Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 29

— О чем ты задумалась? — спросил за завтраком Жан-Пьер у Дульсе.

Он был нежен и предупредителен с ней, пытаясь загладить свою вину.

— Мне снился такой странный сон... — ответила Дульсе.

— Какой?

— Один старый индеец... Так ясно... как наяву... Он сидел здесь, в углу комнаты, на полу. И я тоже сидела на полу. И мы с ним говорили... без слов ... одними мыслями...

— И о чем же вы говорили? — улыбнулся Жан-Пьер.

За что он любил Дульсе, так это за ее дивную богатую фантазию, за необычное образное мышление, которым она не уставала удивлять и покорять его.

— Он сказал, что я все правильно сделала в своей картине. Что концентрические круги позволяют сосредоточиться на точке выхода...

— И куда же ведет этот выход?

— В другое пространство... Это только первая ступенька. Но людям важно почувствовать, что есть что-то иное, кроме того, что их окружает...

— А знаешь, он прав, — согласился Жан-Пьер. — Твое творение действительно как бы засасывает в себя. Я сам это почувствовал. Хочется смотреть, не отрываясь, долго-долго... Ты ужасно талантлива, Дульсе. Я тебе это столько раз говорил. Но ты предпочитаешь слушать каких-то стариков, а не меня...

Но Дульсе оставила его похвалу без внимания, погруженная в свои мысли.

— Знаешь, мне кажется, что я его уже где-то видела. Только не могу вспомнить где...

— Так часто бывает, — подтвердил Жан-Пьер. — Просто во сне срабатывают растормаживающие механизмы, и ты вспоминаешь то, чему днем не придала значения. Наверняка ты видела на улице какого-то старика, а потом он тебе приснился. Это нормально.

— Нет...

Дульсе отставила в сторону чашку и посмотрела Жан-Пьеру в глаза.

— Знаешь... он показал мне вещи, о которых я не могу знать. Но я уверена, что это правда...

— Какие вещи? — забеспокоился Жан-Пьер.

— Трудно объяснить... Это такие символы... но я их хорошо понимала во сне. Утром хотела сразу нарисовать... и... забыла.

— А я во сне пишу стихи, — сказал Жан-Пьер. —А утром не помню ни строчки. Только знаю, что был гениален, как Шекспир.

Он упомянул Шекспира и осекся, быстро глянув на Дульсе, словно сболтнул лишнее.

—Я видела того, кто придет... — задумчиво продолжила Дульсе. — Это так странно... Он уже есть, и его еще нет... Очень трудный переход из пространства в пространство... Он мне жаловался, что очень трудный...

— Кто?

— Не знаю... — вздохнула Дульсе. — Надо дате ему свет...

Жан-Пьер обеспокоенно глянул на жену. Похоже, она перетрудилась над своей картиной. Вероятно, приближается нервный срыв.

Темные крупа под глазами от бессонных ночей. И бледность — ведь она Бог знает сколько времени просидела взаперти, вдыхая вредные испарения красок. Ей необходим хороший отдых. Какое счастье, что работа наконец закончена...

— Когда придут монтажники? — спросил он.

Они с Дульсе ждали, что сегодня готовое полотно перевезут в Центр молодежного досуга и оно наконец-то займет свое место в главном холле.

Она глянула на часы.

— В десять.

— Отлично. Думаю, к полудню его уже смонтируют?

Дульсе неуверенно кивнула.

— Тогда я поеду с тобой. И сразу же, как только ты убедишься, что твое детище на месте, мы отправимся кутить и развлекаться. Хочешь, прямо сегодня уедем в Акапулько?

— Нет — покачала головой Дульсе. — Давай лучше позовем Пабло и Лус. Мне хочется чего-нибудь домашнего...

Это было более чем странно для Дульсе...

Лус возбужденно готовилась к приходу гостей.

Она битый час ругалась с кухаркой, объясняя как приготовить пакитос с подливой, и в конце концов повязала фартук и принялась стряпать сама.

Пабло сунул нос на кухню, но его быстро выставили оттуда. Он радовался хозяйственному рвению Лус, предвкушая прелестный семейный праздник. Наконец-то дом становится настоящим домом, в котором есть умелая ловкая хозяйка...

