Возвращение Дикой Розы

ГЛАВА 17

Оперный Фестиваль пяти континентов проходил при полном аншлаге. Венские театралы были в восторге.

И никто не знал, какими вконец измотанными были организаторы фестиваля. Шутка ли: в каждом спектакле поют вместе звезды из разных стран, говорящие на разных языках, каждый со своими привычками, капризами и слабостями. И каждому надо было угодить, иначе вечернее праздничное действо могло сорваться.

Администрация была в ужасе, когда кореянка, певшая партию Нормы в опере Беллини, почувствовала недомогание. Срочно созвали лучших докторов, но желтокожая певица отвергла их услуги. Лежа в постели, она требовала лишь одного: собачьего жира!

Это могло бы показаться смешным, однако организаторам было вовсе не до смеха. Собак на улицах, разумеется, отлавливать не стали и жир все-таки раздобыли через корейское консульство, однако это всем стоило нервов.

А нынче утром во время генеральной репетиции от волнения и перенапряжения упала в обморок русская солистка, несмотря на то, что опера была ей хорошо знакома: это было произведение композитора из ее родной страны — Римского-Корсакова — «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».

Пожалуй, единственным, кто не доставлял администраторам хлопот, были Лус Линарес из Мексики и бразилец Алваро Диас. Удивительный дуэт! Они работали так слаженно, как будто пели вместе с самого рождения.

Они были задействованы в двух спектаклях, и первый уже с триумфом отыграли: вагнеровскую оперу «Тристан и Изольда» с их участием публика приняла на «ура».

Вначале в зале был некоторый шок, когда после увертюры на сцену вышел Тристан, герой англо-саксонского и германского эпоса, и он вдруг оказался темнокожим!

Но уже через несколько мгновений его бархатный голос покорил всех зрителей всех до единого. Изольда же была и внешне идеалом вечной женственности.

Герои плыли по волнам переливчатой «бесконечной мелодии», которая так характерна для музыки Рихарда Вагнера, и зрители искренне верили, что это двое влюбленных, которые соединились навек в любви и смерти. Ведь для любви не важно, к какой расе ты принадлежишь и какой у тебя цвет кожи...

Не важно и то, что Изольда поет по-испански, а Тристан — по-португальски. В любви важны не слова, а то что подсказывает сердце...

Ежедневно, вернее, еженощно, после вечернего спектакля участники собирались в фойе Государственной оперы на пресс-конференцию.

Лус торопливо сняла перед зеркалом грим, переоделась и привела в порядок прическу.

У нее в ушах еще гремели аплодисменты и крики «Браво», перемежаясь лейтмотивами и оркестровыми пассажами вагнеровской музыки.

Счастливая, опьяненная успехом, она без стука заскочила в гримуборную Алваро.

Диас, вздрогнув, обернулся. Выражение его лица было сердитым и немного испуганным.

Увидев, что это Лус, он вздохнул с облегчением.

— А, это ты! — Его круглое лицо расплылось в добродушной улыбке.

— Конечно я, кто же еще?

— Я, было, подумал, что и сюда добрались эти негодяи журналисты.

Лус строго погрозила ему пальцем:

— Эти негодяи журналисты, как ты выражаешься, уже заждались нас в фойе. А ты до сих пор не готов. Ты что, забыл, что у нас пресс-конференция? А кстати, почему они такие уж негодяи?

Алваро резко ответил:

— Не знаю, почему. Видимо, потому, что у них совести нет. Негодяи и подлецы — и все.

«Что-то он не в духе, — подумала Лус. — Наверное, устал. Ну и что ж, я тоже устала, но не злюсь же из-за этого на весь мир!»

— Ладно тебе, — сказала она. — Просто у журналистов такая профессия. Они обязаны быть наглыми и бесцеремонными, иначе не раздобудут интересный материал. А в нормальной жизни они хорошие люди.

