Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 24

Участницы конкурса красоты «Мисс Вселенная» разъехались по домам.

В гостинице, где жил Жан-Пьер, стало пусто и тихо. Никто не мешал ему работать.

И он быстренько настрочил красочный репортаж о прошедшем зрелище, не забыв как следует расписать подвиг первой красавицы мира Флоринды Сорес, Она спасла свою соперницу — кто знает, может быть, и от смерти! А вдруг бы Николь Дюран разбилась насмерть на зеркальных ступенях?

Не преминул он добавить и пикантных подробностей из жизни побежденной и спасенной Николь Дюран. Забыв о своем французском патриотизме, он с увлечением описывал, какое нижнее белье предпочитает носить проигравшая француженка. Читательницам это понравится. Источник, из которого получены сведения, он, правда, не указал.

Все. Последняя точка поставлена. Материал передан по факсу.

Теперь оставалось выполнить второе задание редакции — написать об оперном Фестивале пяти континентов.

А главное — предстояло завоевать Лус. Это стало у Жан-Пьера просто навязчивой идеей.

Он не сомневался: предстоит борьба. Наверняка Лус — крепкий орешек, не то что покорная и податливая Николь. Лус — личность, притом личность неординарная. Такие не уступают сразу. Будь они незнакомы, ему скорее всего было бы легче. Тогда бы он действовал по принципу «Пришел — увидел — победил». Быстрота и натиск! Обаяние и решимость!

К сожалению, в данном случае он был лишен одного важного козыря: очарования новизны. Ведь они с Лус были знакомы давным-давно, зная друг о друге всю подноготную.

Что ж, чем задача сложнее, тем она интереснее. Чем он рискует? Получить пощечину? Быть разоблаченным перед Дульсе? Это вряд ли: Лус не захочет сделать сестре больно.

Пожалуй, тут самый большой риск — это быть с позором выставленным за дверь.

И Жан-Пьер решился.

Если бы он знал, что ему предстоит соперничать с самим Отелло!

«Отелло» Джузеппе Верди был финальным спектаклем фестиваля.

И поистине это было достойным завершением музыкального праздника. Никогда еще Вена не видела столь страстного, яркого и вдохновенного исполнения оперы, какое демонстрировали в этот вечер Лус Линарес и Алваро Диас.

Традиционное европейское исполнение оперной музыки — сдержанное, техничное. В нем главное — виртуозность, а не монолитное действие. Нередко опера распадается на отдельные арии, которые существуют сами по себе как идущие один за другим концертные номера. После каждого из них публика аплодирует, прерывая тем самым развитие сюжета.

Некоторые ценители музыки даже берут с собой в зал книжечку партитуры, чтобы следить, в какой именно технике будет исполнен тот или иной пассаж.

Сегодня все было иначе. На европейскую сцену, точно смерч, ворвались бурные страсти Мексики и Бразилии Отелло и Дездемона по-настоящему любили друг друга не просто исполняли прекрасную музыку Верди. По мере того как спектакль неуклонно катился к финалу, у зрителей все сильнее и сильнее щемило сердце, а к горлу подступал комок: разумеется, все знали, какую кровавую развязку приготовил Шекспир своим героям.

Уже с первого акта многие женщины комкали в руках носовые платки.

Когда Отелло пропел: «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним!», у иных слушательниц выступили слезы.

Им стало жаль этого огромного черного человека, такого страстного и такого беспомощного. И никто уже не думал о том, какой своеобразный тембр голоса у певца. Певца не было — был только страдающий герой.

В антрактах все говорили тихо — так, как будто действительно вскоре ожидалась чья-то смерть. Слово «опера» отошло на второй план. Это была настоящая трагедия. Сегодня праздновал победу Шекспир, а не Верди.

Чистота музыкального исполнения была безукоризненной, но это было лишь фоном, атмосферой, в которой жили двое — мужчина и женщина, любившие друг друга. И вот подлый обман начал капля за каплей подтачивать эту любовь.

Роль Яго исполнял датчанин — худой, с язвительным лицом, по-северному сдержанный. Он составлял замечательный контраст с искрометной парой Линарес—Диас. Умный и наблюдательный, датчанин заметил, что ему выгоднее не выпячивать свое певческое мастерство, и отодвинулся в тень, тактично подыгрывая исполнителям главных ролей.

Но вот и конец предпоследнего акта. Дездемона молится, охваченная предчувствие беды:

Занавес закрывается на последний антракт.

Зрители оставались на своих местах.

Им, а не актерам надо было перевести дыхание и успокоить сердце, чтобы стойко пережить трагическую развязку.

