После завтрака Денис нашёл женин крестик и протянул Варваре.
— Это для чего? — удивлённо спросила она.
— Стрельцы и мастеровые — люди кщёные. Они во Христа веруют. Ты среди них теперь жить будешь. Придётся носить крест и в церковь ходить.
Она сокрушённо вздохнула и повесила крестик на шею. Затем принялась сурьмить брови, белить лицо, румянить щеки и жаловаться на судьбу: «В Вирь-ате я ничего такого не делала, а мужики всё равно на меня засматривались. Ну, что за радость быть стрелецкой женой? Куда я попала?!» Лопотала она по-мокшански, да ещё и скороговоркой, и Денис ничего не мог разобрать в мелком бисере звуков её речи.
Наконец, Варвара накрасилась и приоделась, и муж повёл её к пригорку, где возводился дом. Когда чета подошла к своему будущему дому, древоделы уже положили на морёные колоды нижний дубовый венец сруба. Неподалёку сверкали смолой очищенные от коры сосновые брёвна. Денис взял топор и бросился помогать мужикам, извинившись, что из-за болезни жены пришёл слишком поздно. Варвара подошла к старшему плотнику.
— Не поплывёт дом по весне?
— Мы до хрена срубов зимой поставили, — ответил тот. — Ни один ещё не повело.
— Значит, ничего, что в мороз избу рубите?
— Не боись, хозяйка! Так даже лучше. Дерево зимой сухое. Не растрескается, гнилью не тронется. Изба дольше простоит. И дети твои в ней будут жить, и внуки, и правнуки…
— Далеко смотришь! — усмехнулась Варвара. — Кто ж знает, как судьба повернёт?
— Ежели супруг твой погибнет, — сказал плотник. — То изба всё одно тебе достанется. Под забором не сдохнешь. Тут такой порядок, хозяйка.
Варвару передёрнуло от этих слов, и она сменила тему разговора.
— А река тут есть?
— Как же? Цна. Рядом она… но не боись, хозяйка. Сруб ставим на бугорке. Полая вода избу не подтопит. Погреб не зальёт.
— А омут здесь есть?
— Тебе зачем? — засмеялся древодел. — Утопиться надумала?
— Нет, любопытствую.
— Где Чумарса и Студенец в Цну впадают, там глубоко. И ещё на излучине яма имеется. Летом там ловят сомов, зимой налимов, а горбачей и судаков — всегда.
— Пройти туда как?
— Скрозь Водяные ворота. Это прямо за детинцем…
Устав говорить с плотником, Варвара вернулась к мужу.
— Слаба я ещё, — пожаловалась она. — Отдохнуть хочу. Пора мне в караульную избу.
— Помочь дойти, голубка моя?
— Ага.
Варвара засеменила, опираясь на руку мужа. По пути к избе она попросила Дениса:
— Давай поглядим омут. Там, говорят, красиво. Он за Водяными воротами, а до них шагов двести всего.
— Ты ж утомилась. Полежать тебе надо.
— Хочу на омут. Говорят, там красовито. Погляжу — и вайме моя успокоится. Зело тебя прошу.
Миловидное личико Варвары сделалось жалобным. Ну, как было ей отказать?
— Пойдём, Толганя! — сказал он.
Дорожка к Водяным воротам была широкой и плотно утоптанной. За ними виднелся деревянный мост, к которому Денис и Варвара не пошли. Они спустились по следам рыбацких валенок к яме на излучине Цны. Идти по глубокому снегу было тяжело. Супруги изрядно вспотели, когда, наконец, достигли изгиба замёрзшей и заснеженной реки, над которым возвышался крутой глиняный берег, испещрённый норами ласточек-береговушек. Снег не задерживался на отвесном склоне, который оставался голым во все времена года.
— Правда ведь красота? — спросила Варвара.
Денис кивнул.
По краям излучины, на входе и выходе из ямы, рыбаки блеснили окуней. Возле прорубей лежали пешни и кучки полосатых горбачей с алыми плавниками и зеленоватой матовой чешуёй, похожей на тронутую патиной бронзу.
— У тебя пешня цела, Денясь? — спросила Варвара.