Алваро Диас набычился, и желваки заиграли на его черных скулах;

— Вот как раз в нормальной-то жизни они подлецы!

Лус подошла к нему и успокаивающе погладила по курчавой жесткой шевелюре.

Она почувствовала, как негр напрягся, ощутив ее прикосновение.

В иной ситуации Лус, вероятно, начала бы привычную для нее любовную игру. Но сейчас ей не терпелось поскорее предстать перед журналистами, ловить на себе их восхищенные взгляды, поворачиваться в фас и профиль перед камерами, отвечать на их вопросы.

И она принялась уговаривать своего партнера:

— Ты к ним несправедлив, Алваро. Ты просто их не знаешь. А я знаю. Муж моей сестры — журналист, и, уверяю тебя, он прекрасный человек. Кстати, он тоже там, внизу. Идем же, я вас познакомлю!

— Что? — взревел Алваро Диас. — Знакомиться с журналистом? Никогда!

Он вскочил. Его глаза сверкали яростью.

Лус перепугалась:

— Извини, если я тебя чем-то обидела. Но я не понимаю, в чем дело.

Диас виновато взял ее руку в свою и поцеловал:

— Это ты меня извини, Лусита. Я погорячился. Но, понимаешь, я поклялся никогда в жизни не иметь дела с газетчиками. Поверь, у меня есть на это свои причины. Так что не сердись, иди одна.

Лус пожала плечами и вышла из гримуборной.

Все микрофоны были включены, журналистские блокноты приготовлены.

Все ждали начала конференции. Однако, ее открытие затягивали, потому что не было главных виновников торжества Тристана и Изольды, Луситы Линарес и Алваро Диаса.

Но вот Лус вошла, и аудитория сразу притихла. И неудивительно: подавляющее большинство репортеров были мужчины, а на них появление Лус всегда действовало как шок. Тем более что сегодня она была явно в ударе.

«Умница, Лусита! Так держать — внутренне зааплодировал Жан-Пьер.

Он с сочувствующей улыбкой покосился на тех немногих женщин-журналисток, ‘которые присутствовали сейчас в фойе Венской оперы. Это были типичные так называемые «деловые женщины», которые привыкли носить короткие стрижки и неопределенного цвета брюки, пригодные как дли культурных мероприятий вроде сегодняшнего, так и для поездок по сельской местности.

Обычно такие женщины гордятся своим мужеподобием, своей эмансипированностью и независимостью. Но сейчас они присмирели и втянули головы в плечи. Лус подавила их своим женским великолепием. Это был образец, у нее хотелось поучиться женственности. Каждой из присутствующих захотелось потихонечку раскрыть сумочку, достать помаду и хотя бы слегка подкрасить губы.

Место Алваро Диаса пустовало.

Лус наклонилась и через переводчика передала что-то распорядителю. Тот выслушал, понимающе кивнул, и пресс-конференция началась.

Первым слово взял генеральный директор Фестиваля пяти континентов господин Георг Хартингер.

Прокашлявшись, он торжественно произнес вступительную речь:

— Наши уважаемые гости, представители разных рас и разных культур, доказали, что прекрасное — прекрасно для всех. Красота и талант ценности не узконациональные, а общечеловеческие.

Все встали и аплодировали стоя.

Посыпались вопросы. Первым задал свой вопрос корреспондент «Нойес дойчладн»:

— Скажите, господин Хартингер, значит, вы намеренно пригласили на роль Тристана темнокожего актера?

Георг Хартингер улыбнулся:

— Честно говоря, утверждая список участников фестиваля, я слышал его голос на пленке, присланной из Бразилии. Голос поразил меня, и я выбрал его кандидатуру. Так что в какой-то мере это случайно. Но не находите ли вы, что за всякой случайностью кроется определенная закономерность?

Микрофон перешел к следующему журналисту — из газеты «Нью-Йорк Таймс».

