори с ним. Вдруг ему скучно! Иди, иди, малыш.

— Натэлла! Ну, конечно! — вдруг воскликнула Исабель. — Да, это она! Теперь я вспомнила. Совершенно точно!

— Значит, ты знаешь, как ее найти, — обрадовался Рохелио.

Исабель покачала головой.

— Откуда же я знаю, где она сейчас живет. Я этого и раньше не знала. А вряд ли она снова работает в «Реванше». Но одну попытку можно сделать. Я знаю, как разыскать Сора йду. Не исключено, что она знает, где Натэлла. Но вполне может оказаться, что она давно не имеет о ней никаких сведений... Я говорю это потому, что не хочу, чтобы ты очень рассчитывал на это, Рохелио.

— Но нужно попробовать, Исабель, — сказал Густаво. — Я не вижу другого пути что-то выяснить про этого проповедника. Пусть она знает немного, эта Натэлла...

— Женщина, которая живет с мужчиной, может не знать, чем он занимается, быть не в курсе каких-нибудь его коммерческих тайн, но зато он знает о нем такое, чего никогда не выяснит полиция. Но ведь именно за слабости и можно зацепиться, — возразила Исабель. — Я уверена, что если нам удастся найти Натэллу, мы найдем ключ и к таинственному проповеднику Вилмару Гонсалесу.

— Значит, ты вместе со мной едешь в Мехико, — спросил Рохелио.

— Значит, так, — ответила Исабель.