А Лус готовила и накрывала на стол, думая о том, что сейчас на дороге появятся Дульсе и Жан-Пьер.

Если уж ей не позволительно иметь с ним никаких отношений, кроме сестринских, то пусть по крайней мере порадуется ее стряпне. Она сумеет доставить ему удовольствие...

Она побледнела, услышав, как подъехала к дому машина. Суматошно сдернула фартук и бросилась к зеркалу.

— Поздравляю тебя, сестричка!

Дульсе обняла и расцеловала ее, сияя искренней улыбкой.

— А я — тебя... — едва выдавила Лус. — У нас опять все в жизни происходит синхронно...

Пабло чмокнул Дульсе в щеку, пристально заглянув в глаза, и незаметно задержал руку на ее пульсе.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Великолепно! Такая легкость, как будто у меня гора с плеч свалилась, — сообщила Дульсе.

— Мне кажется, тебе не мешало бы все же лечь на обследование... — осторожно начал Пабло.

— И не надумаю! Терпеть не могу больниц. — с отвращением передернула плечами Дульсе.

— Здравствуй, Жан-Пьер... — дрожащим голоском сказала Лус, едва заставив себя поднять на него глаза.

Но Жан-Пьер казался спокойным и невозмутимым.

И Лус с легким уколом ревности увидела, что он упоенно смотрит на свою Дульсе. Почти так же, как смотрел давно, много лет назад, когда приехал за ней в Мексику, чтобы вырвать из бандитских лап.

Тогда ему казалось, что он потерял ее, и как же он был счастлив, когда обрел ее вновь. Похоже, сейчас, после долгой разлуки, Жан-Пьером овладело такое же чувство.

Лус видела, как он бережно подвинул Дульсе стул, как затянул в глаза, протягивал бокал...

Маленькая Розита уже спешила влезть к тете Дульсе на колени, чтобы продемонстрировать привезенные Лус подарки — прелестных меховых лисичку и зайчика.

— А где твой медвежонок? — дрогнувшим голосом напомнила Дульсе девочке о последнем подарке Рикардо.

— Он устал. Он уже очень старенький, — сообщила Розита. — У него... был аппендицит, и я сделала ему операцию... Как папа. Но ты не переживай, папа сказал, что его можно починить.

Ты, пожалуйста, береги его, Розита, — попросила Дульсе.

И все они невольно замолчали, вспомнив о родителя...

— Мы с Розитой на днях навещали Томасу, — сказал Пабло.

— И как она?

— Тоскует. Эрлинда зовет ее к себе, но вы же знаете Томасу...

— Да... — вздохнула Лус. — Она до сих пор считает мамочку маленькой девочкой.

— Посмотрим, как ты будешь относиться к Розите, когда она повзрослеет, — улыбнулся Пабло. — Для родителей ребенок всегда остается маленьким.

— Давайте выпьем за наших родителей, — тихонько сказала Дульсе. — За мамочку... и... и за отца... Мне его так не хватает...

Лус глотнула шерри, и вдруг горло обожгло от неприятного привкуса. Она прижала салфетку к губам и выскочила на веранду.

Что это с ней? Холодная испарина выступила на лбу, а ноги предательски задрожали...

Пабло бросился следом и поддержал жену.

— Я слишком долго стояла у плиты... — слабо улыбнулась она ему, с трудом переводя дыхание, кружилась. — Так, голова закружилась

— Тебе, наверное, лучше прилечь...

Дульсе ласково обхватила сестру с другой стороны, и они с Пабло осторожно ввели ее в дом и усадили на диван.

— Лус непременно хотела все приготовить сама, — объяснил Пабло. — Она так ждала вас...

— Лусита, милая... — склонилась к ней Дульсе. — Зачем же ты так себя утруждала?

Лус прикрыла глаза и слабо пожала руку сестры.

— Дульсе... Я тебя очень люблю... Ты мне веришь?

— Конечно, родная, — ласково сказала Дульсе.

— Я, наверное, плохая сестра...

— Ну что ты! Перестань... — Дульсе поцеловала ее в лоб. — Ты полежи немножко, а потом будем веселиться... Правда, Жан-Пьер?

— Обязательно! — подтвердил он. — И съедим все эта дивные блюда. Я голоден, как стая шакалов!

