Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 5

Вчерашний разговор не выходил у Густаво из головы.

Во время поминок мужчины вышли в отдельную комнату, где было можно курить. Некоторое время все молчали, затем Рохелио, который давно бросил эту привычку, но последние три дня снова взялся за сигареты, закурил и сказал:

— Я долго разговаривал с комиссаром Грильо, это очень толковый человек. Так вот, у него есть некоторые сомнения, точно ли это был несчастный случай.

— Кто бы мог подумать, ведь это было всего в нескольких милях от нас, — покачал головой Густаво. — По дороге сюда мы проезжали это место. Если бы я точно знал, где это случилось, я обязательно бы остановился и посмотрел сам, что к чему.

— Ну, полиция, наверно, ничего не пропустила, — заметил Феликс Наварро.

— Кто их знает, — криво усмехнувшись, ответил Густаво, который не очень верил в таланты полиции, ведь он был знаком с ней совершенно с другой стороны, чем преуспевающий бизнесмен Наварро. — Они ведь так и не установили почему он ехал в обратную сторону.

— Об этом мы и говорили с инспектором Грильо, — сказал Рохелио. — По заключению полиции, Рикардо погибе результате несчастного случая. Но есть несколько очень подозрительных моментов. Во-первых, почему он ехал не домой, а в противоположном направлении? Во-вторых, возможно, его ударили сзади — бампер погнут, на нем есть следы. Все это требует дополнительного расследования.

— И что? — заинтересовался Густаво. — Они обещают продолжить следствие или собираются закрыть дело?

— Пока трудно сказать, — ответил Рохелио.

— Вот что, — горячо воскликнул Густаво, — если они закроют дело, мы должны продолжить расследование своими силами — наймем людей. Ради достижения справедливости я лично готов на все.

— На все? — переспросил его Феликс Наварро.

— Да, на все, — твердо повторил Густаво, смотря бизнесмену прямо в глаза.

На следующий день после поминок Густаво и Исабель собрались домой — ранчо нельзя оставлять надолго. Земля привязывает человека к себе, но и с лихвой отдает тому, кто верен ей.

Эрлинда на кухне готовила завтрак, Исабель собирал провизию в дорогу. Им «помогала» малышка Флорита, которой несколько дней назад исполнилось два с половиной она— была еще в том возрасте, когда празднуют не только каждый год, но и каждый новый месяц жизни.

— Какая у тебя милая девочка, — улыбнулась Исабель.

— Ну так не отставай, что же тебе мешает завести такую же крошку? — ответила Эрлинда.

— Работа... — покачала головой Исабель. — Мои руки нужны на ранчо. А из беременной да кормящей какой работник? Ну, с Лало уж мы решились — одного-то надо. Знаешь, я и не мечтала, что у меня будет хотя бы один ребенок. Ну да ты меня понимаешь, сама знаешь, о чем может мечтать девушка из «Твоего реванша».

— Да, — согласилась Эрлинда. — А я всегда любила детей. Но знаешь... — она нахмурилась, — дети такие хорошие, пока маленькие, а потом...

Она не договорила, а нарочито захлопотала у плиты. Исабель почувствовала, что подруга что-то хотела сказать, но затем передумала. «Наверно, она недовольна Тино», — решила она.

— Ну что ты, Тино ведь такой хороший, способный мальчик, в следующем году он, наверно, будет поступать в университет.

Но Эрлинда на это только вздохнула.

— Не знаю, — ответила она. — С ним что-то происходит. Я спрашивала его, в чем дело, но он только отмалчивается. Это так тяжело. Ведь он всегда был открытым, ласковым, а теперь... я и сама не знаю. Вечерами пропадает где-то, а когда я начинаю спрашивать — молчит. Не нравится мне все это. Ты же знаешь, сейчас такое время, мало ли в какую он может попасть компанию.

Больше Исабель ничего не спрашивала, а Эрлинде было тяжело рассказывать о своих подозрениях, тем более что наверняка она ничего не знала.