— Скажите, пожалуйста, почему господни Алваро Диас не участвует в пресс-конференции? Не является ли это расовой дискриминацией?

Георг Хартингер развел руками:

— Наш бразильский гость сам отказался от участия в разговоре. По-видимому, он просто очень скромен и не любит давать интервью.

К микрофону пробился Жан-Пьер:

— Я представляю газету «Ла Вое де Мехико» — «Голос Мексики». Вопрос к госпоже Лус Линарес. Скажите, пожалуйста, как вам удалось добиться такой безукоризненной слаженности в работе с партнером из другого государства?

Переводчик начал было шептать что-то Лус, но Жан- Пьер жестом остановил его и сам перевел свой вопрос на испанский, специально для Лус.

Секрет очень прост, — не раздумывая, ответила Лус. — Вернее, секретов два. И я их с удовольствием раскрою. Во-первых, у наших государств. — Мексики и Бразилии — очень много общего и в истории, и в культуре. На нашей земле, как и на земле Бразилии, музыка звучит с глубокой древности.

Она лукаво улыбнулась господину Хартингеру:

— Тут мы можем, пожалуй, посоперничать с австрийцами.

— О! — заинтересованно отозвался меценат. — Правда?

— Конечно, — гордо сказал Лус. — Еще у древних ацтеков, до периода испанской колонизации, во многих городах существовали специальные школы, где обучали музыке. Пение было связано в основном с религиозными и культовыми обрядами, но не только. Пением и музыкой традиционно сопровождались многие трудовые процессы. Можно без преувеличения сказать, что уже тогда у нас зародился жанр .оперы: это были целые певческие театрализованные действа.

Хартингер сиял от удовольствия.

Браво, госпожа Линарес! — Он встал и почтительно поцеловал ей руку. — Такие глубокие познания! Вам могли бы позавидовать профессора нашей консерватории!

«Браво, Лус! — мысленно вторил ему Жан-Пьер. — Ты утерла нос этим бесполым деловым дамам с диктофонами! Они считают себя умными, а могли бы они вот так же, без подготовки, прочесть целую лекцию!»

Он был горд за Лус, горд за свою Мексику: да-да, сейчас он искренне чувствовал себя мексиканцем! И еще он испытывал гордость за свою семью. Лус была его близкой родственницей, и он ощущал себя косвенно причастным к ее сегодняшнему успеху.

Однако он не отходил от микрофона:

— Госпожа Линарес, вы обещали раскрыть еще один секрет.

Лус без тени смущения искренне ответила:

— Второй секрет совсем прост. Нам с Алваро Диасом так легко работать вместе потому, что у нас по-человечески очень много общего!

В характере Жан-Пьера была одна черта, которую он никак не мог перебороть в себе. Он был болезненно ревнив. Это доходило иногда до полного безумия. Стоило ему увидеть, что какая-то женщина отдает предпочтение кому- либо другому, как он тут же влюблялся в нее!

Несколько лет назад, в Париже, его приятель Анри использовал эту слабость Жан-Пьера, чтобы помочь Дульсе. Он демонстративно ухаживал за ней, и, наблюдая за этим ухаживанием, Жан-Пьер привязывался к Дульсе все сильнее и сильнее, пока не осознал, что просто не может без нее жить!

Сейчас он возвращался с пресс-конференции в свою гостиницу, снедаемый мучительными размышлениями.

Его задела за живое реплика Л ус о том, что у них с Алваро Диасом так много по-человечески общего. Что это значит — «по-человечески»? Уж не влюблена ли она в этого

Наверняка влюблена! Женщины — это такие влюбчивые существа! А тут еще у них с Алваро общий интерес — музыка! И они вынужденно проводят так много времени вместе, играя в одних и тех же спектаклях!

Конечно, влюблена, тут и сомнений быть не может.

Но если она могла себе позволить влюбиться в кого-то, кроме Пабло, своего мужа, то почему выбрала этого темнокожего, а не его, Жан-Пьера? Коварная! Но как она прекрасна!

