Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 16

Рохелио разрывался между долгом отца и долгом брата. Нужно было непременно продолжать поиски убийц Рикардо, но он боялся, что не сможет полностью отдаться этому из-за Тино и Эрлинды.

На следующий день после того, как он ударил сына а ночном кафе, он решил серьезно поговорить с ним.

Тино сидел в своей комнате, тупо глядя перед собой, Когда отец вошел, он даже не повернул головы в его сторону. Рохелио подошел и молча сел рядом.

— Сын, — сказал он. — Я хочу с тобой серьезно поговорить.

— О чем? — безучастно спросил Тино.

— О тебе, — ответил отец. — Ты же умный парень. Неужели ты не понимаешь, что дорога, на которую ты встал, ведет только в одном направлении — к гибели.

Тино молчал.

— Ты ведь мечтал стать ученым, заниматься наукой, писать книги, делать открытия, — говорил Рохелио. — Мы с матерью старались помочь тебе во всем. И что же, теперь с этим покончено? Не понимаю, покачал он головой. — Как можно добровольно отказываться от жизни. Неужели тебя больше ничто не интересует?

Сын повернулся к нему.

— Не знаю, — медленно сказал он. — Я все забыл.

— Хорошо, скажи, как это началось, почему ты это сделал в первый раз?

— Мне было интересно, — пожал плечами Тино. — Понравилось. Понимаешь, это такое чувство, как будто ты действительно узнал что-то новое, необычное. Совсем непохожее на эту скучную жизнь, когда все время одно и то же.

Так, — Рохелио старался найти подходящие слова. Значит, ты решил пойти по простому пути. Те же открытия, только без труда, без учения.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Тино.

Никогда в жизни Рохелио не думал, что наступит день, когда ему будет так трудно говорить с собственным сыном.

И вот этот день настал. Он пытался объяснить ему что-то, доказать, что променять жизнь на причудливые видения непростительно, неправильно, ложно, и чувствовал, что говорит что-то не то. Временами ему казалось, что их взаимопонимание снова восстанавливается, но затем сын отвечал что-то такое, от чего это впечатление рушилось. Так ничего и не добившись, он устало поднялся и сказал:

— Как знаешь, сын. Но поверь мне, ты на ложном пути. Остановись, пока не поздно.

Эрлинда ждала мужа на кухне. Она кормила маленькую Флориту, но делала это почти бессознательно. Когда Рохелио вошел, она отложила ложку и спросила:

— Ну что Тино?

— Не знаю, — ответил Рохелио. — Я поговорил с ним, попытался объяснить ему свою точку зрения, но понял ли он меня, не уверен.

Эрлинда залилась слезами.

— А почему мама опять плачет? — расстроилась Флорита. — Ее расстроил твой брат, — честно ответил дочке Рохелио. *

— А ты скажи ему, чтобы он был хорошим, — предложила Флорита. — Он ведь большой.

— Ты думаешь, с большими легче, чем с маленькими? — грустно улыбнулся Рохелио.

— Конечно, — уверенно ответила Флорита. — Раз они большие, значит, они послушные и всегда поступают правильно. А еще никогда не плачут, даже если упадут.

Даже Эрлинда улыбнулась сквозь слезы.

— Ничего, мы с Густаво заберем его на ранчо, и там он придет в норму, — уверенно сказала Исабель. — Дай срок. Только разберемся с этим проповедником.

— Как бы не было слишком поздно, — вздохнула Эрлинда.

Шоссе серой лентой разворачивалось перед автомобилем, мелькали города и городки, деревни и хутора. «Как наша жизнь, — почему-то подумалось Исабель. - м» приходит, ты не успеваешь его пережить, а он уже в прошлом, уже позади. Как бешено мчится время».