Мужчины в комнате вели другой разговор.

— Ты вчера упомянул о том, что у инспектора были какие-то соображения насчет причин аварии, — начал Густаво. — Что там было с машиной Рикардо?

— Похоже, его «форд» ударила сзади другая машина, — сказал Рохелио, — На «клыках» бампера следы. Сначала думали — грязь, но экспертиза установила, что это краска — темная краска. Они объявили розыск машины темного цвета с побитым передом, но пока ничего не нашли. — Темная краска, — механически повторил Густаво — которую приняли за грязь, значит... коричневая.

— Да, странный цвет для машины, — задумчиво сказал Рохелио.

Густаво сжал кулаки.

— Я видел их, видел! — Он вскочил и нервно заходил комнате. — Если бы я только знал раньше! Я видел их так, как сейчас вижу тебя. Рядом, буквально на расстоянии шага. Теперь мне все ясно.

— Что тебе ясно? — недоуменно спросил Рохелио

— Это он. Федерико Саморра.

Рохелио невесело рассмеялся:

— Ты все еще не можешь забыть его. Нет, тебя преследует призрак. Саморра давно сидит в тюрьме, ты же знаешь, его приговорили к пожизненному заключению.

— И тем не менее это был он, — в голосе Густаво звучала такая уверенность, что Рохелио начал верить ему — и Исабель тоже его узнала.

— Ты хочешь сказать... — вслух думал Рохелио, — что Саморра бежал? Ну, это нетрудно узнать в полиции. Им наверняка это известно. Но даже если это так, наверняка был объявлен розыск. Ему не уйти далеко.

— В том-то и дело, — с жаром говорил Густаво, — его трудно узнать — он изменился, да и одет, как бедный батрак: небритый, в старой шляпе. Мы бы и сами не узнали его, если бы не голос.

Густаво подробно рассказал шурину о встрече на главной площади Сьюдад-Виктории.

Значит, вы с Исабель встретили их непосредственно после аварии, — сказал Рохелио. — Но кто был второй?

Трудно сказать, — ответил Густаво. — Его я никогда не видел. — Высокий, очень худой, маленькая голова с гладко зачесанными волосами. Чем-то он похож на пастора, хотя и без сутаны.

— Пастор без сутаны... — повторил Рохелио. — очень-то это много. Но в любом случае я сегодня же сообщу обо всем инспектору Грильо. Возможно, они успеют их перехватить.

Они не знали, что уже несколько часов назад под покровом ночи коричневая машина с разбитым передом пересекла границу Мексики. Гонсалес воспользовался тем пограничным пунктом, через который обычно проходил груз наркотиков — там, где у него было все схвачено.

Рохелио вдруг стал замечать, что стареет. Разумеется, мысли о неизбежной старости приходили ему в голову и раньше, но все эти годы ему казалось, что времени впереди еще достаточно, что она наступит не сейчас, а еще через неопределенное количество лет. И вот теперь, после гибели брата он почувствовал себя старым.

Когда-то в ранней юности он попал в автомобильную катастрофу и провел несколько лет в инвалидном кресле. К счастью, удачная операция позволила ему вновь встать на ноги, но сейчас ему казалось, что он снова вернулся в прежнее беспомощное состояние. Нет, он не стал калекой. Напротив, теперь, оказавшись в семье старшим, Рохелио был деятельным как никогда. Но груз свалившейся ответственности давил его.

Смерть брата-близнеца потрясла Рохелио. Ведь с самого рождения они с Рикардо всегда были вместе. И даже став взрослыми, они продолжали быть не только братьями, но и лучшими друзьями — между ними сохранялось то понимание друг друга без слов, какое характерно для близких родственников, выросших под одной крышей, и тем более для близнецов.

Многие годы Рохелио казалось, что его жизнь течет спокойно и безоблачно. Женитьба на Эрлинде, рождение Тино, а совсем недавно и крошки Флориты, спокойная семейная жизнь были для него источником самого настоящего человеческого счастья. Пусть он не сделал такой блестящей карьеры, был вовсе не так богат, как брат, но он никогда не считал себя неудачником.

