Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 18

Тино мрачно брел по улице. Светило солнце, но он не замечал этого. Он чувствовал себя скверно и морально, и физически. Рохелио напрасно считал, что не смог ни в чем убедить сына — слова отца глубоко поразили Тино, да он и сам, когда его сознание не было затуманено, понимал, что зашел слишком далеко.

Все началось несколько месяцев назад, когда Тино расстался с девушкой, которую любил и которая (так ему казалось) отвечала ему взаимностью. Разрыв произошел не вмиг, они постепенно отдалялись друг от друга, пока, наконец, он не узнал, что у нее есть другой. Тино привык доверять людям, и измена любимой девушки, сознание того, что она обманывала его, клялась ему в любви, а в то же самое время целовала другого — все это выбило его из колеи. Жизнь в его глазах лишилась смысла. Учебу он забросил совершенно — да и к чему учиться, к чему жить, когда все пошло прахом.

Тино было бы куда легче, если бы рядом оказался человек, который выслушал бы его, понял, объяснил, что жизнь на этом не кончилась, но такого человека не было. С родителями Тино потерял контакт, ему казалось, что они способны только на то, чтобы ругать его по любому поводу, и не смогут понять его драмы. Все еще усугублялось тем, что мать случайно видела его в компании с Патрисией — так звали эту девушку, и потом долго расписывала ее всем родственникам и знакомым, называя разными обидными словами.

Были, конечно, еще двоюродные сестры — Лус и Дульсе, но у них самих было столько проблем, что им было не до кузена, который в их глазах все еще был малышом, у которого не может быть никаких серьезных проблем.

Вот в этот-то период он и попробовал кокаин в первый раз — «угостил» один из приятелей. Тино было страшновато, но интересно. Он знал, что человек очень быстро втягивается в это, становится рабом своей привычки, не может жить без очередной щепотки порошка, но надеялся, что за один раз привыкания не наступит.

То, что он испытал, было похоже на сказочный сон. Он забыл обо всем — об обманувшей его подруге, о ставших чужими родителях, о запущенной учебе, все это ушло куда-то, стало совершенно неважным. Однако Тино вовсе не собирался повторять этот опыт — он слишком хорошо знал, чем это может кончиться.

Подкосила его та встреча в кино — он увидел, как Патрисия взасос целуется со своим новым ухажером, тупым и самодовольным. Тино был готов зарыдать и, не дожидаясь начала сеанса, ушел, чтобы никто не видел его слез.

Он шел по улице, не разбирая дороги, — в никуда. Если бы ему сейчас предложили навсегда уехать из Мексики, броситься головой с моста, наняться в солдаты, возможно, он без колебаний сделал бы это. Но судьба повернулась так, что ему встретился тот самый приятель, который когда-то угостил его кокаином.

— Пошли, — сказал он Тино. — Тут есть одно место, где можно недорого купить зубного порошка.

— Зубного порошка? — удивился Тино.

Приятель поднял его на смех. Тино быстро догадался, что он имеет в виду, говоря «зубной порошок».

— Ну что? Пойдем? — спросил приятель.

— Пойдем, — кивнул головой Тино.

Ему было все равно. Если это означает смерть, пусть так и будет. Жить ему не хотелось, а этот белый порошок сулил забвение, уход от действительности и от всех проблем.

Очень быстро Тино втянулся. Теперь он не мог и нескольких дней прожить без дозы кокаина. Его карманные деньги кончились, он начал продавать свои вещи — магнитофон, кассеты, книги. Время от времени удавалось и что-то подзаработать, но это случалось редко — какой работник из одурманенного человека?

Но теперь, после того как родители обо всем узнали, а отец, вопреки ожиданиям Тино, не набросился на него с кулаками, не выгнал из дома, а спокойно поговорил с ним, только теперь мальчик вдруг понял, что попался, что пути обратно, в нормальную человеческую жизнь, у него уже нет.