— В телеге лежит. Зачем она тебе? Рыбу собралась ловить?
— Нет. Купи изутра барашка и пробей пролуб над омутом. Озказне хочу совершить.
— На тебе же крест, Толганя! — возмутился Денис. — Забудь о Ведь-аве!
— Нельзя о ней забывать. Вдруг вода избу подтопит? Вдруг больше не сумею зачать? Вдруг выкидыш опять случится или родами умру? Непременно надо задобрить Ведь-аву!
— Посмотри на реку! — рявкнул Денис. — Здесь всегда сидят люди. Все они христиане! Ежели ты принесёшь жертву у них на глазах, нас обвинят в колдовстве. Меня выгонят со службы. Разумеешь?
— Ага! — кивнула Варвара. — Нужен омут, где нет рыбаков. Ищем?
Она посмотрела в глаза Денису так умоляюще, что он не смог возразить.
— Поищем, душа моя, — пообещал он. — Но где ты найдёшь священный нож?
— Беру обычный.
— Ведь-ава разве поймёт?
— Не знаю… — прошептала Варвара.
За разговором они подошли к караульной избе. Денис уложил жену отдыхать на скамью, вернулся к плотникам и продолжил вырубать пазы в сосновых брёвнах. Вернулся он в караульную избу затемно. Варвара к тому времени наварила горшок пшённого кулеша с салом.
Зашёл Василий, опять с хлебным вином.
— Коль записался — служи. Изутра выйдем с тобой в дозор. И не думай, что это просто. Пьяный стрелец порой пострашнее ногайца будет, только вот ногайца можно убить, а этого — никак нельзя.
— В чём я пойду? — спросил Денис. — В тулупе? Мне же сукно ещё не выдали.
— Оно тебе сейчас и не нужно, — усмехнулся Василий. — Из него ты сошьёшь праздничный кафтан. В походы и дозоры мы выходим в простой сермяге. Такой, как на мне сейчас. Даже головы ей не брезгуют. Не забыл ведь Путилу Борисовича?
— Помню, он всегда в сермяжном кафтане ходил. Токмо перед сражением надел бехтерец и ерихонку.
— Ну, а тебе тем паче уряжаться зачем? Ты ведь не голова и не дворянин. Наши новобранцы не гребуют одёжей с павших стрельцов. Ей весь чулан забит. Прямо здесь, в караульной избе. Сейчас покушаем, выпьем, а потом поищем.
Из неотапливаемого дощатого чулана потянуло холодом и затхлостью. В его дальнем углу валялась куча пыльных кафтанов. На некоторых спеклась кровь, другие были порезанными в клочья, третье погрызли мыши… Лишь изредка встречались чистые и целые. Денис отбирал их и бросал стоящей возле двери Варваре.
— Маленькие все! — качала головой она. — Непросто отыскать одёжу на такого детину, как ты!
Один кафтан всё-таки нашёлся — поношенный, зато с подбоем из лисьего меха, изрядно побитого молью.
— Этот от пятидесятника остался, от Егорки Федотова, — сказал Василий. — Он повыше тебя был и в плечах ширше. Бессемейным ходил, бездетным. Почему не женился, бес его знает. Может, в бою чего повредил: он же ж с юных лет воевал. Эх, служил он царю, а теперь чертям в аду прислуживает.
— Я ж не начальный человек, чтоб такой кафтан носить, — застеснялся Денис.
— Надевай, коли другого нет, — махнул рукой Василий. — Никто тебя за начальника не примет, а ежели и перепутают — тебе же ж лучше.
В этом кафтане Денис и стал выходить в дозоры. Каждое утро Варвара уговаривала Дениса надеть под него два зипуна, ведь мороз свирепел с каждым днём. Отстояв вместе с женой заутреню в Спасо-Преображенской соборной церкви и выслушав короткую проповедь отца Макея, бывший кузнец выходил в дозор.
Зябко и скучно было мотаться изо дня в день по тамбовскому острогу и окрестным слободам. Денис быстро запомнил лица и имена тамбовских обитателей, все трещины в брёвнах рубленых изб и голоса всех местных собак. Брехали они по-разному: одни весело, тонко и высоко, другие сердито и басовито, а некоторые с такой грустью, будто это были люди.