И вот теперь счастливая жизнь кончилась. Рикардо погиб при самых загадочных обстоятельствах, но это было еще не все. Сын Тино, его надежда и гордость, вдруг резко изменился. Рохелио и не заметил, как любознательный приветливый малыш вырос и превратился в красивого парня. Он уже заканчивал колледж, и Рохелио с Эрлиндой надеялись, что Тино без труда поступит в университет, но внезапно что-то разладилось в их отношениях.

Всегда кажется, что изменения к худшему происходят внезапно, на самом деле они наступают медленно, но мы сначала не замечаем или стараемся не замечать их первых симптомов. Так и Рохелио не замечал того, что отношения с сыном становятся все холоднее, пока не оказалось, что ока говорят на разных языках и больше не понимают друг друга.

Вспоминая события последних месяцев, Рохелио видел, как шаг за шагом рвались его связи с сыном, как беседы становились все менее доверительными, и наступило отчуждение.

В один прекрасный день он заметил, что Тино курит, Наверно, он поступил неправильно, резко отчитав сына, Эрлинда тогда расплакалась, хотя, возможно, не следовало делать из курения такой трагедии — ведь и сам Рохелио курил в молодости, и большинство его знакомых мужчин, а также некоторые женщины были просто заядлыми курильщиками. Тино так и не понял, почему он в восемнадцать лет не имеет права решать, курить ему или нет.

Дальше пошла выпивка. Когда Тино в первый раз пришел домой поздно и от него пахло спиртным, Эрлинда устроила ему настоящий скандал, называя сына алкоголиком. Рохелио уже и тогда показалось, что это слишком и что жена не права, но он из воспитательных соображений взял сторону матери.

Но настоящий разлад начался, когда однажды Эрлинда увидела сына в компании, которая показалась ей опасной. Тино в обществе двух парней и трех девушек пил открытом кафе баночное пиво. При этом одна из девчонок хохотала, шутливо обнимала его и, в конце концов забралась к нему на колени. Возмущению Эрлинды не было. Она как будто забыла свою молодость, которую, между прочим, в кафе «Твой реванш». Однако Эрлинде, как и многим другим людям, собственная молодость сквозь призму лет начинает казаться если не безгрешной, то, во всяком случае, значительно менее вульгарной и отвратительной, чем «то, как ведет себя нынешняя молодежь».

— Подумай! — отчитывала Эрлинда сына. — Мы с отцом столько положили сил на то, чтобы дать тебе образование, чтобы ты стал культурным человеком, а ты... тратишь время попусту в компании каких-то... — она замолчала, не зная, как лучше охарактеризовать друзей Тино, — каких-то обормотов. А уж эта девица, которая на тебя вешалась! Ничего себе, хороша! Да ей место на панели!

Эрлинда так разошлась, что уже не контролировала себя, и у нее вырвались обидные слова, которых, будь она не так раздосадована, она никогда бы не произнесла. Но, как говорится, «слово не воробей...»

— Прекрати! — внезапно закричал Тино.

Эрлинда, которая хотела добавить еще какой-то обидный эпитет к характеристике друзей сына, осеклась. За восемнадцать лет не было ни одного случая, чтобы Тино повысил на мать голос. Сейчас это произошло впервые. И Эрлинда, и сам Тино были настолько потрясены этим, что ссора сама собой прекратилась, однако с этого дня отношения матери с сыном были испорчены окончательно.

— Подумай, Рохелио, — плача, говорила Эрлинда поздно вечером мужу, не в силах заснуть. — Я растила его, воспитывала, и для чего? Чтобы он сидел с этими косматыми обормотами? Чтобы эти девки на него вешались?! Неужели он достанется одной из таких?!

— Успокойся, — пытался урезонить жену Рохелио. — Это же ничего не значит. И кроме того, ты же совсем не знаешь, кто были эти ребята. Может быть, они вовсе не такие плохие...