И друзей своих он растерял. Его приятели — наркоманы, с которыми у него не было ничего общего, кроме их пагубной привязанности. Нужно было как-то выбираться из порочного круга, куда он попал, но как? У него было слишком мало сил для этого.

Уже три дня Тино не нюхал кокаин. Все тело болело, как будто его долго били резиновыми дубинками. Ныли кости, мышцы сводило судорогой, температура повысилась настолько, что Тино едва мог дышать. У него впервые в жизни началась серьезная «ломка», тяжелое состояние организма, не получившего привычной дозы наркотика.

Тино было так плохо, что он забыл обо всем — о своем решении избавиться от этой зависимости, снова начать учиться, помириться с отцом. Теперь единственной его мыслью было — где бы достать хоть грамм кокаина, чтобы унять эти мучительные боли. Временами ему казалось, что он находится в лапах гиганта, который выкручивает ему конечности. Хотелось кричать в голос, кататься по земле, все что угодно»

Наконец Тино поднялся со скамейки и пошел. Ноги сами несли его туда, где, как он знал, можно всегда раздобыть спасительного «зубного порошка». Он шел в кафе «Твой реванш».

— Ну что, милая сеньорита, — с порога закричала Сесария, вернувшись с рынка, — отдохнули?

— Да, спасибо, — робко ответила Рита, которая, освоившись с Чусом и его женой, немного побаивалась полной суровой старухи с громовым голосом.

— Ну тогда давайте расскажите-ка, что там у вас стряслось, кто за вами гнался и от кого вы убегали.

Рита вздохнула. Она не знала, как начать свой рассказ. Конечно, можно было бы что-то придумать, как-то выкрутиться, но, посмотрев в глаза Сесарии, Рита поняла, что ей не удастся ее провести. И она решила рассказать всю правду.

По мере того как она говорила, лицо старухи приобретало все более суровое выражение. Она даже сделалась как-то старше, морщины стали казаться более глубокими, чем прежде.

Чус и его жена Санча, тихая работящая женщина, стояли в дверях и также слушали рассказ Риты. Санча только время от времени беззвучно всплескивала руками, а Чус в изумлении качал головой.

— Вечером Адамс уехал в Мехико, — говорила Рита, — и тогда я сбежала. Если бы он был здесь, у меня бы это никогда не получилось. У него везде глаза и уши. Но он уехал — у них там все время какие-то тайные дела. Я про это ничего не знаю, но этот гринго ужасный человек. Как он бил и мучил меня, этого и рассказать невозможно. — Глаза Риты покраснели, но она сдержала слезы. — А Гонсалес сказал, что отдаст меня ему, я сама слышала. А тогда он бы издевался надо мной, убивал бы меня медленной смертью. Он зверь, садист.

— Это вот этот-то, с рожей как недопеченный блин? — мрачно спросила Сесария, в первый раз прервавшая рассказ девушки. — Да он какой-то малохольный.

Рита кивнула:

— Да, так издали кажется. А вблизи на него посмотреть - глаза холодные и неживые, как у рыбы. Ни ресниц, ни бровей, кожа бледная, как у мертвеца. И сам он такой и есть, холодный и жестокий.

— Чус, — сказала Сесария, — налей-ка мне рюмочку и кофе свари, да покрепче.

— Мама, но ты же вроде... — удивился Чус.

— Я? Чтобы я еще стала слушать разных проходимцев! — воскликнула Сесария. — Это нечистый меня попутал. Завтра же пойду в нашему падре, буду грех свой отмаливать, что повернулась к нему спиной.

Чус бросился в комнату за заветной бутылочкой, а Санча приготовила вкусный ароматный кофе.

Отхлебнув темно-коричневой жидкости, Сесария сказала:

— Нет худа без добра! Кабы я две недели не хлебала бы компоты да пустую воду, разве я получила бы такое удовольствие!

Напившись кофе, Сесария задумчиво посмотрела на Риту, которая все так же тихо сидела в углу.