Жан-Пьер сидел в ложе, отведенной для прессы. Он, как и все остальные, был потрясен развернувшимся перед ним зрелищем.

И тем сильнее он жаждал обладать Лус, которая с этого дня, несомненно, войдет в десятку мировых оперных звезд первой величины. Он предусмотрительно запасся огромным букетом белых роз. Жан-Пьер знал: цветы действуют на женщин одурманивающе.

У него не хватило терпения дождаться конца спектакля. В антракте перед последним действием он, прижав к груди благоухающие розы, ринулся за кулисы.

Его пытались остановить, но он все-таки пробрался к гримуборным: где хитростью, где наглостью, где показав удостоверение прессы, где представившись близким родственником или даже мужем Лус Линарес. В доказательство он предъявлял фотографию, где стоял в обнимку с Дульсе, — ведь сестры были разительно схожи,

Вот, наконец, и помещение, где гримируется Лус.

Жан-Пьер заметил, что дверь приоткрыта, и заглянул в щель.

Вместо того чтобы расслабляться и готовиться к выходу, Лус самозабвенно целовалась с Алваро Диасом!

Этого Жан-Пьер никак не ожидал. Как! Прямо здесь! В открытую! Даже не затворив за собой дверь!

Его худшие подозрения оправдались. И все-таки он не мог оторвать взгляда от чарующего зрелища: Лус и Диас были в пышных средневековых костюмах, и их поведение, их влюбленные взгляды, их страстный шепот выглядели поистине шекспировскими!

Но вот прозвенел первый звонок.

Лус и Алваро оторвались друг от друга и стали поправлять друг другу грим, смазанный поцелуями. И это простое действие казалось нежнейшей в мире лаской!

Жан-Пьер, стараясь не шуметь, попятился назад по коридору. Ему не хотелось, чтобы его заметили подглядывающим. Он хорошо усвоил негласный закон любви: третий лишний. Ну ничего, он возьмет реванш! Он сделает так, что лишним окажется этот черномазый!

Даже самые искушенные зрители, даже газетчики, скептики по натуре, —все, кто находился в этот вечер в зале Венской государственной оперы, в предельном напряжении впились руками в бархатные подлокотники кресел.

Сценическая трагедия подходила к концу. Голоса Лус Линарес и Алваро Диаса то сплетались, то разъединялись, споря, враждуя и любя.

Отелло

Дездемона

Отелло

Дездемона

Отелло

В этот момент в оркестровой яме произошло чудо из чудес — дирижер плакал! Не переставая дирижировать, он и часто-часто моргал и встряхивал головой, чтобы слезы мешали работе.

Узнай об этом Жан-Пьер, он бы до конца жизни не простил себе, что упустил такой сенсационный кадр!

Но он не знал. Потому что в этот миг он заплакал тоже.

Обычно отсутствие аплодисментов означает полный провал спектакля.

Так естественно, что Лус и Алваро растерялись, когда после отзвучавшей коды финала натолкнулись вдруг на гробовую тишину.

Молчанке длилось несколько минут, и Бог весть какие мысли пронеслись за это время в головах артистов!

И наконец, их оглушил шквал, буря, водопад аплодисментов!

Даже Жан-Пьер ненадолго забыл о своих намерениях и, охваченный общим порывом, со всего размаху швырнул на сцену свой букет, заготовленный для обольщения Лус. Певица так никогда и не узнает, от кого были эти белые розы, тут же потонувшие в целом океане цветов...

— Алваро, ты пойдешь на банкет?

— Нет, Лусита, ты же знаешь, там будут пастись целые толпы этих...

— Подлецов? — за него закончила Лус, засмеявшись. — Журналистов! Не обижайся, Лус, я не пойду.

— И ты не обижайся: я пойду без тебя. Мне очень хочется!

— Что ты, любимая! Конечно, иди. Без тебя праздник просто сорвется. По-моему, его и затеяли специально, чтобы чествовать Лус Линарес.

— И Алваро Диаса! Не скромничай, пожалуйста.

— Но согласись, большинство этих... ммм...

— Подлецов, — подсказала Лус.

— ...этих журналистов соберется, чтобы поглазеть именно на тебя.

— И выпить на дармовщинку.

— Вот-вот. А я, ты знаешь, не пью ничего, кроме молока.

— И кофе со сливками!

— Теперь, сказал Алваро, — я буду и дома варить кофе только со сливками. В память о Вене.

— А мне придется от них отказаться. А то под моим весом провалится сцена.

— Не провалится. Тебя будут подвешивать за пояс на проволоке, как воздушную акробатку в цирке, и ты будешь казаться невесомой.