Безусловно, она прекрасней всех на свете! Все эти «мисс» из разных стран мира ей просто и в подметки не годятся! Они только и умеют, что вышагивать по подиуму в неглиже, выставляя напоказ свое тело.

Лишь на мгновение он вспомнил прелести Николь Дюран и Флоринды Сорес, но их образы тут же померкли.

Все затмило сияющее лицо Лус. Или это была Дульсе? Они так похожи! Но нет, нет, совсем не похожи! Несомненно, это Лус. Лус куда лучше! И как она талантлива и умна!

Картины Дульсе понятны лишь знатокам, они сложные и заумные, особенно в последнее время, когда художница увлеклась абстракцией.

Голос же Луситы способен покорить каждого, независимо от культурного уровня, социального положения, возраста.

«Лус, Лус! Отчего ты не со мной!» — мысленно звал он.

Жан-Пьер сбился с дороги. Он брел ночными улицами Вены, не замечая красот австрийской столицы. Везде — в искусно освещенных особняках, в подсвеченных фонтанах ему виделся лишь один образ: Лус повсюду преследовала его.

Лус поющая... Лус, дающая интервью... Лус в костюме Изольды... Лус... обнаженная!

Нет, он, Жан-Пьер, не из робких! Он не позволит торжествовать этому бразильцу.

Он вступит с ним в поединок и победит! Он завоюет это женское сердце. И это прекрасное женское тело тоже. Чего бы это ему ни стоило.

Но... Как же Дульсе? Как же Пабло? Ведь они с Жан-Пьером очень дружны и Пабло никак не ждет предательствам его стороны. Пустяки! Сейчас век свободных нравов. И Дульсе, и Пабло должны будут простить. И потом, можно сделать так, чтобы они ничего не узнали. А если все-таки узнают...

Но, в конце концов, что дороже: семейный мир и спокойствие или его, Жан-Пьера, жизнь! Да, речь идет именно о жизни и смерти. Если он не добьется благосклонности Лус, он просто-напросто умрет!

Жан-Пьер мысленно нарисовал картину своих собственных похорон, и ему стало очень жаль себя. Гроб был весь засыпан цветами, и над ним склонилась Лус. Она оплакивала умершего и проклинала себя за несговорчивость, которая привела к такому печальному исходу...

Сесария тяжело шла по улице. В этот предрассветный час людей на улице, практически не было — время преступников уже прошло, а время честных людей еще не начиналось. Встретиться ей могла разве что такая же, как она сама, торговка, желающая занять место поудобнее и побойчее. Придешь на полчаса позже — глядь, а уже сесть можно только где-нибудь сбоку, куда покупатели и не доходят, и потом сиди до самого вечера, пока не распродашь товар.

Шла она налегке — главное, занять место, а там ее сын Чус привезет мешок с жареной кукурузой. При мысли о сыне Сесария вздохнула—еще год назад он и подумать бы не мог, что его мать станет торговать на базаре, а он сам, квалифицированный рабочий, будет вместе с женой жарить кукурузу на продажу, но, увы... В цеху произошла авария, Чус получил травму и теперь остался хромым на всю жизнь.

Разумеется, предприятие заплатило ему довольно приличную сумму — на нее семья, жила целый год, но лечение стоит дорого, а проедать все до последнего сентаво не хотелось. Вот и пришлось Сесарии на старости лет податься в торговки.

Внезапно из-за поворота на нее выскочила девушка. Старуха даже испугалась — она не ожидала кого-либо встретить на улице в такое время. Девушка тяжело дышала, глаза были широко раскрыты от страха, но даже в таком состоянии ее лицо, обрамленное светлыми локонами, было прелестно. Оно показалось Сесарии очень знакомым, но она и понятия не имела, где могла видеть эту девушку.

— Сеньора! — воскликнула девушка. — Скажите, как попасть на вокзал?