— Ты бы их видел! — всхлипывая, говорила жена. — Парни какие-то всклокоченные, волосатые. А уж девицы... На голове — «взрыв на макаронной фабрике», юбки короткие, так что едва попу прикрывают... и все, как одна, без лифчиков!

Ты даже это успела заметить! — засмеялся Рохелио.

— Тут не хочешь, да заметишь, — ответила Эрлинда.

— Сейчас такая мода, — успокаивал ее Рохелио. — Вспомни, когда вы с Розой были молодыми девушками, разве вы не носили ничего такого, что не нравилось старикам? — Помнишь, как на улицах старые индеанки плевали в след; девушкам, которые выходили на улицу в брюках.

— То брюки, — возразила Эрлинда, — а тут юбки больше похожие на набедренные повязки у дикарей.

Рохелио так и не удалось убедить жену, что нет ни страшного в том, что у Тино такие друзья. Положа руку на сердце, ему и самому хотелось, чтобы сын больше времени уделял учебе, чем развлечениям, и под давлением Эрлинды он несколько раз пытался поговорить с ним. Однако Тино только мрачно отмалчивался, и вместо разговора у Рохелио получалась длинная скучная проповедь о благонравной поведении.

Это было начало. Постепенно дела пошли все хуже, Тино вообще перестал разговаривать с родителями и лишь односложно отвечал, когда они задавали ему вопросы.

— Тино, ты куда? — спрашивала Эрлинда, когда видела, что сын собирается уходить.

— На улицу, — сухо отвечал тот, стараясь не смотрел на мать.

— Когда вернешься?

— Не знаю.

— Но с кем ты встречаешься? — настаивала Эрлинда.

— Какая тебе разница, — бормотал Тино. — Ты все равно не знаешь.

— Но я хочу знать! — повышала голос мать.

Однако Тино, не говоря больше ни слова, ускользал, плотно прикрыв за собой дверь.

Он стал частенько возвращаться поздно, открывал дверь своими ключами, стараясь не шуметь; проходил к себе в комнату. Но Эрлинда не могла заснуть, пока он не приходил. Она стала нервной, издерганной, часто срывалась. Это очень плохо отражалось на Рохелио и на маленькой Флорите, которая не могла понять, почему мама сердится, почему она вдруг ни с того ни с сего принимается плакать.

Рохелио понимал, что нужно как-то наладить жизнь в семье, но не знал, как это сделать. Он хотел поговорить с племянницами — с Лус или Дульсе, возможно, они смогли бы найти общий язык с Тино, но у тех были свои проблемы.

А после гибели Рикардо ему и вовсе стало не до этого.

Густаво и Исабель не смогли надолго задерживаться в Мехико — их ждала работа на ранчо, но, уезжая, Густаво настоятельно попросил Рохелио сообщать ему все, что удастся узнать. Если будет нужно, он непременно приедет.

Когда они уехали, Рохелио остался наедине со своими подозрениями. Разумеется, все вокруг оплакивали Рикардо, на Розу и девочек вообще было страшно смотреть, но никто не воспринимал всерьез подозрений, которые мучили Рохелио. Они считали, что смерть брата настолько потрясла его, что он перестал воспринимать события объективно.

— Что поделаешь, Рохелио, — говорила ему Ванесса, — люди гибнут ежедневно, просто обычно это не наши с тобой родственники и знакомые.

Ванесса казалась расстроенной. Теперь, когда Роза овдовела, в душе Эрнандо вдруг проснулись те романтические чувства, которые он испытывал к ней когда-то и которые, по-видимому, все эти годы теплились в его душе.

Рохелио, как мог, утешил ее — он был уверен, что Роза не может так быстро забыть своего Рикардо.

И не только Ванесса, большинство других людей, которые окружали его, были настолько озабочены своими проблемами, что не желали вдаваться в то, что твердил им Рохелио. Полиция установила, что произошел несчастный случай, стоит ли не доверять ее выводам и усложнять и без того сложную жизнь. Только Густаво и Исабель поддерживали Рохелио, но они были далеко.