— Ничего не выйдет. Я не смогу носить пояс.

— Почему?

— Потому что у меня не будет талии!

Лус расхохоталась и бросилась к Алваро на шею. Он закружил ее легко, словно пушинку, потом поставил на ноги:

— Иди же! Тебя ждут.

Лус пошла к выходу и вдруг остановилась:

— Алваро!

— Что, Лусита?

— Спасибо тебе, Алваро! — звонко выкрикнула Лус и вприпрыжку, как трехлетний ребенок, понеслась вниз, в банкетный зал.

Во время торжественного банкета в честь закрытия фестиваля Жан-Пьер не отходил от Лус. Она с удовольствием болтала с ним, не выделяя его, впрочем, из толпы остальных поклонников.

Банкет проходил шумно, весело и непринужденно. Лус упивалась этой праздничной атмосферой: здесь она была в своей стихии. Тосты, речи, превосходный стол, блеск хрусталя, пена шампанского! Торжественная часть по желанию господина Хартингера была недолгой, и началось неофициальное общение: шум, гомон, комплименты, поздравления!

Лус собрала щедрый урожай всеобщего восхищения притом восхищения заслуженного, и чувствовала себя счастливой.

После банкета Жан-Пьер проводил Лус в гостиницу. Он никак не мог решить, каким образом приступить к осуществлению задуманного. Вот она, Лус, совсем радом, и никто ям не мешает. Как ему действовать? Исподволь или решительно? Что выгоднее?

«Будь что будет», — решил он и, глубоко вздохнув, пошел напролом.

Он обнял ее за талию и притянул к себе.

Реакция Лус была для него неожиданной. Она не сопротивлялась и как будто даже не удивилась. Но она, казалось, задумалась, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям.

«Меня обнимает мужчина, — говорила она себе. — И, оказывается, это даже приятно! Господи! Неужели покончено с этим прошлым ужасом? Неужели я больше не боюсь? Надо проверить, что будет со мной дальше!»

Она положила руки Жан-Пьеру на плечи и сама поцеловала его в губы. Поцелуй был таким долгим и таким страстным, что даже он, опытный в делах любви француз, совсем потерял голову.

«Мне приятно, приятно! — ликовала Лус. — Алваро излечил меня! Излечил от прошлого!»

Все, что происходило дальше, для Жан-Пьера было сплошным потоком невыразимого блаженства. Он потерял представление о времени, о месте, о том, кто такой он сам.

Для Лус же это было экспериментом — экспериментом над собой. Она занималась любовью с чистым, трезвым сознанием, отмечая каждую деталь, каждый нюанс ощущений. И теперь она точно знала: ей нравится это! И будет нравиться впредь!

Господи, ведь это Жан-Пьер, всего-навсего Жан-Пьер, а как восхитительно будет с Пабло — таким красивым, таким родным! Отныне исполнение супружеского долга станет для нее не пыткой, а наслаждением!

Ураган ощущений — таких новых для нее! — нарастал, и Лус подчинилась им.

И вот она увидела ослепительную вспышку неземного света .В этом свете, как в привычном ей луче софита, на миг явились ей и слились воедино три мужских лица: Алваро, Жан-Пьера и Пабло. Последним, что она помнила лицо Пабло.

Алваро, как обычно, встал в семь утра и пошел навестить Лус. Конечно, жестоко было будить ее так рано: ведь банкет наверняка закончился лишь под утро. Но ему сегодня уезжать, а так хотелось напоследок спеть что-нибудь вместе! Пускай больше не будет ни совместных репетиций, ни спектаклей! Можно ведь раззвучиться и просто так, для собственного удовольствия.

К тому же — кто знает! — быть может, их мимолетная близость окажется не такой уж мимолетной. Безумная, слабенькая, но все же надежда: вдруг Лус решится изменить свою судьбу! Она же обмолвилась, что у них с мужем не все в порядке! Вдруг...

Он подошел к номеру Лус и постучался. Но не услышал в ответ привычного: «Сейчас, сейчас, заходи!»

Алваро нажал на дверную ручку — было не заперто.

«Оставила специально для меня, — улыбнулся он. — Видно, знала, что после празднования будет спать слишком крепко».

Он заготовил в уме строчку детской песенки: «Братец Якоб, братец Якоб, спишь ли ты, спишь ли ты?» Сейчас он склонится над ухом Лус и ласково пропоет ей это вместо будильника.

Алваро Диас на цыпочках вошел в комнату и остановился как вкопанный.

Лус была не одна!