— На вокзал? — удивилась Сесария. — Это отсюда далековато. Нужно подождать, когда будет ходить автобус...

— Я не могу ждать, — девушка перешла на шепот. — Они скоро хватятся меня и начнут искать.

Сесария снова вгляделась в красивое лицо, казавшееся очень знакомым, и не поверила своим глазам:

— Девушка-ангел?!

— Тише! — сделала умоляющий жест Рита. — Тише, а то они услышат.

— Кто такие эти «они»? — ворчливо спросила старуха — Они обижают вас, сеньорита?

В ответ Рита вдруг залилась слезами:

Это неважно, сеньора. Мне срочно нужно уехать. Все равно куда.

Сесария хоть и была на вид суровой, даже грозной, особенно когда отчитывала кого-нибудь своим зычным голосом, на самом деле обладала добрым сердцем. Она поняла, что с девушкой, которую она столько раз видела во время проповедей доктора Гонсалеса, происходит что-то неладное. «Может, она бредит, — подумала Сесария. — Надо бы отвести се домой».

Загвоздка была в одном — пропадет хорошее место на рынке. Сесария даже немного поколебалась, но потом решительно взяла плачущую Риту за руку и сказала:

— Пойдем со мной. Там ты немного придешь в себя и успокоишься.

— Но куда? — в ужасе спросила Рита, которой за каждым поворотом, в каждом сгустке тени мерещился Джон Адамс.

— Ко мне домой. Там тебя никто не тронет.

— Вы живете одна? — тихо спросила девушка.

— Вовсе нет, — возмутилась Сесария. — Со мной мой сын Чус, невестка и младший внук. Сплошные парни, — вздохнула старуха. — У самой было двое мальчишек, и внуки тоже все мальчишки. У старшего-то уже своя семья, там, слава Богу, девочка недавно родилась, правнучка мне. Видите, какая я богатая!

Она решительно взяла дрожащую и плачущую Риту за руку и пошла домой, решив, что на этот раз ей придется поторговать на менее удобном месте.

— Это сеньорита Ангелочек. Она попала в беду, — объявила Сесария прямо с порога. — Так что давай-ка, Чус, покорми ее, пусть сидит, отдыхает, а потом мы разберемся, как нам быть. А я пока побежала. Может быть, еще успею, пока не все места расхватали..

И, не входя в дом, Сесария повернулась и исчезла. Трудно было поверить, что при ее весе она может так проворно передвигаться.

Чус, высокий мужчина лет сорока с лишним, опиравшийся на палку, с изумлением смотрел на девушку, казавшуюся неземным созданием: высокая, тонкая, как тростиночка, с большими карими глазами и длинными светлыми волосами, она и впрямь была бы похожа на ангела, если бы не выражение страха, застывшее в глазах, если бы не сжатые кулачки, которые она прижимала к груди, как будто собиралась от кого-то защищаться.

— Может, чаю или кофе, сеньорита? — грубовато спросил Чус. — Или рюмочку текилы? А то вы вся дрожите. Да садитесь вы, в ногах правды нет.

— Чай... кофе... текила... — повторила Рита и, к немалому удивлению Чуса, зарыдала. — Как я давно не пила ничего этого! Знаете сеньор, — она подняла заплаканные глаза на Чуса. Обязательно пейте и чай, и кофе, и текилу!

Гонсалес стоял и смотрел в окно. Вот-вот должен вернуться из Мехико Джон Адамс и сообщить о результатах поездки. В том, что поставки в столицу идут благополучно, он не сомневался. Тут каналы были налажены еще самим Федерико Саморрой и до сих пор работали безотказно. «Умеет набирать людей старик», — уважительно подумал о своем шефе Гонсалес.

Его беспокоило другое. Все попытки разыскать бежавшую Риту, девушку-ангелочка, закончились полным провалом. Люди Адамса дежурили на вокзалах, в аэропорту Куэрнаваки, на всех выездах из города, но никаких следов беглянки не обнаружили.