В конце концов самому Рохелио стало казаться, а не придумал ли все это он сам. Но когда через несколько дней он снова встретился с комиссаром Грильо, тот только укрепил подозрения Рохелио. Комиссару полиции не составило труда установить, что опасный рецидивист, глава мафиозной группировки, торговец наркотиками Федерико Саморра действительно бежал из тюрьмы при совершенно загадочных обстоятельствах.

— Это совершенно необъяснимо, — рассказцу комиссар Рохелио. — Оттуда бежать невозможно. Это первый случай за последние пятнадцать лет.

— Но пятнадцать лет назад это все же кому-то удалось, — заметил Рохелио.

— Да, но с тех пор этот лагерь перестраивался. Поверьте, бежать оттуда практически невозможно. Ну разве что взорвать бетонную стену. Но в том-то и дело, что Саморра просто исчез: все осталось в неприкосновенности.

— Подкуп, — предположил Рохелио.

Комиссар вздохнул:

— Все служащие там — проверенные люди. Возможно, имел место подкуп, но тогда подозревать можно любого, начиная от начальника лагеря и кончая судомойкой.

Как именно удалось бежать Федерико Саморре, было в конце концов не так важно. Главное, теперь Рохелио узнал наверняка — Саморра действительно бежал, его отсутствие: обнаружили в четверг утром, примерно за тридцать шесть часов до гибели Рикардо.

Теперь Рохелио уже не сомневался, что Густаво и Исабель были правы — Саморра повинен в гибели его брата.

Он спросил у инспектора Грильо, не найдена ли коричневая машина с характерной вмятиной впереди. Ответ был отрицательным. Машина как сквозь землю провалилась.

На самом деле старый лимузин находился сейчас в небольшом поселке по ту сторону государственной границы, так же, как и его пассажиры. Это был один из тех типичных для юга США поселков, все население которых говорит по-испански и называет себя «испано-американцами» — У многих родственники живут в Мексике, и поэтому самые тесные связи между пограничными районами никогда не прерываются.

Именно в этой глуши подальше от посторонних глаз у Саморры и Гонсалеса располагался один из важнейших перевалочных пунктов при транспортировке наркотиков. Единственный полицейский в этой деревушке был своим человеком, инспекция из центра округа наезжала не часто, да о ней, как правило, удавалось узнать заранее.

Агенты Федерального управления по борьбе с наркобизнесом не интересовались пограничным поселком — что можно найти в мексиканской деревушке, где живет всего несколько семей, а по-английски умеет говорить три с половиной человека? Им и в голову не могло прийти, что именно здесь большие партии кокаина фасуются и затем расползаются по всей территории страны.

В деревушке был и гараж. Здесь побитый лимузин выправили, перекрасили, поменяли номера с мексиканских на номера штата Нью-Мексико и за гроши продали в соседнем городке небогатой испано-американской семье. Так исчезло важное доказательство причастности Саморры и Гонсалеса к гибели Рикардо Линареса.

В течение некоторого времени они пробыли на месте, приходя в себя после бегства через всю Мексику. Саморра побрился, переоделся и постепенно становился похожим на самого себя — матерого преступника Шефа-Манкони-Саморру. Он вновь стал разговаривать со всеми тоном, не терпящим возражений, делая исключения лишь для одного человека — проповедника Вилмара Гонсалеса.

Прошло несколько дней, и до Саморры стали доходить крайне тревожные слухи — его собственные люди, оставшиеся в Мексике, пользуясь тем, что грозный Шеф находится за границей и не может вернуться, начали пускать «товар налево», иначе говоря, прикарманили себе большую партию, которая оценивалась в сотни тысяч долларов.

Саморра немедленно вызвал к себе Гонсалеса.

— Вил, — доверительно заговорил он, убедившись, что охрана на месте и никто не может войти и помешать им. — Надо навести порядок в Куэрнаваке. Тамошние ребята что-то начали меня беспокоить. Надо бы сделать им легкое внушение.