Вот что, милая сеньорита, вы можете оставаться здесь сколько хотите. Живите пока у нас. Будете помогать Чусу делать воздушную кукурузу, а когда этот проходимец уберется из нашего города, сможете выходить на улицу.

— Адамс меня найдет, — убежденно сказала Рита. — Даже если я просижу у вас три года, а потом выйду на улицу, все равно. А ребенок? Что мне, и родить его у вас?

— А что такого? — пожала плечами Сесария. — Санча тут рожала, и ничего — прекрасные здоровые мальчишки.

— Домой мне тоже нельзя, — тихо говорила Рита. — Там они будут точно меня подстерегать. Мне бы куда-нибудь в Мехико. Это большой город, там проще всего затеряться.

— Когда-то мы жили там, — сказал Чус. — Помнишь, мама, в Вилья-Руин? Нашего квартала теперь уже и нет — снесли, наверно. — Да, конечно, Томаса писала мне, — кивнула Сесария. — Уж двадцать лет, как наших трущоб не стало, — она вздохнула. — Как там она, моя соседка? Давно ничего о ней не слышно. Живали? Ведь ей уже, должно быть, за восемьдесят.

— А может быть Риту отправить к тетушке Томасе? — предложил Чус. — Дом у них большой, девочки разьехались. Найдется у них лишняя комната.

— Да, возможно, ты и прав, — согласилась мать, — Уж в богатом доме нашу сеньориту никто не станет искать я сама ее туда и отвезу.

— Мама, может быть, все-таки я... мы с Санчей.

— Я повезу ее сама! — трубно поставила точку на разговоре Сесария.

Пыльная утрамбованная дорога петляла по пустынной местности с изредка натыканными вдоль дороги кактусами и колючими кустарниками.

— Красотища, нечего сказать,— заметил Пабло.

Дульсе, сидя с ним рядом, внимательно изучала карту.

— Скоро будет крупное селение. В путеводителе отмечено, что там проводятся традиционные ярмарки. Это именно то, что мне нужно.

— Скоро — это через сколько дней пути? — поинтересовался Пабло.

Дульсе шутливо шлепнула его картой.

Теперь она была даже рада, что Пабло рядом. Действительно, глупо прятать голову в песок, как страусу. Ведь они родственники и все равно должны будут общаться. Так лучше сразу выровнять их отношения, сведя к чисто семейной дружбе. Да разве они могут быть у них иными? Она совершенно зря запаниковала, придав слишком большое значение совершенно невинному поступку. И чуть не испортила их доверительное нежное приятельство. Ведь они, по сути, почти что брат и сестра...

Пабло покосился на Дульсе. Горячий ветер, врываясь в опущенное окно, трепал ее волосы. Как она все же похожа на Лус... Но только внешне. А внутренне... Пабло подумал, что Дульсе стала ему роднее и ближе, чем Лус. Ее он понимал намного лучше, чем свою взбалмошную жену

Странно... Почему же тогда, четыре года назад, он выбрал то ее, а Лус? Ведь именно с Дульсе он познакомимся с первой. Может, он не почувствовал знака судьбы?

— Смотри на дорогу! — велела Дульсе, откидывая с лица непослушные пряди волос.

— Между прочим, я уже проголодался, — заявил Пабло. - Ты взяла с собой бутерброды?

— Они в сумке, в багажнике.

— Тогда придется остановиться.

Он свернул на обочину, съехал с утрамбованной дороги и запетлял между кактусами. Машину нещадно затрясло на неровной почве.

— Ох! — подпрыгнула Дульсе. — Всю душу вытрясешь! Ты куда?

— Прекрасное место для пикника.

Пабло остановился у высокого разлапистого кактуса с коричневой шершавой поверхностью, отбрасывающего скудную тень.

И пока Дульсе рылась в сумке, извлекая свертки с припасами, он расстелил у его основания дорожный коврик и уселся на него, предлагая Дульсе место рядом с собой.