Сопоставить факты было нетрудно. Исабель казалось, что все ее разрозненные наблюдения начали складываться в единую картину, подобно детской мозаике.

Теперь, после того как она увидела Джона Адамса, всякие сомнения относительно того, чем на самом деле занимается всемирно известный проповедник Вилмар Гонсалес, отпали.

Исабель сама поражалась, насколько важной оказалась та случайная встреча во дворе «Твоего реванша»: ее окажись она тогда на пути Джона Адамса, ей было бы куда труднее распутать преступный клубок, который представляла собой миссия некой церкви истинно христианского образа жизни.

Встали на свое место и паломники «с юга Мексики». Теперь в свете того, что она узнала, Исабель уже не сомневалась — эти люди приехали из Колумбии, они явно работали на один из крупных кокаиновых картелей и в своих заплечных мешках и чемоданах привозили в Куэрнаваку «белую смерть» — одурманивающий сверкающий порошок. Возможно у них было даже больше вещей, ведь Исабель не видела, как они приезжали.

Они складывали свой груз где-то в Куэрнаваке, а затем Джон Адамс и его люди развозили более мелкие партии по разным городам. Одним из мест, которые они снабжали кокаином, был как раз «Твой реванш».

Все стало ясно как день. Теперь оставалось самое сложное — как предупредить полицию. Можно было, конечно, пойти в местное отделение, но Исабель колебалась. Во-первых, ей могли не поверить, а во-вторых, что беспокоило ее еще больше, у Адамса могли быть в местной полиции свои люди, которые немедленно дадут ему знать об утечке информации. И тогда... Исабель старалась не думать о том, что было бы с ней тогда.

Она решила действовать через Чату.

— Только, дорогая, я боюсь, такие вещи просто нельзя написать, запечатать в конверт и послать по почте. Дело слишком серьезное, — говорила Исабель. К Чате она время от времени наведывалась совершенно открыто — ведь всем было известно, что они подруги.

— Тогда поеду я, — решительно предложила Чата.

— Да ты что! — возмутилась Исабель, — Ты со дня на день должна родить. Я не допущу, чтобы из-за каких-то бандитов и торговцев наркотиками твой ребенок появился на свет на вокзале.

— Может быть, Антонио сможет поехать... — соображала Чата. — Да, я сегодня же его отправлю.

— Но ведь он так устает в больнице... — неуверенно сказала Исабель.

— Ничего, дело идет о жизни и смерти тысяч людей, которых эти бандиты нарочно приучают к этой гадости, чтобы потом наживаться на них. Вспомни Тино! — воскликнула Чата. — Наверняка первые несколько раз его угостили бесплатно, чтобы он как следует втянулся, а потом начали драть три шкуры. То же самое сейчас происходит с другими подростками. И ты считаешь, что Антонио слишком устает в больнице! А если наша дочь станет такой? Я и думать об этом не хочу!

Исабель на миг представила, что Лалито может стать наркоманом. У нее защемило сердце. Что угодно, только не это! На ее глаза навернулись слезы — она уже так соскучилась по своим: по Лало, Густаво, по своему ранчо. Но какое-то седьмое чувство подсказывало ей, что скоро все закончится, но как именно закончится — это зависело вот нее.

Итак, женщины решили, что Антонио Суарес, вернувшись из больницы, немедленно поедет в Мехико к Рохелио и все тому передаст, а уж Рохелио свяжется со специальным отделом полиции, который занимается борьбой с наркобизнесом. Их задача была, в сущности, несложной — следить за передвижениями человека по имени Джон Адамс, выяснить его связи и затем внезапно совершить обыск и привлечь виновных к ответственности. Так, постепенно обрубая щупальца, можно будет добраться и до головы гигантского спрута.

Федерико Саморра по-прежнему отсиживался в небольшой деревушке близ мексиканской границы. Ежедневно он получал от Гонсалеса подробные отчеты о том, как продвигаются дела в Куэрнаваке, которая теперь стала столицей его маленькой кокаиновой империи.

И даже находясь здесь, за границей, он продолжал руководить ее деятельностью. В распоряжения Саморры были все самые современные виды связи — телефоны и факсы, пейджеры и мини-радиостанции, которые давали возможность практически мгновенно получить или передать информацию в любую точку планеты. Все это помещалось в большом просторном доме Саморры, который занимал он один.