Гонсалес улыбнулся.

— Что ты подразумеваешь, произнося «легкое» внушение? Проповедь или деяние?

— Как ты всегда умеешь изящно выразиться, — довольно хмыкнул Саморра. — Я имею в виду «деяние», другие словами, пришей кого-нибудь, чтобы другим неповадно было.

— Грешнику да воздастся по заслугам его, — заметил проповедник.

— Вот именно, — одобрил его высказывание Саморра. — И вот еще что. Ты поедешь отсюда один, поскольку ты так ни разу и не засветился. Хитрый, черт!

— Зачем же поминать врага всего человечества, — укорил его Гонсалес.

— Ну ладно, ладно, — добродушно махнул рукой Саморра. — Так и быть, не буду. Значит, слушай. Наши ребята обеспечат тебе алиби. Разумеется, ты пересекал границ; в последний раз десять лет назад, или когда там ты это делал официально. А все это время проповедовал по поселкам Нижней Калифорнии. Не забудь при каждом удобном случае жаловаться на жару и тамошний климат.

— Плохой климат не препятствие для слова Божия, — заметил Гонсалес. — И я в поте лица своего несу его людям, где бы они ни жили.

— Правильно, — кивнул головой Саморра. — Но теперь ты понесешь слово Божие тем, кто живет в Куэрнаваке. Поинтересуйся у них, куда они дели последнюю партию товара. Мне точно известно, что они ее получили, но наследующий пункт она так и не поступила.

— Я пристыжу их, — тонко улыбнувшись, ответил Гонсалес.

— Да-да, наведи там порядок, — кивнул Саморра.

На следующий же день Вилмар Гонсалес через тот же приграничный пункт перебрался обратно в Мексику, а еще через несколько дней в Куэрнаваке появились большие цветные афиши: «Проповедник из США Вилмар Гонсалес путь к истинно христианскому образу жизни».

Выбитый из колеи гибелью брата, Рохелио на время выпустил из виду Тино, ему казалось, что Эрлинда сгущает краски, описывая странное поведение сына. Но вот в один прекрасный день Тино явился домой только под утро. Эрлинда и Рохелио всю ночь не сомкнули глаз, и, не дожидаясь, когда сын ляжет спать, Рохелио решительно зашел к нему в комнату.

Тино, казалось, совсем не удивился тому, что отец не спит в столь ранний час. Он как-то отстраненно, равнодушно смотрел на него, вернее, сквозь него.

— Я хочу знать, где ты был, — твердо сказал Рохелио.

Тино только едва пожал плечами, продолжая неподвижно смотреть в одну точку.

Сначала Рохелио показалось, что сын пьян, но нет, это не было похоже на обычное опьянение. Тино выглядел одурманенным, глаза как-то необычно блестели и казались остекленевшими. Отец хотел было сказать что-то еще, но, понимая, что сейчас с сыном говорить бесполезно, вышел, плотно прикрыв за собой дверь. На душе было тяжело.

Рохелио ни слова не сказал Эрлинде о том, в каком состоянии он обнаружил сына.

— Он устал, немного выпил, — объяснил он и, увидев, что Эрлинда хочет сама поговорить с Тино, попросил: — Не ходи туда. Лучше поговорим с ним позже, когда он выспится.

Однако никакого разговора не получилось. За поздним завтраком Тино был мрачным и неразговорчивым, он безучастно выслушивал все упреки матери, даже не стараясь ответить на них.

Весь день, сидя на работе, Рохелио ломал голову, что делать, к кому обратиться за помощью. После работы он собирался навестить Кандиду, Томасу и других женщин, которые населяли теперь старый дом Линаресов.

Ему открыла Томаса. Она чувствовала себя неважно, да и каким может быть самочувствие человека, когда ему за восемьдесят. Старая крестная Розы была искренне рада Рохелио и немедленно повела его пить кофе.