Она повернула голову и посмотрела на Рохелио, который сосредоточенно вел машину. Он был очень похож на Рикардо, так что люди, плохо знавшие братьев, никогда не могли отличить их друг от друга. Но те, кто знал их близко, различали без труда — ведь на лице каждого лежала печать их характера, привычек, образа жизни. Рикардо всегда был болеет обаятельным, веселым, его лицо казалось улыбчивым, счастливым, выдавая легкий и немного бесшабашный, несдержанный характер.

Совершенно иным казался Рохелио — очень выдержанный, взвешенный, ответственный. Его лицо казалось более непроницаемым, серьезным. Так что даже казалось, что подбородок у него тяжелее, чем у брата, брови опущены ниже, уголки рта сжаты плотнее; Он был совсем не похож на красавчика «Рикки», которого когда-то знала прежняя Милашка.

Исабель вспомнила, как ей пришлось тогда играть роль безумно влюбленной, но несчастной девушки. Она неплохо с ней справилась, но теперь перед ней стояла задача куда сложнее и опаснее. Именно за этим они с Рохелио сейчас на бешеной скорости неслись в Куэрнаваку.

— Значит, Рената не знает ничего о его преступной деятельности и связях, — задумчиво сказал Рохелио.

— Представь себе, — подтвердила Исабель. — И это несмотря на то, что они прожили вместе несколько лет.

— Плохо, — констатировал Рохелио. — Это значит, он хороший конспиратор. Часто от собственной, жены утаить что-либо труднее, чем от частного детектива!

— Если бы он не был таким хорошим конспиратором, он бы не разъезжал открыто по всей стране, — заметила Исабель.

— Да, верно.

Они снова замолчали, думая об одном — как подкопаться под этого поистине неуловимого человека, который постепенно в их глазах стал превращаться в какого-то гения зла (это было явно некоторое преувеличение).

— Я готова на все, — сказала после некоторого молчания Исабель. — Кроме одного. Рохелио, ты должен меня понять. Как бы я ни любила Рикардо, как бы мне ни хотелось отомстить Федерико Саморре, я все же не могу пойти на то, чтобы стать его любовницей.

— Да что ты! — Рохелио чуть не выпустил руль из рук. — Я этого и не имел в виду.

— Петь я, кстати, не умею, — добавила Исабель. — У меня много талантов, но этим Бог меня обделил.

— Зато не обделил другими.

— Остается ангелочек с крылышками... — рассуждала вслух Исабель. — Боюсь, старовата я для этого. Значит, что мы решили — ревностная прихожанка, экзальтированная поклонница? Что ж, пусть так. Попробую.

— По крайней мере, это даст тебе возможность подойти к нему поближе, возможно, что-то разузнать о нем. Ведь не может же он не иметь связи с Саморрой и с подчиненными. Может быть, он даже во время проповеди передает информацию, используя какой-то своеобразный код, кто знает? Этот человек слишком хитер.

— Я сориентируюсь, — спокойно сказала Исабель. — Главное — сделать первый шаг. Кто бы мог меня представить ему? Если я подойду сама, не вызовет ли это у него подозрений? Он ведь должен быть очень осторожным.

— Это как раз самое простое, — ответил Рохелио. — Привести тебя к нему может Чата Суарес, подруга и однокурсница Лус. Я рассказывал тебе о ней — это девушка, которая когда-то пела в хоре во время его выступлений в Мехико.

— И она не замечала ничего необычного или подозрительного? — спросила Исабель.

— Представь себе, ничего. Кроме того, что мы уже знаем, — Рохелио усмехнулся. — Его преувеличенного интереса к противоположному полу.

— Значит, чисто поверхностное наблюдение мало что даст, — нахмурилась Исабель.

— Ладно, посмотрим по обстоятельствам, — сказал Рохелио. — Заранее мы вряд ли что сможем решить.

Жан-Пьер спустился по трапу самолета в аэронов Швехат. Он прибыл в Вену по заданию редакции.

Из этой командировки он должен был привезти два репортажа для своей газеты.