С виду этот дом ничем не отличался от других строений поселка, выделяясь разве что своими размерами. Войдя внутрь, посетитель попадал в большой зал, обставленный с удобствами, но вполне обычно. И только избранные допускались дальше — в святая святых Федерико Саморры — его кабинет, который был оснащен по последнему слову техники. Тех, кто попадал сюда впервые, поражали немыслимый контраст между спокойным сельским пейзажем снаружи и суперсовременной электронной аппаратурой в этом просторном кабинете.

В целом Саморра был доволен. Гонсалес справлялся с возложенной на него функцией, не привлекая к себе лишнего внимания. Он точно и аккуратно управлял вверенным ему участком — получал кокаин из Колумбии и развозил по крупнейшим городам Мексики.

Все началось в тот день, когда полиция внезапно нагрянула в скромный ресторанчик города Пуэбло. Как назло это произошло как раз через три дня после того, как они получили солидную партию товара. Все это было крайне неприятно. Саморру настораживал тот факт, что к этому ресторанчику полиция никогда не проявляла ни малейшего интереса. И вдруг! С чего бы это? «Не иначе, как кто-то настучал, — мрачно думал Саморра. — Причем это не местный отдел, там у меня есть свои люди, а спецбригада из столицы...» Все это крайне не нравилось Федерико Саморре, но он продолжал надеяться, что завал кафе в Пуэбло досадная, но все же случайность.

Однако прошло еще несколько дней и один за другим завалились пункты в Гвадалахаре, Акапулько, Чиуауа. Это уже не могло быть случайностью. Причем, что самое главное, все эти пункты обслуживались отделом Гонсалеса, более того — Саморра заметил насторожившую его закономерность: во всех этих местах за два-три дня до обыска побывал агент Гонсалеса, некий Джон Адамс. Сам Саморра никогда его не видел и потому не очень доверял ему. «Кто знает, что это за птица. Вдруг он агент Интерпола, они ведь часто внедряют своих агентов в отлаженные структуры, чтобы развалить их изнутри», — думал шеф.

Когда же пришло сообщение о том, что полиция накрыла с поличным весь груз, который обычным путем шел из Колумбии, причем это произошло раньше, чем «паломники» прибыли в Куэрнаваку, он уже не сомневался, что внутри самой организации орудует агент, который каким- то образом предупреждает полицию о доставках партий кокаина, и не в какое-то местное отделение, а столичную спецбригаду.

Нужно было разобраться с тем, что происходит там, у Гонсалеса, и немедленно. Саморра понимал, что возвращаться в Мексику опасно, но этого требовали интересы дела.

Он написал от руки записку: «Дедушка возвращается в Мехико. Обеспечьте встречу» — и отправил ее по факсу в Куэрнаваку. Никакой подписи можно было не ставить — Вилмар Гонсалес прекрасно знает почерк своего шефа и сразу же поймет в чем дело.

Томаса уже собиралась ложиться, когда в дверь позвонили. Приход Эрлинды явился для нее полной неожиданностью — Рохелио побоялся предупредить ее по телефону из опасения, что их номер могут прослушивать,

— А это кто с тобой? — удивленно спросила Томаса, рассматривая Тино. Он вгляделась повнимательнее. Что-то очень знакомое...

— Да это же Тино, тетя Томаса, — сказала Эрлинда.

— Тино! — удивилась Томаса. — К чему весь этот маскарад?

— Я сейчас все объясню.

Эрлинда постаралась как можно короче рассказать все с самого начала. Это заняло некоторое время, потому что в двух-трех словах изложить все события последнего времени не удавалось.

— Господи! — то и дело качала головой старая кормилица Розы. — И за что нашей семье такое наказание! Уж, кажется, все перенесли — и смерти, и разлуки, и ссоры. Так нет, наркоманов нам еще не хватало!

— Ты готова, дорогая?

Пабло крепко сжал руку Л ус, прежде чем отпустить ее в кабинет.

— Не волнуйся, — ободряюще улыбнулась ему Лус

Ей предстояла сложная процедура рентгенографии; Затем надо было сделать биопсию, сдать на исследование кровь ...