Рядом с ней, по-хозяйски положив руку на ее точеную грудь, спал белокурый мужчина!

Почувствовав на себе посторонний взгляд, мужчина открыл голубые глаза и тут же зажмурил их снова, точно ему приснился кошмарный сон.

А потом проснулся уже окончательно.

— Извините, пробормотал он и потянулся за своей одеждой, не вылезая из-под одеяла;

— Жан-Пьер? — пробормотала она недовольно. — Ты все еще здесь?

Алваро двинулся к постели.

—Сейчас его здесь не будет! — пообещал он.

Жан-Пьер испугался. Рукопашная с негром вовсе не входила в его планы.

—Я сам, я сам уйду! — засуетился он.

Но Алваро Диас неотвратимо надвигался на него. Намерения Отелло были явно недвусмысленными.

— Не трогайте меня! — съежился Жан-Пьер. — Вы не имеете права!

Привыкнув к тому, что удостоверение прессы обычно обеспечивало ему защиту и служило пропуском в разные недоступные места, он выхватил из пиджачного кармана ластиковую журналистскую карточку и предъявил Диасу:

— Вы не имеете права, я журналист!

Это было последней каплей.

— Ах, журналист?! — взревел Алваро. — Подлец!

Свирепый мавр Отелло размахнулся и нанес Жан-Пьеру сокрушительный удар в челюсть.

Затем резко развернулся и вышел из номера, не взглянув на Лус и не попрощавшись с ней.

Жан-Пьер улетел домой в то же утро.

Алваро Диас уже, наверное, пьет кофе в своей Бразилии. Наверное, это черный кофе, без сливок. Вряд ли ему теперь захочется вспоминать Вену.

Лус осталась в одиночестве. Она прощалась с австрийской столицей.

Как все-таки ты прекрасна, старинная Вена! Как много ссор и измен видели твои улочки, как много случалось в твоих переулках печального и ужасного? В одном из твоих домов Сальери поднес Моцарту бокал с ядом. А все-таки лучистый гений остался жив и будет жить всегда! И помогла ему в этом ты, Вена! Ведь твоя душа — это музыка.

Много плохого и несуразного происходит в жизни, но все это отойдет, растворится, ведь в основе жизни — музыка и гармония. Скажи, Вена, правда все будет хорошо?

...Лус зашла в собор святого Стефана, где ей пригрезился однажды юный Йозеф Гайди, и присела на скамью послушать мессу. Последние два дня у нее отчего-то постоянно кружилась голова. Ее подташнивало. Она потеряла аппетит. Она вспомнила, что испытывала нечто подобное, когда ожидала Розиту: тогда Пабло, медик, первым догадался, что Лус беременна.

А сейчас, вероятно, сказалась напряженная работа. Слишком много событий в такой короткий срок.

Лус сложил руки на грудь, как некогда делал Алваро, и обратила Господу свою просьбу:

— Спаситель! Сделай счастливыми всех, кого я люблю, и всех, кого я обидела! Пошли счастья всем, кого я знаю и кого я не знаю! Всем, всем! И мне тоже. Прости меня, грешную, я так слаба и нуждаюсь в утешении и поддержке! Аминь.

В это время в Рио-де-Жанейро Алваро Диас действительно пил черный кофе. Он сидел на веранде открытого кафе. Отсюда хорошо был виден холм Корковаду, и на нем гигантская статуя Христа, возвышающаяся над всем городом. Христос распростер в стороны рука, словно благословляя всех людей на земле.

И в том числе его, Алваро Диаса, а еще... Лус, Лус Линарес навек потерянную для Алваро, я все же такую чудесную!

В уме Алваро неотвязно звучал напев последней, прощальной арии Отелло.

Алваро подумал, подозвал официанта и ... заказал ему сливки, чтобы добавлять в кофе.

Тино, разумеется, забыл про свой злосчастный долг и про расписку, которую он подписал в кабинете управляющего. Иногда он краем сознания вспоминал о нем и даже искренне решал заплатить, но его голова теперь редко бывала настолько ясной, чтобы сообразить, что с каждым днем долг увеличивается вдвое, и, значит, очень скоро достигнет астрономической суммы.

Один раз с друзьями он даже заходил в «Твой реванш», но Койот не появлялся, а Тино хоть я вспомнил о нем, решил не показываться ему на глаза. Он забыл о том, что политика страуса, который при приближении опасности прячет голову в песок, мало кого доводила до добра. Расплата, в конце концов, наступала.

Однажды Тино возвращался домой, из темноты вышли трое. На лица падала густая тень, так что он не мог как следует рассмотреть их, во все же один из парней показался Тино знакомым, хотя он и не мог вспомнить, где видел его.