— Нам надо успеть добраться до темноты, — обеспокоенно сказала Дульсе; — А ты расположился... Поели бы по дороге...

Он взял у нее бутерброд и заявил с полным ртом:

— Как врач, я тебе ответственно заявляю, что от еды на ходу развивается язва желудка.

Дульсе хмыкнула и села рядом.

— А от еды всухомятку тоже развивается язва?

— А что? — насторожился Пабло.

— Да ничего... Просто я забыла взять воду.

И они захохотали как сумасшедшие, хотя под палящим солнцем, посреди пыльной дороги обоим вдруг нестерпимо захотелось пить.

Когда с ланчем было покончено, они устало вытянулись на подстилке, прикрыв глаза.

— О чем ты думаешь? — тихонько спросил Пабло.

— О холодном молоке... — вздохнула Дульсе.

— А я отебе...

Он потянулся к ней и неожиданно приник к ее губами к ее

пересохшим губам.

Дульсе испуганно вздрогнула и резко оттолкнула его.

— Ты что, Пабло?

— Чего ты боишься? Мы же здесь одни...

Он опять потянулся к ней.

— Я боюсь, что перестану себя уважать, - выпала

Дульсе. — И тебя тоже...

— Но ведь вполне могло случиться так, что мы с тобой стали бы мужем и женой...

— Но ведь случилось иначе... — возразила Дульсе.

— Да, ты права, — помолчав, сказал Пабло. — Прости...

Он встал и отряхнул брюки от налипших мелких колючек.

— Давай поедем, а то действительно не доберемся до темноты.

Они заночевали в большой индейской деревне, в которой не было даже гостиницы. Просто первый же встречный прохожий указал им на дом, где можно было снять комнату за несколько мелких монет.

Дульсе так устала от утомительной дороги, что рухнула на едва прикрытый лоскутным одеялом топчан и моментально уснула.

И к счастью, она не могла видеть, как по земляному полу неспешно прополз огромный мохнатый паук. Пабло быстро раздавил его и бросил стеганую шерстяную подстилку рядом с топчаном, чтобы быть на всякий случай поближе к Дульсе.

Утро было изумительным. Ярким, солнечным и многоголосым. Их разбудил неясный шум, и едва они вышли из дома, как попали в сплошной поток людей, телег и ручных тележек. Этот поток растекался на ручейки по периметру центральной площади.

Это была воскресная ярмарка. Непонятное и экзотичное для городского человека зрелище.

Гортанные крики индейцев и быстрая громкая речь сливались в общий единый гул.

Глиняная посуда, трубки, мешки с зерном, кислое молоко в раздутых мехах, многочисленные амулеты, ткани домашней выделки с разнообразным орнаментом, резные деревянные бочонки с острыми специями, соломенные ярко раскрашенные куклы — все было в диковинку, и все радовало глаз сочным блеском красок.

Словно здесь никогда и слыхом не слыхивали ни о какой цивилизации. Никого из местных здесь совсем не удивляй! диковинный индейский головной убор из перьев и .бронзовое тело, щедро покрытое татуировкой.

Старый индеец сидел, скрестив ноги, на подстилке, прикрыв глаза и посасывая глиняную трубку. Он словно не слышал шума и суеты бурлящей вокруг него толпы, погруженный в какие-то свои глубинные мысли.

— Посмотри, какая прелесть! — Дульсе дернула Пабло за рукав. — Что за колорит!

Она быстро достала из сумочки блокнот и принялась срисовывать сложные узоры покрывавшей кожу индейца татуировки.

Тот слегка покачивался из стороны в сторону, едва заметно для постороннего глаза постепенно убыстряя темп.

Дульсе лихорадочно рисовала, не замечая, как раздается вокруг них во все стороны толпа, постепенно образуя вокруг индейца пустое пространство.