Лус панически боялась любых уколов и процедур, но она твердо дала себе слово, что вытерпит все ради того, чтобы помочь Дульсе. Она и так виновата перед ней.

И она смело шагнула в кабинет.

Медсестра в глухой марлевой повязке искала иглой вену. И Лус стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть, и зажмурила глаза.

Горячий ток побежал вверх по руке до самого плеча, а потом болезненное тепло резким толчком бросилось в низ живота.

Лус застонала.

— Спокойно, миленькая... Потерпи...

Медсестра задернула плотную шторку у ее кушетки и принялась укреплять на теле Лус многочисленные датчики.

Какая все-таки отважная жена у доктора Кастанеды... Она столько готова вытерпеть ради своей сестры...

Свет погас, и тяжелая свинцовая дверь закрылась за медсестричкой. И Лус осталась совершенно одна в пугающей темноте...

В соседней комнате на экране монитора доктор внимательно следил, как контрастное вещество заполняет внутренние клетки Лус, постепенно обрисовывая каждый орган.

Датчики фиксировали все необходимые параметры... Тихонько стрекотал стержень самописца, вычерчивая графические кривые:

Врач удовлетворенно наблюдал за показаниями приборов.

Прекрасный организм. Никакой патологии. Все четко, без отклонений. Пожалуй, он может обрадовать сеньора Пабло...

Но что это?

— Моника! Иди сюда! — позвал он медсестру.

— Слушаю вас, доктор...

Посмотри, — он ткнул пальцем в экран.

Медсестра склонилась к монитору, вглядываясь, и тихонько охнула. ...В мерцающей графической пульсации внутренних органов Лус на экране отчетливо просматривался крохотный подрагивающий комок. Он жил в своем, совершено отдельном от остального организма, ритме...

Врач резко повернул ручку, увеличивая изображение.

... И внутри бьющегося комочка стали видны пятнышки, и изгибы зарождающихся новых органов...

— Она беременна... — потрясенно сказал врач. - Моника, немедленно прекращаем процедуру!

Лус открыла глаза, возвращаясь к свету из горячего тумана. Над ней склонилось лицо Пабло. Он что-то говорил ей, но она не могла разобрать слов.

Что-то о ребенке... Что будет ребенок...

— Получилось? — она с трудом шевельнула губами. — Теперь у Дульсе будет ребенок?

— Нет, дорогая... — Пабло с обожанием смотрел на нее. — Ребенок будет у нас...

— Не может быть! Нет! — испуганно рванулась Лус.

Но Пабло мягко уложил ее обратно.

— Тебе еще нельзя вставать. Если бы я знал...

— Это невозможно... — потрясенно пробормотала Лус. — Я еще ничего не чувствую...

— Конечно... — мягко сказал Пабло. — Он еще такой крошечный, что определить беременность можно было только на этом аппарате.

— А... сколько уже? — запнулась Лус.

Пабло пожал плечами.

— Недели две... или три... А может, дней десять... На таком сроке еще трудно сказать точно. Плод развивается неравномерно...

«Две... или три... — в ужасе подумала Лус. — Пабло сказал, что, может, и меньше... Он так добр, что не хочет обидеть меня подозрением. Ведь три недели назад я еще была в Вене... Так все-таки... три или меньше?»

— Значит ... теперь ничего не выйдет? — спросила Лус.

Пабло вздохнул.

— Придется подождать с этим годик-другой. Сейчас нам надо думать о нашем ребенке.

— Ты что, хочешь, чтоб я родила его? — растерялась Лус — Но это невозможно! А как же сцена? У меня даже гастроли расписаны на год вперед!

— Конечно, я этого хочу, — твердо сказал Пабло. — Я не позволю тебе избавиться от него. К черту сцену! В семье должны быть дети... А у детей должна быть мать.

Лус отвернула голову к стене, и слезы покатились по ее щекам.

Как несправедливо!.. Как не вовремя!.. Значит, конец всему? Всем ее планам, надеждам, мечтам... Сойти с дистанции на полдороге? Она с таким трудом восстановила форму после рождения Розиты... Да за год-другой ее совершенно позабудут на мировой сцене! Ей останется только петь колыбельные...