Когда темнело, смолкали и голоса, и лай: хозяева прятали собак в сенях, чтобы те не сдохли от стужи. Тогда на улицах города был слышен лишь вой ледяного ветра. Пальцы коченели: кожаные перчатки плохо защищали от стужи, а надевать меховые рукавицы стрельцам не разрешалось. Ноги тоже деревенели, хотя на них и были надеты толстые валенки.
Придя домой, Денис выпивал корец хлебного вина и закусывал горячими щами. Варвара перед сном напевала мормацямы и молила мордовских богов, чтобы муж не простудился, а потом согревала его теплом своего тела.
Происшествий в городе поначалу не случалось никаких. Лишь в середине второй недели однообразного патрулирования улиц Дениса напугал истошный женский визг. Оказалось, пьяный слобожанин гонял кнутом жену, босую и одетую лишь в тонкую льняную срачицу, через которую просвечивало тело. Ноги у бабы посинели, изо рта шёл густой пар. Рядом собрались соседи. Они издевательски хохотали и подначивали мужа: «Слабо стегаешь, Петька! Разве так нужно? Дай-ка, я тебе покажу, как надо!»
Мужик, однако, кнут никому не доверял, предпочитал вершить расправу самостоятельно. Он бегал за женой и, когда та спотыкалась, два-три раза хлестал её, позволял встать и отбежать, а потом вновь настигал.
«Вдруг баба простынет, сляжет да помрёт?» — испугался Денис, оторвался от остальных патрульных, подбежал к мужику, одним ударом повалил его в сугроб — и тут же почувствовал хватку вцепившейся в его ноги бабы.
— Ты пошто Петьку ударил? Енто ж мой муж. Не смей его трогать! — кричала она, пытаясь порвать у Дениса портки.
Он с трудом вырвался и спешно вернулся к дозорным стрельцам. Слобожанин, испуганно оглядев стрелецкий патруль, успокоился и повёл жену домой.
— Денис, не суй нос не в своё дело! — наставительно сказал Поротая Ноздря.
— Так баба ж могла простудиться и околеть… — начал оправдываться Денис.
— Всё в руках Господа нашего, — вздохнул Василий. — Пошли дальше…
Через день потеплело. Денис позавтракал на рассвете и вновь приготовился к тоскливому хождению по занесённому снегом городу. Однако не успел он выйти из караульной избы, как туда вбежал молодой стрелец.
— У Хопёрских ворот запорожцы собрались, — закричал он. — Бузят, воеводу требуют. Бунтовать собрались. Васька уже там, вот и ты беги туда.
Денис выскочил во двор и рванул на юг. Он пронёсся через всю стрелецкую слободу, затем через ощетинившийся сухим чертополохом и репейником пустырь вплоть до пушечного раската. Чуть отдышавшись, повернул налево и побежал вдоль стены острога к башне Хопёрских ворот.
С внешней их стороны собрались две дюжины казаков, раздражённых и боевито настроенных. Путь в тамбовский острог им преграждали пять стрельцов, держащих бердыши наизготове. Ещё несколько поднялись наверх, к бойницам, и теперь нацелили пищали на нежданных гостей.
Василий стоял у ворот со стороны города и ждал остальных подчинённых.
— Становись рядом, — сказал он Денису. — На башне людей уже хватает.
Когда подбежала ещё дюжина стрельцов, Поротая Ноздря вышел к казакам.
— Вы чего сюда явились? — спросил он.
— С воеводой хочем говорить, — закричали в ответ казаки.
— Романа Фёдоровича нету. В Москву отбыл по срочному делу. Я за него поговорить могу.
— Да кто ты такой? — раздалось в ответ угрожающее жужжание.
Поротая Ноздря трусливо спрятался за воротами острога и подтолкнул Дениса плечом:
— Вдруг у тебя получится? Ты одними своими размерами вызываешь почтение. Опять же, кафтан начальника не зря надел. Поговори с черкасами. Покажи, что способен начальствовать над людьми. Я тогда сразу начну хлопотать, чтоб тебя десятником назначили. Оклад твой на полтину поднимется.