Первый — о конкурсе красоты «Мисс Вселенная», проходившем в этом году в Австрии.

Второй репортаж должен был осветить ход музыкального Фестиваля пяти континентов, проводившегося на сцене знаменитой Венской оперы.

Среди всех журналистов выбор пал именно на Жан-Пьера по двум причинам. Во-первых, он истинный француз, хотя и работал теперь в Мексике. А раз француз, значит, он лучше других чувствует женщин и интереснее всех пишет о них и для них. Он подмечает в их психологии и поведении такие тонкости и нюансы, которые обычно бывают упущены репортерами-мексиканцами. Редакция была просто завалена письмами от благодарных читательниц материалов Жан-Пьера. ,

А во-вторых, он близкий родственник блистательной мексиканской певицы Лус Линарес. Уж кому-кому, а ему- то она наверняка согласится дать в Европе эксклюзивное интервью, причем Жан-Пьер сумеет украсить этот репортаж подробностями из семейной жизни знаменитости.

Прибыв в Вену, Жан-Пьер не торопился приступить к служебным обязанностям.

Он был рад вырваться из семьи и решил насладиться свободой. Честно говоря, он устал от лицезрения своей вечно несчастной супруги.

Дульсе, конечно, прекрасная женщина и замечательная художница. Она верная жена и могла бы стать изумительной матерью, если бы Господь послал им детей. Но раз Бог этого не посылает, значит, ему оттуда, сверху, виднее.

Что же теперь, вечно мучиться и страдать по этому поводу? И почему он, Жан-Пьер, обязан разделять с ней эти тоскливые переживания?

Жан-Пьер любил маленьких детей, но чувство отцовства как таковое было чуждо ему. У них есть очаровательная племянница Розита — разве этого мало? Тем более что ее воспитание почти полностью переложено на плечи Дульсе: Лус постоянно в разъездах. Ребенок - это радость в доме, и какая разница, свой он или чужой?

«Кстати, — подумал Жан-Пьер, — надо не забыть привезти какой-нибудь австрийский сувенир для малютки Розиты, что-нибудь особенное, что ее порадует».

У него у самого с Розитой были самые дружеские отношения. Виделись они нечасто — он, как Лус, постоянно мотался по командировкам. Но при встречах они вместе на равных кувыркались по полу и играли в самые шумные игры, какие только можно было придумать.

И было у Жан-Пьера с Розитой еще одно общее удовольствие. Это была только их маленькая тайна. Они выбирали денек, когда он был свободен, и отпрашивались у Дульсе якобы на прогулку.

— Оденьтесь потеплее, сегодня ветрено, — напутствовала Дульсе, укутывая девочку как можно плотнее. — Вы ведь пойдете в парк, а там у озер воздух влажный.

Едва выйдя за порог, Жан-Пьер снимал с малышки кофточки и шарфики и запихивал их в пакет. Оба при этом заливисто хохотали. Они вовсе не собирались в парк. Они отправлялись покушать.

Дульсе совершенно не умела готовить. Все, что она старательно готовила для мужа и племянницы, было на удивление невкусно.

— Дорогая, — сказал как-то Жан-Пьер. — Ты творческий человек, художник, у тебя масса заказов. Я хотел бы освободить тебя от этой обузы — постоянной стряпни. Давай найдем кухарку, у нас хватит на это средств.

Дульсе, серьезная по натуре, не поняла иронии и охотно согласилась. Она поставила только одно условие: кухарку будет выбирать она сама, чтобы, не дай Бог, ребенка в их доме не отравили.

Результат оказался плачевным. Приглашенная служанка готовила еще более отвратительно, чем сама Дульсе, несмотря на то, что была профессиональной поварихой. Дело в том, что прежде она работала в больнице в том отделении, где лежали больные гастритом, колитом и страдающие прочими желудочными и кишечными недугами.