Пабло попытался оттянуть ее в сторонку, но Дульсе только раздраженно отмахнулась, увлеченная своим занятием.

Старик индеец раскачивался все быстрее и быстрее, словно закручиваясь вокруг своей оси.

И Дульсе заметила это только тогда, когда больше не могла различить очертаний быстро мелькающей перед ее глазами татуировки.

Она замерла пораженная, не в силах сдвинуться с места, единственная на пустом пространстве перед индейцем.

Тот вдруг издал высокий гортанный вопль, и Дульсе в ужасе увидела, как бешено, завертелась вокруг своей оси его голова, словно шарик на шарнире. Это было против всех законов природы.

Потом тело старика свилось бешено вращающейся спиралью, и он приподнялся над землей, зависнув в воздухе.

Тонкий, высокий, совершенно нечеловеческий вопль бился в ушах Дульсе все время, пока старый индеец парил» воздухе перед ее глазами.

Она не могла бы сказать, сколько это длилось — секунду? Минуту? Час?

Наконец вращение стало замедляться, ужасающий звук стих, и Дульсе с удивлением увидела, что старик по-прежнему сидит перед ней, слегка покачиваясь и посасывая трубку.

Она метнулась к Пабло и уцепилась за его рубашку, лихорадочно блестя глазами.

— Ты видел?! Боже! Что это было?!

— Что? — удивленно спросил Пабло.

Он не выглядел ни потрясенным, ни испуганным.

Дульсе быстро огляделась по сторонам.

Люди вокруг занимались своими делами, не обращая на старика никакого внимания.

—— Купите горшки и миски! — горланил рядом мальчишка с тачкой, полной глиняной посуды.

— Настоящая текила! Забористая — жуть! — расхваливал свой товар — бутыли с мутной жидкостью — хилый человек с красным обветренным лицом.

Какая-то женщина деловито ощупывала тканый половик...

Похоже, никто не обратил внимания на только что происшедшее чудо...

Или никто не видел этого?

Неужели только она одна наблюдала этот странный вихреобразный полет? А может, ей показалось? Может, она с ума сходит?

Дульсе незаметно пощупала свой лоб — нет ли жара? И сильно ущипнула себя.

— Что ты увидела? — наклонился к ней Пабло.

— Этот старик... — еле выдавила она. — Ты смотрел на него?

— Конечно. Изумительная татуировка.

— И... Он все время так сидел?

— Как «так»?

— В этой позе.

— Конечно, все время, — подтвердил Пабло. — Я вообще поражаюсь способности индейцев часами сидеть на одном месте, не меняя выражения лица и не шевеля ни единым мускулом. Как только у них тело не затекает...

Он заглянул в блокнот Дульсе и удивленно спросил:

— А это ты откуда срисовала? У него нет такого рисунка. Странно...

Дульсе посмотрела на свой набросок. Последней была изображена татуировка, напоминающая обвернувшуюся вокруг высокой чаши змею. Знакомая каждому эмблема фармацевтов.

— Это... Кажется, на спине... на левой лопатке... — неуверенно пробормотала она.

— Но ведь он не поворачивался спиной, — недоуменно сказал Пабло.

Он сделал несколько шагов и обогнул неподвижно сидящего старика.

Чаша со змеей действительно красовалась на левой лопатке.

— Скажи, ты правда ничего не видел? — допытывалась Дульсе.

Ей вдруг показалось, что старик приоткрыл глаза и пристально смотрит на нее.

Словно ледяная дрожь пробежала у нее от затылка до пальцев ног...

— Ты не простыла? — обеспокоенно спросил Пабло. — Тебя, кажется, знобит.

Да... — еле выдавила Дульсе. — Мне что-то нехорошо. Давай уйдем отсюда.

Она едва смогла добраться до оставленной на окраине машины. Быстро забралась в нее, заперев на защелку дверь, словно боялась нападения неизвестных существ. Ее колотила крупная дрожь.