Делать нечего. Денис вышел к запорожцам — высокий, спокойный, мощный, силищи невпроворот.
— Чего хотите? — веско, басовито спросил он.
— С воеводой хотим говорить!
— Ну, нет его. Сказано же вам. Что за дело у вас? Отвечайте, мы ему всё передадим, — сказал Денис.
Высокий, чернокудрый, широкоплечий, с грубо вырубленным лицом и твёрдым взглядом больших карих глаз, он был противоположностью неказистому рыжему Василию с вечно бегающими глазёнками. Казаки прониклись к Денису расположением, и один из них сказал:
— Нас тут шесть дюжин. Всем платню серебром обещали, а заместо того дали наделы. Не хочем землю орати!
— Стрельцы землю пашут, казаки с Дона тоже пашут. А вы чего, из другого теста слеплены?
— Обещанка цацанка, а дурням радость? — ухмыльнулся черкас. — Нет уж! За серебро мы прибыли служить. Не станут нам платить — повернёмся до дому.
— До какого ещё дому? — расхохотался Денис. — Как вас там встретят? Сечь ныне под ляхской короной, а вы, ребята, к Москве переметнулись. Предателями вас там назовут. Никуда вы уже не повернётесь!
Казаки ненадолго притихли, а потом вновь заголосили:
— Не хочем землю орати! Хочем платню серебром!
— Это не воевода решает, — ответил Денис. — Ежели вас обманули, пишите челобитную царю. Приказ Большого дворца разберётся.
— Дьяки разберутся! — ухмыльнулся черкас.
— Не разберутся — ещё раз придёте. А сейчас-то чего вам здесь мёрзнуть? В ногах правды нет.
То ли запорожцы устали стоять под прицелом стрелецких пищалей, то ли прониклись доверием к большому спокойному мужику, но они повернулись спиной к Хопёрским воротам и двинулись к своему лагерю.
Василий выдохнул и шепнул Денису:
— Молодчина! И зачем только этих черкасов берут на службу? Посмотрим, чем дело закончится.
— Посмотрим… А за меня будешь хлопотать? — поинтересовался Денис. — Или как эти черкасы говорят? «Обещанка цацанка, а дурню радость»?
— Я же не дьяк из московского приказа, — обиделся Василий. — Слово держу. Похлопочу за тебя. Будешь десятником под моим началом.
Поротая Ноздря изумил стрелецкого и казачьего голову Савву Бестужева, когда рассказывал ему о подвигах Дениса.
— Неужто он трёх татар к праотцам отправил? — недоверчиво переспросил голова.
— Да, осенью, у стен Тонбова, — ответил Василий. — Я сам видел. Он тогда был в козловском ополчении. А теперь вот ногайца зарубил в одной деревеньке на Челновой. Сторожевые казаки подтвердят.
— Такие люди нам нужны. Кто этот мужик и откуда?
— Кузнец из Рясска. Перебрался в Козлов, защищал Тонбов в ополчении, хотел в служилые записаться, но чем-то Путилу Борисовича прогневал. Хотел убежать сюда, однако люди Быкова его поймали, поранили и избили. Помер бы он в лесу, если б не жена-мордовка. Она его нашла и не приютила в своей родной деревне. Так с их слов выходит. Не знаю уж, верить им или не верить.
— Разве мало таких случаев? Помнишь, осенью стрельцы привезли парня-калеку? Его изуродовали люди Путилы Борисовича. Под пытками побожился…
— Значит, повысим Дениску?
— Сделаем его десятником и посмотрим, как он себя покажет, — ответил Бестужев. — Знаешь, над кем мы ему начальствовать поручим? Роману Фёдоровичу шацкие помещики своих крепостных прислали. По душе с пяти дымов[1]. Не по доброй воле, вестимо, а по царёву указу. Боборыкин этих крестьян в стрельцы записал. Люди они тихие, воевать не обучены. Денис в дозор будет их водить и потихоньку объяснит, как стрелять да как саблей махать.
— Прекрасная мысль! — подобострастно кивнул Поротая Ноздря.
-
[1]С пяти дымов — с пяти изб.