В гостиной уже сидел один гость — старенький падре Игнасио. Рохелио старался казаться подтянутым и энергичным, но это получалось у него плохо, и от проницательного взгляда священника, знавшего семью Линаресов уже много лет, не укрылось его плохо скрытое беспокойство и растерянность.

— Тебя что-то угнетает, сын мой? — ласково спросил старый у Рохелио, когда Томаса отлучилась на кухню.

Рохелио хотел было ответить, что у него все в порядке, но, посмотрев старому падре в глаза, не смог соврать. Да это было бы и бесполезно — тот прекрасно видел, что у его духовного сына на душе очень неспокойно.

— Я совсем не знаю, что делать, падре, — признало Рохелио.

— Тогда давай пройдемся по саду, — предложил падре Игнасио. — Небольшая прогулка очень помогает вернуть душевное равновесие.

Они допили кофе и, поблагодарив Томасу, вышли из гостиной в сад. День был солнечный, аккуратно подстриженная лужайка зеленела у сверкающей глади бассейна, Рохелио вспомнилась молодость. Поразительно, но в саду почти ничего не изменилось, разве что деревья немного подросли, но что для них десять — пятнадцать лет? И если бы вместо старого дона Себаса там не трудился новый садовник, молодой и проворный мальчишка, Рохелио могло бы на миг показаться, что время повернуло вспять. Но это же, конечно, была иллюзия. Нужно было возвращаться в свое время и решать насущные проблемы.

Некоторое время они со старым священником шли молча, затем падре Игнасио спросил:

— Так что же тебя тревожит, сын мой?

— Даже и не знаю, с чего начать, — смущенно ответил Рохелио.

— Начни с того, что первым придет тебе в голову, — улыбнулся падре.

— Я кажусь себе старым, никчемным, беспомощным, сказал Рохелио и замолчал.

— Я понимаю, что с тобой происходит, сын мой, — сказал падре Игнасио. — Ты вдруг стал старшим в семье, а это сложная и тяжелая обязанность. Теперь к тебе будут идти за советом, за помощью, даже за деньгами. И ты должен быть к этому готов.

— Да, я чувствую это, — кивнул головой Рохелио. — Но я не знаю, смогу ли с этим справиться. У меня проблемы в семье, что-то не ладится с сыном. У племянниц не складывается жизнь. А посмотрите на Кандиду! Но больше всего меня сейчас мучает гибель Рикардо. Знаете, падре, — Рохелио внезапно остановился и взял священника за руку: — Вы только не подумайте, что перед вами сумасшедший, страдающий манией преследования. Но я уверен, уверен совершенно, что его убили! И я даже знаю, кто это сделал.

— Вот как, сын мой? — изумленно поднял брови священник. — Но полиция...

— Полиция не пришла ни к какому выводу, я же говорил с комиссаром Грильо, только выслушайте меня и не думайте, что это бред.

— Я далек от такой мысли, говори же, сын мой. — Падре Игнасио приготовился слушать.

И Рохелио рассказал ему все — о подозрениях комиссара Грильо, о странностях, связанных с этой аварией и, наконец, о том, что рассказали ему Густаво и Исабель. Священник слушал его очень внимательно, лишь изредка прерывая рассказ вопросами. Когда Рохелио закончил, он задумчиво сказал:

— Признаться, когда ты заговорил о своих подозрениях, я подумал, что под гнетом свалившихся на тебя обязанностей главы большой семьи ты стал слишком драматизировать гибель брата. Но теперь я вижу, что для подозрений есть основания, и очень веские, — священник помолчал. — Я думаю, это уже давно не является тайной, ибо Лус Мария сама открыла отцу все после того, как девочек спасли. От нее я знаю некоторые факты, которые следствие когда-то не приняло к сведению. На них не обратили внимания, а зря.

— О каких фактах вы говорите, святой отец? — недоуменно спросил Рохелио.

— В похищении Лус и Дульсе, очень возможно, участвовал еще один человек. Ты хорошо помнишь суд? Было доказано, что похищение несчастных девочек организовал Федерико Саморра, ставший узником, но теперь, как ты говоришь, бежавший. Господь ему судья, Но, как я понял теперь, выслушав твой рассказ, то был лишь один из виновных. Второму удалось уйти от правосудия.