Жан-Пьер, привыкший к изысканной французской кухне, с омерзением глотал приготовленные ею паровые котлетки и несоленые протертые супчики. Розита же была истинной мексиканочкой и обожала все острое, перченое пряное.

И вот они выходили «на прогулку», прощально помахав Дульсе рукой, сами же заваливались в первое попавшееся кафе. Жан-Пьер заказывал огромные порции какого-нибудь мясного ассорти с самыми острыми приправами и неимоверное количество пирожных.

Улыбающиеся официанты ставили мясо перед «папой», а сладости — перед «дочкой».

— Нет, наоборот, пожалуйста, — просил Жан-Пьер.

И тогда начинался настоящий спектакль и для хозяев, и для посетителей кафе. Малютка с аппетитом жевала острую баранину, прихлебывая огненно-жгучий соус, точно лимонад. А белокурый голубоглазый мужчина с жадностью заглатывал сладкие кремы и бисквиты со взбитыми сливками.

Пройдясь немного по свежему воздуху, они с наслаждением повторяли всю процедуру в другом кафе или бистро, причем их аппетит ничуть не уменьшался.

Домой они возвращались довольные, осоловевшие от обильной еды.

— Мы слишком устали, чтобы обедать, — говорил Жан-Пьер жене по возвращении. — Малышка просто с ног валится, пусть она сначала поспит.

Глаза девочки действительно слипались, и ей разрешалось улечься в постель без обеда.

И сейчас, прибыв в Вену, Жан-Пьер решил в первую очередь ознакомиться не с культурными достопримечательностями, а с особенностями национальной австрийской кухни: не сродни ли она французской?

Особенно его привлекали разбросанные там и сям кофейни, в каждой из которых был собственный рецепт приготовления знаменитого венского кофе со сливками и всевозможные фирменные булочки, крендельки, марцепанчики.

В этом сладком путешествии гурман-француз провел почти целый день.

Наконец, исчерпав возможности своего желудка и распустив брючный ремень на две дырочки, он отправился к месту назначения — городскому залу Штадхалле, где проходил всемирный конкурс красоты.

Штадхалле был большим плоским зданием наподобие крытого стадиона. Обычно здесь проходили концерты ведущих звезд эстрады и другие массовые зрелища.

Сегодня фасад Штадхалле пестрел национальными флагами разных стран. Толпы любопытствующих осаждали вход в городской зал: всем хотелось поглазеть на самых красивых девушек мира.

Жан-Пьер безошибочно выделял взглядом из толпы своих коллег, даже не будучи аккредитованными на конкурсе, они, благодаря какой-то сверхъестественной пронырливости, умудрялись просочиться сквозь все барьеры и заграждения. Повсюду работали видеокамеры, вспышки фотоаппаратов слепили глаза.

Впрочем, здесь можно было ослепнуть и без электрических вспышек: просто от обилия и разнообразия женской красоты.

Жан-Пьер подоспел как раз вовремя: парад красавиц начался прямо здесь, на улице, на площадке перед городским залом.

Один за другим сюда подъезжали роскошные открытые лимузины, в каждом из которых сидела одна из участниц конкурса.

Погода была солнечной как по заказу, и национальные костюмы красавиц играли и переливались всеми цветами радуги под горячими лучами.

Глашатай объявлял страну и имя участницы, и девушки грациозно выходили из автомобилей, осыпая зрителей белозубыми улыбками.

Вот миниатюрные раскосые азиатки — Малайзия, Индонезия, Вьетнам, Таиланд... Бедная японочка в темном кимоно семенила довольно неуклюже: традиционная японская обувь на высоких колодках мало подходила для пешего шествия. Жан-Пьер пожалел ее в глубине души, однако девушка была полна чувства собственного достоинства и так невозмутимо обмахивалась красочным шелковым веером, что толпа зааплодировала ей.

Вот крупные статные африканки в высоких, точно башни, головных уборах. Они будто бы плывут по воздуху, слегка откинувшись назад и покачивая бедрами. Кажется, что от них так и веет жаром раскаленной пустыни.