— Эй, погоди — кликнул Тино одни из них. — Куда так торопишься?

Тино понял, что дело плохо, и хотел бежать, но один из парней, самый маленький, быстро сорвался с места и схватил Тино за плечи мертвой хваткой.

— Не надо быть таким невежливым. — Сказал он и заломил ему рука за спину. — Когда к тебе обращаются, надо отвечать.

— Что вам от меня надо? — спросил Тино.

— Тебе привет от Диего Дельгадо, — медленно сказал, подходя к нему, главарь — это было ясно не только потому, что он был большой и сильный, а скорее по небрежному тону, медлительной походке, манере особо выговаривать слова.

— Кто это? — совершенно искренне сказал Тино. Это имя он действительно слышал впервые, хотя мог бы и вспомнить его — ведь оно было написано на злополучной расписке.

— Тот, кому ты должен шестьсот сорок тысяч, — ухмыляясь ответил главарь.

— Сколько? — Тино уже ничего не понимал.

— Ах ты, скотина тупоголовая. — Главарь подошел к Тино и ударил его в живот. — А ты подумай, вспомни, может, сообразишь.

— Койот... — пробормотал Тино.

— Невежливо так говорить о людях. — Двое держали Тино, а главарь бил, перемежая удары сентенциями: — Что за прозвища... у человека есть имя... Диего Дельгадо... пора бы тебе запомнить... тебе же не понравится... если тебя будут звать вонючка... хотя ты... только этого и заслушаешь...

Теперь он бил Тино попеременно в лицо, в живот, в грудь. Было очень больно. Все в голове помутилось. Тино начал терять сознание, зато боль отпустила.

— Ладно, хватит, — сказал главарь. — Бросай его, ребята.

Те, которые держали Тино, отпустили его, и он мешком свалился на асфальт. Парни уже собирались уходить, но главарь подошел к распластанному на земле подростку и, подняв ему голову, сказал почти беззлобно:

— Заплати ему, слышишь? Шестьсот сорок тысяч — это сегодня. Завтра уже миллион двести восемьдесят. Это тебе мой добрый совет.

Рохелио только накануне вернулся из Куэрнаваки. Там все пока шло так, как они задумали, — проповедник действительно клюнул на Исабель. Он без разговоров взял ее на роль девушки-ангелочка, и Исабель решила, что будет держать связь с Рохелио через Чату. В любом случае в первые несколько дней никаких новостей и не предвиделось.

Рохелио больше не мог отсутствовать в Мехико, ведь помимо его обязанностей как брата существовали еще обязанности как отца и мужа. Он знал, что Эрлинда ждет его возвращения. Он и сам через некоторое время начал рваться в Мехико, и главной причиной его беспокойства по-прежнему оставался Тино.

В тот вечер Эрлинда буквально не находила себе места. Тино накануне клятвенно обещал вернуться домой не поздно, но на улице уже давно стемнело, а сына все не было. Уже после полуночи Эрлинде показалось, что она слышит на лестнице какой-то неясный шум.

— Рохелио, пойдем посмотрим, что там, — попросила она мужа.

Рохелио, который был уверен, что человек не может издавать такой шум и это скорее всего собака или кошка, случайно забежавшая в подъезд, тем не менее не стал спорить с женой и вместе с ней вышел на лестницу.

Картина, которую они увидели, еще долго стояла в глазах Эрлинды: по ступеням медленно, шаг за шагом, поднимался человек — его лицо было залито кровью, было видно, что каждое движение дается ему с трудом. Это был ее сын, ее дорогой умный мальчик!

— Тино! — воскликнула она.

Рикардо бросился на помощь сыну. Тино только глухо застонал, когда отец подхватил его под локоть. Избитое тело отчаянно болело. Эрлинда, онемев от горя и отчаяния, шла за ними.

Эрлинда и Рохелио раздели сына, отмыли от крови его лицо — теперь стало видно, что губа была вдребезги разбита, правый глаз распух, из брови сочилась кровь. Тино старался не стонать, но было видно, что каждое прикосновение причиняет ему боль.

Родители ни о чем не спросили его, а только уложили в постель и выключили в его комнате свет, а сами перешли в свою спальню.

Очень долго они сидели молча. Да и что было говорить — все и так было ясно. Их сын попал в беду, возможно, очень серьезную. Но они смогут помочь ему только в одном-единственном случае — если он сам этого захочет, если откроется перед ними и все им расскажет. А сделает он это или нет, они не знали. Нет, они не знали.