— Мы будем очень счастливы, Лус... Вот увидишь... — шептал ей Пабло, слегка покоробленный ее отчаянными слезами. Я буду помогать тебе... Мы сразу же возьмем еще одну няню...

— Ах, перестань... — сквозь слезы попросила Лус.

«Ничего, — гладя ее по голове, думал Пабло. — Она просто шокирована этим известием. Ей надо привыкнуть к мысли о будущем ребенке... В конце концов материнские чувства вытеснят все остальное. Она ведь любит меня и Розиту... Скоро ей захочется и этого малыша...»

Как ни старался Пабло предугадать малейшие желания Лус, она становилась день ото дня все раздражительнее.

Эта беременность казалась слишком тяжелой. Постоянная тошнота и головокружения... Она не могла переносить жару и старалась не бывать на солнце, жалуясь, что упадет в обморок.

Лус никому в театре не сказала о своем положении, стараясь продолжить репетиции, но даже дорога до театра давалась ей с трудом.

«И это ведь только начало! — страдальчески думала Лус — А что будет дальше?! Ах, нет... я не перенесу оставшиеся месяцы».

Все в доме ходили буквально на цыпочках, чтоб не нервировать Лус. Но ей казалось, что Розита слишком шумит и топает именно тогда, когда у нее раскалывается голова, что Пабло нарочно курит слишком крепкие сигары, а она поэтому противному запаху издалека чувствует его приближение... И кухарка готовит такую гадость, что есть невозможно...

Странно, но сейчас она смертельно завидовала Дульсе, которая не в состоянии иметь детей.

— Какая ты счастливая, — сорвалось однажды с языка Лус, когда Дульсе пришла навестить ее. — Ты не испытываешь таких мучений, как я. Как бы я хотела больше никогда не беременеть!

Дульсе изменилась в лице, но промолчала, сочувственно погладив сестру по руке.

— Я скоро стану толстой и некрасивой и не смогу выйти на сцену... — жаловалась Лус. — Ну что за дурацкая прихоть у Пабло! Неужели ему мало Розиты?

Но самые страшные мысли терзали Лус, когда она оставалась одна. Рано или поздно врачи назовут Пабло точный срок рождения малыша. И что если срок зачатия не совпадет с ее возвращением в Мехико?

Она полжизни отдала бы, чтобы самой наверняка узнать, чьего ребенка она носит под сердцем. Хорошо, если Пабло...

А если это дитя Жан-Пьера? Если у нее родится мальчик с серыми французскими глазами? Что тогда скажут ей Пабло и Дульсе? А сам Жан-Пьер? Ведь он вряд ли обрадуется, что еда произведет на свет плод их мимолетной связи... Он сейчас опять нежно влюблен в свою Дульсе и не захочет осложнять их отношения.,.,,,

А если..?

Нет, лучше не думать об этом!

А если это дитя — результат упоительного романа с ее чернокожим партнером?

Этого ей только не хватало! Родить негритенка!!!

Она представила себе лицо акушерки, показывающей ей черного, как смоль, младенца». Какой позор! Лучше не дожить до этого дня!

Хотя бы поэтому она должна избавиться от младенца. Сейчас, пока не поздно... Но как?

Господи, как плохо все-таки быть женой известного врач. Дорога в любую клинику ей заказана. Да и Пабло сразу поймет, что она сделала аборт.

Лус лихорадочно вспоминала все, что когда-то слышала о доморощенных способах.

Большой стакан текилы и горячая ванна... Но она не сумела выпить даже глотка, а от горячей воды сразу бешено заколотилось сердце.

Укол большой дозы сокращающего мышцы лекарства... Но кто сделает ей его? Сама она не умеет... Не просить же Пабло!

Народные травы, заваренные определенным способом... Она обошла все окраинные рынки, расспрашивая бабок и собирая многочисленные пучочки сушеной травы. Ну и тошнотворное же получилось варево... Лус выпила его, крепко зажав нос, но тут же метнулась к раковине. Ее желудок не мог перенести такую гадость.

Она чувствовала себя загнанной в угол и тоскливо выла от безысходности.

Пабло ошибался, думая, что Лус привыкнет к мысли о материнстве. Напротив. Лус теперь всем сердцем ненавидела своего будущего ребенка.