Следом, контрастируя с негритянками, решительно шагают сильные, светловолосые, голубоглазые и скуластые скандинавки. Завтра, на подиуме, в открытых купальника! они будут искусно загримированы и, видимо, станут похожими на прочих участниц конкурса. Нынче же, демонстрируя свой национальный тип, они надменно приподнимают светлые пшеничные брови и щурят глаза с белесыми ресницами. Жан-Пьер прекрасно понимает, что это тоже макияж, но макияж особого рода, подчеркивающий естественную и своеобразную красоту.

А вот славянки из России, Чехии и Польши с толстыми косами ниже колен.

«Любопытно, — думает Жан-Пьер, — настоящие ли это косы или шиньоны? Завтра увидим».

Вдруг над площадью раздалось:

— Франция!

Сердце Жан-Пьера сладко сжалось.

Родина, милая родина! Как давно он там не был!

Интересно, в каком именно женском обличье предстанет перед ним его родная страна? В лице участницы конкурса Франция шлет ему прилет — ему, своему сыну, живущему на чужбине уже больше трех лет.

Кого он сейчас уводит? Холодноватую сдержанную нормандку или пылкую южанку из Гаскони?

Жан-Пьер перевел затвор своего маленького карманного фотоаппарата.

Все ближе и ближе сверкающий автомобиль темно-вишневого цвета. На капоте развевается любимый красно- сине-белый флажок-триколор.

Ну скорее же, скорей, почему так медленно?

«Какой бы ты ни была, моя милая француженка, — думал Жан-Пьер, — ты окажешься самой очаровательной на этом празднике красоты!»

В его памяти моментально вспыхивают стихи на родном французском языке, посвященные неуловимой женской красоте — чьи они? Кажется, Поля Верлена...

Наконец-то из динамиков раздается имя французской красавицы:

— Николь Дюран!

Молодые изящные австрийцы во фраках — судя по пластике, это артисты балета, — галантно распахивают Дверцы лимузина и подают француженке руку, на мгновение заслонив ее от зрителей.

Жан-Пьер прерывисто дышит от нетерпения.

Ну наконец-то, вот она!

Николь Дюран оказалась совсем юным существом, почти девочкой, с робким и нежным взглядом.

Наверное, отборочная комиссия там, в Париже, решила разбить сложившийся общественный стереотип восприятия француженок как бойких, опытных, любвеобильных женщин.

Волосы девушки были вьющимися, огненно-рыжими. Но кроме пламенеющих волос, больше ничего пламенного не было ее облике. Кожа тонкая, прозрачная, с просвечивающими голубоватыми жилками. Длинная трогательна! шейка, почти младенческая. Забавные золотистые веснушки на точеном носике и открытых плечах.

«Сколько же тебе лет, девочка? — невольно прикинул Жан-Пьер. — Шестнадцать? Или пятнадцать?»

У Николь Дюран, была манера держать голову чуть склоненной набок. Девушка словно задавала окружающим какой-то безмолвный вопрос, покорно ожидая, ответят ей или не обратят на нее внимания.

Она тем не менее не выглядела напуганной. Скорее, это было существо не от мира сего, поглощенное созерцанием каких-то призрачных, невидимых для остальных, таинственных явлений.

Как и было положено по регламенту конкурса, она улыбалась публике и приветственно махала ей своей тонюсенькой, почти бесплотной рукой. Но ее улыбка разительно отличалась от самоуверенных, открыточных улыбок прочих участниц.

Лишь чуть-чуть приподняты уголки узких губ, да глаза, зеленоватые, светлые, как весенний ручеек, лучатся светящимися искорками.

Жан-Пьеру захотелось тут же взять ее под свое покровительство, защитить, уберечь от нескромных взглядов.

Впрочем, что за нелепость! Ведь на конкурсы красоты девушки приезжают именно для того, чтобы на них смотрели!