Это было тем более странно, что Рита была очень видной особой, которой не так-то легко затеряться в толпе, и многие в городе знали ее в лицо, и не только те, кто ходил на проповеди Вилмара — она была изображена на многих рекламных плакатах, зазывавших слушателей на обучение истинно христианскому образу жизни. Она просто не могла исчезнуть бесследно, но... исчезла!

Люди Адамса осторожно расспрашивали прохожих, особенно старушек богомольного вида, не замечали ли они где-нибудь девушку, которая выходила на сцену с белой голубкой в руках, но неизменно получали отрицательный ответ. Но не могла же Рита раствориться в воздухе. Раз она не покидала Куэрнаваку (в этом Адамс был совершенно уверен, а Гонсалес привык ему доверять), значит, она находится в этом городе. Но ведь у нее здесь не было ни родственников, ни знакомых. Все это очень не нравилось Гонсалесу.

В дверь постучали, и на пороге появился Джон Адамс в своем извечном сером костюме, гладко выбритый, бесцветный, чем-то смахивающий на робота.

— Как дела, Джон? — приветствовал его проповедник.

— Дела в Мехико обстоять прекрасно. — Тяжелый американский акцент еще больше усугублял сходство Адамса с машиной, причем с машиной-врагом, а не другом человека. — Товар доставить адресату. Адресат доволен. Заплатить полностью и в срок. Открыл хороший, большой точка продажи.

— Очень хорошо. — Гонсалес вздохнул. Хотя бы в деловом плане все в порядке. — А что Рита? — спросил он — Ваши люди все еще не нашли ее?

Мои люди, все так же бесстрастно ответил Адамс, — прилагать все усилия. Но без результата. Они продолжать искать. Рано или поздно — она в наших руках. Тогда...

— Тогда вы займетесь ею по своему усмотрению, — сказал Гонсалес. — Она стала слишком капризной, слишком многого хочет. Это может повредить нашему делу. Так что вы должны сделать ее смиренной.

— Мы сделать. — На лице Адамса появилось несколько странное выражение; по-видимому, означавшее улыбку.

У Вилмара даже появилась мысль, не является ли его первый помощник скрытым садистом, но он тут же отбросил ее как не имеющую отношения к делу, хотя одновременно с этим мелькнуло и соображение, что теперь-то Адамс вынет девчонку из-под земли, раз ему посулили такой подарок.

Была, правда, еще одна небольшая загвоздка — что сказать прихожанкам. Придется как-то объяснять тот факт, что их любимица девушка-ангелочек внезапно куда-то исчезла. «Проще всего сказать, что она продолжает болеть, — соображал Вилмар. — Но тогда они будут добиваться свидания с ней, начнут носить компоты, родниковую воду и еще неизвестно что, как это происходило все последние несколько дней». Надо было придумать какое-то правдоподобное объяснение, почему она пропала. Уехала. Но куда? Почему так поспешно? Они ожидали, что она простится с ними. Вышла замуж? Такие дела вдруг в один день не делаются.

Однако Федерико Саморра недаром считал именно Гонсалеса способным выполнять самые сложные, самые ответственные дела. Он придумал что делать. Надо заболеть, но не ей, а ему самому. Это будет благовидный предлог прекратить проповеди на неделю — две, а за это время девушка-ангелочек могла уехать к умирающей матери или, чтобы все было не так мрачно, на свадьбу сестры, выйти замуж, наконец. Вопросов не будет или будет куда меньше.

А за время болезни нужно найти замену. Это было не так-то просто. Гонсалес предъявлял очень большие требования к девушке-ангелочку, из которых важным, хотя и не основным (основным оставалась все же внешность) «было ее согласие славить Господа в теле своем» в постели с самим проповедником.

— Адамс, — позвал Гонсалес.

— Я здесь, сэр, — отозвался янки.