— Ты перегрелась вчера на солнце, — сказал Пабло. Он порылся в аптечке и достал аспирин.

Дульсе послушно проглотила таблетку.

От лекарства ей стало чуть лучше. Озноб прекратился, пропала противная липкая испарина на лбу.

Пабло укрыл ее своей курткой.

— Поспи пару часиков. И будешь как огурчик.

— Только ты не уходи, — испуганно вцепилась в него Дульсе.

— Не уйду. Я буду беречь твой сон, — улыбнулся он, пораженный ее странной реакцией и каким-то страхом в глазах.

Ближе к вечеру, когда Дульсе наконец проснулась, ярмарка доживала последние часы.

Было уже гораздо тише, спокойнее и малолюднее.

Дульсе крепко держала Пабло за руку, оглядываясь по сторонам. Но старика индейца нище не было видно.

Она постепенно успокоилась, постаравшись выбросить из головы странное утреннее происшествие.

«Наверное, у меня действительно начинался жар и мне померещилось», — решила она.

Да, но как она смогла разглядеть татуировку на лопатке, если старик не поворачивался? Дульсе тяжело вздохнула. Это было недоступно ее пониманию.

Она постаралась сосредоточиться на броской пестроте разложенных товаров.

Изумительные узоры и причудливые орнаменты украшали простые, грубо сделанные предметы.

А роспись тканей! И мокрый кустарный батик, и заваренные в крепком растворе жатые узоры, и яркие растительные краски — всего-навсего кубики и полоски — а глаза разбегаются...

Дульсе сбегала за ящиком с красками и стала зарисовывать поразившие ее сочетания, не замечая насмешливых взглядов крестьян.

Скоро ее блокнот был весь заполнен.

— Ты довольна? — спросил Пабло.

Он с удовольствием смотрел, с каким увлечением она работает. Он знал, что уже давно Дульсе не посещало такое вдохновение, чтоб не замечать ничего вокруг, кроме своего кусочка бумаги.

— У меня даже пальцы свело, — с улыбкой сказала Дульсе.

— Значит, поездка удалась?

— Мне теперь, наверное, придется все переделать, — возбужденно сказала Дульсе, но в ее голосе не слышалось сожаления.

— Ты сделаешь другое полотно?

— Конечно! Я уже даже представляю его. Такое яркое, сочное, грубое... Это будет изумительно!

— Хвастунишка, — подтрунивал над ней Пабло.

— Смейся, смейся... Вот увидишь! Все ахнут!

Дульсе не могла идти спокойно и подпрыгивала рядом с ним от возбуждения.

— Я уже немедленно хочу домой. И скорее рисовать!

— Придется потерпеть до завтра, — немного охладил ее пыл Пабло. — Если мы отправимся сейчас, то ночь застанет нас на полпути.

— Какая досада! — воскликнула Дульсе.

Они вернулись в дом, в котором ночевали.

Молчаливая индианка со строгим лицом поставила перед ними на дощатый чисто выскобленный стол миску с печеными бататовыми лепешками и кувшин с кислым молоком.

Пабло достал из кармана еще несколько монет, и индианка с достоинством принята их, добавив к угощению немного сушеного мяса.

Дульсе и Пабло жадно набросились на еду, только сейчас поняв, как проголодались за день. Ведь от съеденных вчера бутербродов давно не осталось даже воспоминания.

— Как ты думаешь, что это за мясо? — с трудом пережевывая жесткие волокна, спросила Дульсе шепотом.

— Койота, — ответил ей на ухо Пабло.

Она чуть не подавилась, показав ему исподтишка кулак.

— Тогда ящерицы... Игуаны...

— Ну прекрати, не порть аппетит, — взмолилась Дульсе.

— Ты что, не будешь? — Пабло шутливо потянул к себе ее порцию.

— Дай сюда! — фыркнула Дульсе. — Не выйдет, милый! Я сейчас съем даже черта с рогами!