Кем она была? Фотомоделью? Манекенщицей? Актрисой? Раз она приехала сюда, значит, признана в этом году первой красавицей Франции. Как это он, журналист, пропустил такую любопытную информацию?

Надо будет узнать ее биографию. Из какой она семьи? Замужем ли? Судя по возрасту - вряд ли. Впрочем, внешность бывает обманчива...

Задумавшись, Жан-Пьер едва не пропустил момента, когда из очередного лимузина выходила «Мисс Мексика».

Хорош бы он был, представив мексиканской газете репортаж с фотографиями всех участниц, кроме этой!

Он спешно сделал несколько снимков и лишь затем спросил по-английски у своего американского коллеги, стоявшего с видеокамерой справа от него:

— Простите, я не расслышал ее имени.

Тот, не отрываясь от окуляра, ответил:

— Флоринда Сорес.

— Благодарю вас, — произнес Жан-Пьер и принялся рассматривать мексиканку.

В конце концов, Мексика стала его второй родиной, и он обязан отдать должное представительнице этой страны!

Тем более что ведь именно она, а вовсе не Николь Дюран, должна стать главной героиней его репортажа.

О Флоринде Сорес он тоже не успел ничего узнать заранее: задание было получено им в последний момент, когда уже пора была выезжать в аэропорт.

Эта девушка выглядела полной противоположностью Николь Дюран. Если та казалась воздушной и невесомой, то эта, напротив, вся была точно отлита из металла. Она была явно индейского происхождения. Рослая, крепко сбитая, энергичная.

Даже странно: девушек для конкурсов красоты отбирают по определенному стандарту — примерно одинаковый рост, объем бюста, талии, бедер. И тем не менее они кажутся совсем разными по комплекции и телосложению.

Флоринда Сорес так и излучала силу и отвагу. Она выглядела охотницей, отправляющейся на ловлю дикого хищного зверя. Она тоже, как и остальные, улыбалась, но это была улыбка вызова и борьбы. Кажется, дай ей сейчас в руки тугой лук, и она тотчас натянет тетиву и выпустит в противника беспощадную стрелу.

Жан-Пьер невольно залюбовался мексиканкой: истинный француз, он умел оценить разные типы женской красоты, для него любая женщина могла стать богиней.

Богиня! Богиня охоты! Вот подходящее слово для мексиканской конкурсантки. Тогда как француженке больше подошло бы слово «ангел».

Если француженка, казалось, витала в облаках мексиканка, напротив, твердо стояла на земле — и горе тому, кто посмеет встать на ее пути!

Красноватое лицо Флоринды казалось отлитым из бронзы. Ее тяжелые иссиня-черные прямые волосы свободно лежали вдоль спины единым цельным монолитом, и ветер был не в силах разметать и поколебать их, тогда как невесомые золотистые завитки Николь разлетались в стороны при малейшем дуновении.

Если Николь Дюран стыдливо опускала взор, то Флоринда Сорес, наоборот, заставляла окружающих потупиться: столь бесстрашен и дерзок был ее взгляд.

«Что за девушка! — сказал сам себе Жан-Пьер. — Такой красавице не грех и подчиниться?»

Его любвеобильная душа, казалось, раздвоилась. Кому из двух отдать предпочтение? Француженке или мексиканке? Что привлекательнее: робость или энергия? Утонченность или бесстрашие? Тихая гладь прозрачного пруда или бушующие волны штормового океана? Белая лилия или кроваво-красный георгин?

У него было предчувствие, что одна из этих двух красавиц завоюет титул «Мисс Вселенная». Обе необычные, яркие, нестандартные, среди прочих претенденток они были, несомненно, вне конкуренции.

Да, им предстояла борьба. И он, Жан-Пьер, обязательно будет в центре событий!

Довольный полученным заданием, которое позволяло соединить приятное с полезным, Жан-Пьер стал пробираться к служебному входу Штадхалле.