— Завтра проповеди не будет. Обеспечь сообщение по радио и телевидению, пусть вывесят объявление в парке. Пусть считается, что я... — Вилмар задумался, какое бы заболевание себе приписать. Ведь он должен оставаться в глазах своих поклонников очень здоровьям человеком, организм которого является невероятно крепким, ведь он не употребляет никаких вредных веществ и ведет истинно христианский образ жизни. А то скажут: «Не пьет, не курит, а болеет, как все». — Скажем, что я сорвал голосовые связки. Это профессиональная болезнь учителей, певцов, лекторов. Это очень пристойно. Да, — он улыбнулся своей находке, — прекрасно. Болезнь голосовых связок. Только я напишу, — поспешил добавить он. — Я боюсь, что вы, Адамс, не так запомните.

— Значит, заболел, — недовольно сказал Рохелио. — Я-то думал, такие не болеют. А как же его диета, не помогла?

— Может быть, он дома в тайне от всех пьет пепси-колу или, не дай Бог, крепкий чай? — захохотала Чата, которая была готова веселиться при любых обстоятельствах.

— Там написано: «перенапряжение голосовых связок», — сказала Исабель. — Я внимательно все прочла.

— Это может быть, — кивнул головой Рохелио. — Подумать только, болтать, сколько он болтает.

— Какая потеря для Куэрнаваки! — смеялась Чата. — Хорошо, что наши старушки отдохнут хоть неделю.

— Неделю! — воскликнул Рохелио. — Это может продлиться так долго?

— Неделя как минимум, — отозвалась Чата — Это тяжелое профессиональное заболевание. Воспаление может длиться и две недели, и месяц. Не волнуйтесь, вы все это время можете жить у нас. Антонио будет счастлив, а обо мне и говорить не приходится. Я сейчас почти никого не вижу. Если так пойдет и дальше, я скоро одичаю.

— И тогда ты будешь жить в зоопарке? — поинтересовалась маленькая Пепита.

— Да, — ответила Чата. — А вы с папой будете навещать меня и совать мне через решетку конфеты.

Чата всегда умела разрядить обстановку. Исабель и Рохелио посмеялись, и им стало легче. А когда человеку весело, тогда и решение сложных проблем приходит быстрее.

— Чата, дорогая, — сказала Исабель. — А что, если ты пойдешь навестить больного, это же вполне естественно. Тем более, ты к нему уже ходила, так сказать, с визитом. А теперь, узнав о его болезни, ты решила навестить человека, у которого работала.

— Пожалуйста, — согласилась Чата. — Не то чтобы мне было очень приятно еще раз видеть его рожу, но пойти могу, если это нужно.

— И ты спроси его, не нужна ли ему помощница. Петь я, к сожалению, не умею. Но может быть, я смогу декламировать стихи. Когда-то у меня получалось:

— Как страшно, — сказала притихшая Пепита.

— Там приходится читать совсем не такие стихи — сказала Чата. - Это ничего общего не имеет с поэзией.

— Не важно, — улыбнулась Исабель. — Да что вы так все на меня смотрите? Я вовсе не собираюсь всаживать ему в спину нож. Да в этом и нет смысла.

— Слушай, — Чата внимательно вгляделась в Исабель. — Знаешь что? Пойдем вместе. Если я о тебе упомяну, он скорее всего скажет, что у него нет никаких вакансий, но если он тебя увидит, то обязательно возьмет. Только ты вспоминай про себя эти стихи — у тебя так глаза загорелись. Никакой Гонсалес не устоит.

— Я думал, ему нужны покорные овечки, а не фурии с горящими глазами, — заметил Рохелио.

— Ему нужны яркие женщины, — ответила Чата. — Помнишь, как он ухлестывал за Лус? А разве Она покорная овечка? Вот уж ничего подобного!

— Что ж, это мысль, — согласилась Исабель. — Когда пойдем к «страждущему»?

— Да хоть завтра!