— Вы имеете в виду... — прошептал Рохелио.

— Да, я говорю о том, кого Густаво Гуатьерес назвал «пастором без сутаны». Я думаю, он говорил о проповеднике по имени Вилмар Гонсалес. Я давно слежу за деятельностью этого человека.

— Вы знаете его, видели, святой отец?! — с жаром воскликнул Рохелио.

— Да, видел, — грустно покачал головой священник, — И даже присутствовал на одной из его, так называемых проповедей, — он грустно улыбнулся. — Как говорили древние, «врага нужно знать в лицо». У меня такое впечатление, что сейчас нашу страну в полном смысле слова атакуют представители самых странных вероучений. Идет невидимая борьба за души, сердца и не в последнюю очередь, увы, за кошельки наших прихожан. И, к сожалению, должен констатировать, далеко не всегда католическая церковь выходит победительницей. Я хотел разобраться почему так происходит, чего не хватает верующим, которые уходят от нас к таким, как этот Вилмар Гонсалес. За те последние несколько лет я (без сутаны, чтобы не привлекать к себе внимания) посетил проповеди, лекции разных пророков, учителей, шаманов и должен сказать, что такого неприкрытого небрежения к душе и воспевания тела и его нужд, как это делает доктор Гонсалес, я еще не встречал нигде.

— Но какое отношение все это имеет к гибели Рикардо? — спросил Рохелио.

— Сейчас я объясню тебе это, — сказал падре Игнасио. — Только давай сядем на скамейку. Разговор предстоит долгий, а мои ноги устали. Наверное, доктор Гонсалес сказал бы, что по утрам следует не молится, а делать физические упражнения и к тому же не пить кофе, но мы с ним не единомышленники.

Рохелио вместе с падре Игнасио сели на скамейку у бассейна, и старый священник подробно рассказал Рохелио все, что знал о докторе Гонсалесе и его возможном участии в похищении Лус и Дульсе. Ведь именно на встречу с ним ехали тогда сестры, а еще раньше он пытался шантажировать Лус, выдумав небылицу о том, что у Рикардо был незаконнорожденный сын.

— Но это неправда! — вскричал в этом месте Рохелио.

— Разумеется, сын мой, разумеется.

Теперь все встало на свои места. Значит, этот человек был и раньше связан с Федерико Саморрой. К сожалению, раньше никто не догадался сопоставить эти факты. Так Гонсалес ушел от возмездия.

— И судя по тому, что рассказал тебе Густаво Гуатьерес, — закончил свой рассказ падре Игнасио, — именно этого человека, прикрывающего свои преступные деяния словом Божьим, они видели вместе е преступным Саморрой.

Рохелио был настолько потрясен рассказов что забыл о том, что хотел поделиться с падре своими семейными неурядицами. Сейчас все померкло по сравнению с открывшейся ему тайной. Главное сейчас — как можно скорее разыскать этого доктора Гонсалеса.

— Но кто, кроме вас, падре, видел его и мог бы узнать? — спросил Рохелио.

— Сама Лус Мария, — ответил священник.

— Но ее нет в Мехико, — покачал головой Рохелио.

— Тогда, — падре задумался, — эта милая девушка Чата, Тереса Суарес, подруга Лус. Она ведь даже пела в хоре во время проповеди Гонсалеса, Бог да простит ее за это.

— Они с Антонио, кажется, живут в Куэрнаваке, — вспомнил Рохелио.

— Да, как будто, — ответил священник. — Я вижу, ты настроен решительно. Благословляю тебя на подвиг, сын мой.

Распростившись со священником, Рохелио зашел в дом и сердечно попрощался с Томасой, а затем поспешил домой. Он был твердо намерен немедленно, в ближайшие выходные отправиться в Куэрнаваку и расспросить Чату, не знает ли она, где сейчас находится Вилмар Гонсалес.